С тех пор как мама умерла, я одна во всем мире храню в памяти рецепт пасхальных кнейдлах «Голда Меир». Мама придумала их как раз в тот момент, когда ее чуть не задавили насмерть, прижав к стене или забору московской синагоги.

К стене или забору — этого она никогда не могла определить точно. А как мама попала в Москву из Вильнюса ровно к Йом Кипуру и к третьему посещению московской синагоги новоназначенным послом новосозданного Государства Израиль, есть вопрос позиции, угла зрения и состояния души. Глядя с сионистской позиции, какой придерживалось большинство литовских евреев, а также с точки зрения маминого магического мироощущения, все было предопределено.

Она окончила в Ковно ОРТ, всемирную сеть профессионального обучения для еврейских детей, и стала тем, кого сейчас называют модельером или дизайнером моды. Потом осталась преподавать в ОРТе и стала ездить на каникулы в Париж, откуда привозила новые модели и идеи. Из моделей и идей получались показы. Кроме показов и преподавания, мама придумывала шляпки из фетра, атласа, птичьих перьев и цветов. Те, кто видел и носил эти шляпки, рассказывали, что они были — чудо!

В Париже мама познакомилась с Жаботинским, влюбилась в него и сионистскую идею, после чего решила делить время между Палестиной, Парижем и Ковно. Палестинских женщин, объясняла она, необходимо приодеть, так считает сам Жаботинский. Но Шикельгрубер считал иначе, и мама оказалась в эвакуации в далеком среднеазиатском Коканде, где за ее парижские крепдешины платили хлебом и рисом. Проблема была только в том, что девушек маминого субтильного размера в этом городе было немного.

А после того как все мое семейство вернулось из Средней Азии в Литву, ставшую частью СССР, мама продолжала следить за тем, что происходит в Палестине. Она утверждала, что в те годы в Литве это было еще возможно, хотя никогда не объясняла, как именно. И тут она узнала, что в Москву прилетела Голда Меир. И была в синагоге, в Рош а-Шана. Мама решила немедленно отправиться в Москву и занять место у входа в гостиницу, но папа ответил, что это прямой путь в КГБ, поэтому «кумт ништ ин фраге» («без вопросов»). Невозможно! И тогда без видимой причины — вот она, мистика! — в Вильнюс приехал на собственной машине папин приятель, москвич по имени Андрей.

Возможно, он хотел повеселиться в компании папиных друзей, знатно умевших это делать, или поудить рыбу на озерах, где все еще водились и щуки, и красивые женщины в довоенных купальниках, но не учел, что впереди Йом Кипур. В который даже такие завзятые апикойресы, как мой папа, не развлекались с дамами и не удили рыбу. Андрей побыл у нас дня два и собрался в обратный путь. А мама решила ехать с ним.

— В Йом Кипур, — сказала она за обедом, — Голделе не сможет не прийти на Коль нидрей в главную московскую синагогу.

— В Йом Кипур, — ответила мамина сестра, женщина твердых еврейских правил, — нормальные женщины сидят дома, а не болтаются по дорогам с чужими мужчинами.

— И почему тебя не успели отослать в Палестину до прихода Гитлера? — вздохнула мама.

Итак, мама своими глазами увидела посла Израиля Голду Меир. Домой она вернулась назавтра поездом. Не в силах сомкнуть глаз после знаменательного события, а также не сумев улечься на купейной полке из-за сломанного в толчее ребра, она записала рецепт пасхальных кнейдлах, посвященных Голде Меир. Помимо обычных ингредиентов, они содержат мускатный орех, корицу и еще нечто, о чем я не могу писать, поскольку вопрос кошерности этой добавки так и остался не полностью решенным.

Мама говорила о Голде Меир с восторгом и в первые дни после приезда из Москвы, и позже, когда плохие люди стали распространять плохие слухи о том, что Голда Меир — просто клавте, потому что она — посол Израиля! — сама ходит на базар за продуктами и торгуется там с торговками на идише.

— Бедная! — прокомментировала моя мама. — Но что еще можно делать в той ужасной шляпке, в которой она пришла в синагогу? Только ходить на базар! Говорят, она из бедной семьи, и я должна была передать ей подарок.

Речь шла о шляпке редкой красоты, которую мама сотворила из импортного велюра, остатков старорежимного панбархата, птичьего крыла и вуалетки, присланной тете Нюте из самого Парижа. Тетя Нюта рисковала, торгуя вещами из заграничных посылок, а потому драла втридорога. Но вуалетку для шляпки Голде Меир она отдала бесплатно. А Андрей отказался передать эту шляпку, потому что незадолго до того, после разговора с послом Израиля, в застенки КГБ угодила жена самого Молотова!

Больше я не слышала о Голде Меир до конца пятидесятых. Тогда польским гражданам разрешили эмигрировать в Польшу. Мамина сестра, давно мечтавшая попасть в Израиль, нашла себе фиктивного мужа, имевшего право уехать на родину в Польшу, заплатила ему золотым рублем, который носила в лифчике всю войну, и уехала в Варшаву. Оттуда она прислала с оказией сообщение о благополучном прибытии и баночку растворимого кофе, которого в СССР еще не было. Посыльный передал нам на словах и рецепт «кофе Голда Меир», как называли его в Польше: ложечку кофе растирали с ложечкой кипятка и двумя ложечками сахара до состояния желто-коричневой пены, а потом доливали кипяток и пили, не добавляя ни молока, ни сливок. Папе растворимый кофе не понравился. Не любил он и Голду Меир.

— Клавте или не клавте, — резюмировал папа, — но говорят, что эта идене послала списки сионистов Сталину. И он всех несчастных из этого списка посадил. А кто сказал самонадеянной дуре, что нужно составлять такие списки и можно посылать их палачу? Ах, она думала, что сионистов отпустят в Израиль? А посоветоваться?! Нет, вот что я вам скажу: она не клавте! Она яхне!

Гости смущенно хмыкнули, а мама вышла из комнаты. Называть посла Израиля «идене», «клавте» и «яхне» было, с ее точки зрения, недопустимо.

Вообще-то на идише «идене» — просто «еврейка». Но женщин из добрых семей так не называют. «Идене» — это женщина из народа, «амха». К таким можно обратиться просто: «Вос махт а идене?» («Как поживает еврейка?»). И это считается вполне вежливым обращением. Зато «клавте» — это уже почти ругательство. Сплетница, сующая нос куда не надо; неумная баба, упрямо преследующая никому не нужные цели; умелица рассорить лучших друзей и внести разлад в семью. А «яхне» — это всезнайка, знающая лучше, чем кто бы то ни было, как следует поступать и чего не следует делать.

Забегая вперед, скажу, что биографы и почитатели называют Голду Меир «настоящей еврейской женщиной». То есть «идене». А настоящая идене не может не быть в определенной мере «клавте». И если уж идене сумела добраться до высших эшелонов влияния и власти — кто она, если не «яхне»? Но папа имел в виду другое. Для него «идене» звучало пренебрежительно. А для Голды — нет. Она даже решилась оставить себе сугубо идишское имя, тогда как большая часть того, что считается афоризмами Голды Меир, представляет собой перевод на иврит идишских поговорок и идиом. Например, «не будь так скромен, ты еще недостаточно велик».

Служа послом в Москве, Голда писала домой отчеты о своей жизни, жаловалась на необходимость участвовать в светских вечеринках, которые терпеть не могла. Поселившись в «Метрополе», она тут же сложила деньги сотрудников в общий котел и разрешила им есть в ресторане не чаще одного раза в день. Ужин и субботнюю трапезу Голда готовила сама, но еще и раздала по сковородке и по кастрюльке на комнату, чтобы каждый мог обслужить себя при желании сам. Она действительно ходила самолично на базар в сопровождении своего секретаря, француженки Лу, которую наняла перед самым отъездом в Россию, и именно за то, что та умела носить шляпки. Все это Голда сама описывает в своей автобиографии, книге под непритязательным названием «Моя жизнь».

На официальном сайте Голды Меир размещено интервью этой Лу Кедар: француженка объясняет, что готовить она никогда не умела, но и есть простую еврейскую стряпню, какой Голда кормила свой штат, не любила. Она рассказывает, что вонь в коридоре перед посольскими апартаментами стояла страшная, но не сообщает, из чего состояла посольская стряпня. Сама Голда в автобиографии отводит вопросам питания не меньше места, чем идеологии. Она сообщает, что по субботам хороший ужин в ее семье состоял из куриного бульона, фаршированной рыбы, кисло-сладкого мяса и морковного цимеса. Сотворить все это в гостиничном номере было нельзя. Думаю, что первое израильское посольство в Москве питалось не намного лучше, чем кибуц Мерхавья, где любимое блюдо, которым Голда угощала субботних гостей, состояло из жареного лука с покрошенными в него вареными яйцами.