Однако в 1958 году всем казалось, что Амит кончает счеты если не с жизнью, то с армией. После тяжелой катастрофы во время парашютных учений он 18 месяцев борется со смертью и инвалидностью. Несколько поправившись, уезжает в США, где получает ученую степень по экономике в Колумбийском университете. А вернувшись, становится главой армейской разведки. Армейская разведка тогда всячески противопоставляла себя «Моссаду», и наоборот. Никакого взаимодействия между этими службами не было. По этой причине Амит беспрестанно и весьма агрессивно нападал на руководителя израильской внешней разведки, знаменитого Иссера Харэля, поймавшего Эйхмана.
В конечном счете Бен-Гурион отстранил Харэля от руководства и назначил на его место Амита. Из-за столь экстренной процедуры Амиту пришлось в течение девяти месяцев руководить как армейской разведкой, так и «Моссадом». Такого не было в истории Израиля ни раньше, ни потом, но именно этот период сдвоенных функций и почти круглосуточных бдений облегчил Амиту задачу замены старых кадров новыми. Полагают, что за упомянутый период нашему герою удалось инфильтрировать «Моссад» кадрами из армейской разведки, поменяв почти на две трети весь состав.
В новой должности Меиру Амиту удалось много невероятного. Считается, что именно он превратил «Моссад» в то таинственное и уважаемое во всем мире учреждение, каким он является сейчас. Ввел американскую систему двойного и тройного контроля и подчинения вместо дружески-компанейской расхлябанности прежнего правления. Внедрил компьютеризацию. Прекратил многолетнюю вражду между «Моссадом» и армейской разведкой. Наладил тесные связи с основными разведками западного мира. И не только западного.
Опасные игры велись, например, с лидером курдов Баразани. Какие-то шуры-муры происходили и в других направлениях, что привело к скандалу с убийством в 1965 году марокканского оппозиционера Бен Барки. История эта, надо думать, инспирировала не один детективный роман. Бен Барку выманили из Швейцарии во Францию, потом отвезли в имение французского гангстера, где убили и закопали. Данные о преступлении все же просочились. Де Голль орал на тогдашнего премьер-министра Израиля Эшколя, Эшколь — на Амита. Амит не остался в долгу. Он обещал, что уйдет с поста, только захватив с собой Эшколя, который эту операцию санкционировал. И заодно предсказывал большие неприятности всем, кто под него копает, тогда как будет совсем нетрудно доказать, что «Моссад» не имел никакого отношения непосредственно к убийству. Он только снабдил «кого надо» «чем надо».
Дело замяли. А Амит отправился с поручением в Вашингтон. Происходило это перед самой войной 1967 года. Там он встретился с Макнамарой и попросил о трех «мелочах»: а) обеспечить защиту в ООН, б) нейтрализовать СССР, в) восполнить боеприпасы после войны. Еще Амит обещал, что война продлится не больше недели и человеческие жертвы будут сравнительно невелики. «Я хорошо вас слушал и слышал», — кивнул Макнамара. Амит вернулся в Израиль и заявил, что у США не будет возражений, если Израиль начнет превентивную войну. Это мнение было диаметрально противоположным донесению министра иностранных дел Абы Эвена. Амит заставил правительство принять его точку зрения, и, как он сам заявлял интервьюерам, «война была закончена не за шесть дней, а за первые три часа».
Дело в том, что под руководством Амита «Моссад» сосредоточил все усилия на получении разведданных, необходимых армии. В результате в первые же часы войны израильская авиация точно и аккуратно уничтожила всю вражескую авиацию до последнего самолета. Разбомбила ее на земле, прежде чем хоть один самолет успел взлететь, поскольку точно знала местоположение каждого самолета противника. Дальнейшее было, можно сказать, не войной, а зачисткой.
А годом раньше Амит преподнес западным коллегам невероятный подарок, закрывший вопрос о неприятностях с Бен Баркой. Ему удалось уговорить иракского пилота-маронита бежать в Израиль на новом тогда советском самолете «МиГ-21». Пилот был отпущен с миром, а новейший советский самолет, угрожавший Западу, был предоставлен специалистам для изучения.
Как именно удалось соблазнить иракского летчика рискнуть — этот вопрос интересует историков до сих пор. Никто не забывает, что именно Амит придумал название «медовая мышеловка» для тактики использования сексапильных сотрудниц в целях оптимизации работы вверенного ему учреждения. Еще сплетничают, что Меир Слуцкий-Амит и сам умело обращался с женщинами, но это — домыслы. В те далекие времена мужская сексапильность считалась частью харизмы, а не нравственной распущенностью. Которой генерал Амит, упаси Боже, не страдал.
Список приключений Меира Амита долог. Из «Моссада» он ушел в политику, создавал и распускал партию, покидал социализм и возвращался к нему, был министром, потом — главой одного из самых успешных израильских промышленных концернов и т. д. и т. п. Было нечто невероятное в том, что я могу запросто войти в сонм его друзей, приятелей и уважаемых недругов, то есть всех тех, кто хоть что-то значит в этой стране. Я мысленно сняла шляпу перед Биной, а при личной встрече у ворот заветного дома, вернее, двора произвела этот жест, так сказать, фигурально.
Еще вернее, фигурно, сняв несуществующую шляпу. Бина в ответ только похлопала меня по тыльной стороне ладони. Затем, повернув моего спутника вокруг его оси, подхватила его левой рукой, просунула правую под мой левый локоть, и мы поплыли по длинной гравийной дорожке. Вдруг я резко остановилась, из-за чего мои спутники чуть не упали, поскольку мы были связаны сплетеньем рук. Они были недовольны мной, а я не могла отвести глаз от происходящего слева. Там, на скрещении дорожек, нежно чмокались вечные и яростные политические противники: левосмотрящая Шуламит Алони и правокосящий Рехавам Ганди. «Они целуются!» — воскликнула я. «Подумаешь! — пробормотала Бина. — Они же знакомы не первый день!»
С картины обыденного, можно даже сказать, рабочего поцелуя людей, олицетворявших для меня враждебные станы израильской политики, началось светопреставление. По дорожкам брели под руку люди, которые не должны были даже находиться рядом в кадре телехроники. Они перекрикивались, сталкивались, хохотали и вообще вели себя как школьники на переменке. Через час-два я плюхнулась без сил на скамейку, и никакие политические силы не могли бы меня с нее поднять. Напротив кинопроектор кидал на торец свежевыбеленной стены подрагивающие блики, складывавшиеся в нечетко различимые лица на фоне мерцающего кинокостра.
Во время нашего скитания по дорожкам мы набрели и на настоящий костер, вокруг которого сидели пожилые мужчины в костюмных двойках с оттянутыми книзу узлами галстуков и прыгали дети. Время от времени один из мужчин шевелил палкой угли или читал стихотворение, очевидно известное и всем остальным. Несколько юнцов болтали на отшибе. Дети кидали в костер камешки. Кинокостер нравился мне больше. Бина лениво перечисляла имена тех, кто появлялся на стене. Скорее всего, среди них были и те, кто бродил по дорожкам или сидел вокруг «живого» костра. В кинокостерной проекции все они были молоды, растерянны и нахальны. Бина знала их с детства или с ранней юности и снабжала каждую смену кадра анекдотом из той, прежней жизни, лениво проталкивая слова сквозь пелену усталой дремоты. Так я выяснила, например, что хозяин тусовки, боевой генерал Амит, по меньшей мере трижды за жизнь спасавший Израиль, собирает куколок в национальной одежде, коих имеет уже больше тысячи.
— Не наигрался в детстве, — резюмировала Бина. — Тут большинство играет в игрушки. Кто в куклы, кто в солдатики. А этот, — выкрикнула она вдруг, уперев вытянутую руку в чубатый образ на стене, — писал замечательные стихи!
— А сейчас не пишет?
— Погиб, — произнесла Бина мрачно. — Только и он стал бы генералом и членом кнессета, а не поэтом, — добавила, снова впадая в полусонное и умиротворенное состояние. — Ты же сама слышала — из всех тут присутствующих ни один не хотел стать генералом или политиком. Пришлось.
