Я только что сказал, что нашими первыми героями были воины. В широком смысле слова это правильно. Правильно, если под «воином» мы понимаем того, кто действует по собственной воле, кто сражается за добро, красоту и истину, подчиняясь только велениям своей совести. В этом смысле даже кроткого Иисуса можно назвать «хорошим воином». Таким был Сократ и другие великие фигуры, о которых мы никогда не думаем как о воинах. Великие пацифисты могут быть включены в ряды могучих воинов. Однако подобное представление о воине родилось из тех качеств, которые раньше приписывались только герою. Все остальные — это оловянные солдатики. Но в таком случае кем является герой? Это воплощение человека, уязвимого «в своей бренности», который борется с непреодолимыми обстоятельствами. Точнее говоря, именно такое впечатление складывается у нас, когда мы знакомимся с героическими легендами. Когда же мы изучаем жизнь героев, известных своей мудростью и святостью, то приходим к ясному сознанию того, что обстоятельства преодолимы, общество не враг, боги не против человека, и, что еще важнее, мы понимаем, что реальность, которую герой стремился установить, утвердить и защитить, вовсе не порождена его воображением — это настоящая реальность, сокрытая от человека лишь из-за его упрямой слепоты.
Прежде чем мы начинаем обожать такого героя, как Ричард Львиное Сердце, нас уже успела очаровать и покорить гораздо более величественная фигура короля Артура. Прежде чем мы узнаем о великом Крестоносце, друзьями нашими становятся — в лучшие моменты жизни — очень реальные, очень живые персонажи, известные как Ясон, Тесей, Улисс, Синдбад, Аладдин и прочие. Мы уже знакомы с историческими фигурами — такими, как великий царь Давид, Иосиф в Египте, Даниил во рву со львами, а также с фигурами не столь значительными — такими, как Робин Гуд, Дэниел Бун{69}, Покахонтас. Или же мы подпадаем под очарование чисто литературных созданий, подобных Робинзону Крузо, Гулливеру или Алисе — ибо Алиса тоже пребывала в поиске реальности и поэтическим образом доказала свое мужество, пройдя сквозь зеркало.
Каким бы ни было происхождение носителей этих чар, все они были также «носителями пространства». Ибо создается впечатление, будто даже некоторые исторические фигуры обладают способностью покорять время и пространство. Всех их поддерживает и укрепляет чудесная сила, которую они либо получили в дар от богов, либо сумели развить благодаря своей прирожденной изобретательности, хитрости или вере. Нравственный подтекст всех этих историй состоит в том, что человек на самом деле свободен и лишь начинает пользоваться дарованной Богом силой — если проникается непоколебимой уверенностью, что действительно обладает такой силой. Изобретательность и хитрость всегда предстают основными качествами интеллекта. Возможно, это единственная уловка, которую позволено узнать герою, но ее более чем достаточно для компенсации того, что герой не знает, не хочет знать и не узнает никогда. Смысл этого очевиден. Чтобы вырваться из-под власти часового механизма, мы должны применять любые средства, которые есть в нашем распоряжении. Недостаточно просто верить или знать — мы должны действовать. Я имею в виду деяние, а не деятельность. (Например, «деяния» Апостолов.) Обычный человек вовлечен в действие, герой же действует. Неизмеримая разница.
Да, задолго до того, как мы начинаем обожать тех, кто олицетворяет мужество и стойкость, в нас проникает дух более величественных фигур — людей, чьи интеллект, сердце и душа слились в торжествующей гармонии. И как можем мы в разговоре об этих истинно мужских типах умолчать об их подругах — королевских воплощениях женского начала? Обратившись к туманному прошлому, мы находим женщин, которые ни в чем не уступают мужчинам и равны им по величию духа. Какое разочарование ожидает нас по мере продвижения вперед — к истории и биографии!
Александр, Цезарь, Наполеон — разве можно сравнить этих завоевателей с такими людьми, как царь Давид, великий король Артур или Саладин? Как нам повезло, что мы вкусили сверхъестественное и сверхчувственное на пороге нашей взрослой жизни! В европейской истории был один ужасный эпизод, известный как Крестовый поход детей — разве эта сцена не разыгрывается вновь и вновь теми, кого мы вводим в мир, не задумываясь и не тревожась об их истинном благе? Почти у самого старта наши дети оставляют нас ради истинных проводников, истинных лидеров, истинных героев. Они инстинктивно чувствуют, что мы их тюремщики и тиранические наставники, от которых нужно сбежать как можно раньше — или же убить нас. «Маленькие дикари» — так мы их порой называем. Верно, но мы могли бы также сказать «маленькие святые», «маленькие колдуны», «маленькие воины». Или tout court[101] — «маленькие мученики».
«Все, чему нас учили, ложь». Верно, но и это еще не все. За то, что мы не верим «их» фальши, нас постоянно и беспощадно наказывают; зато, что мы не принимаем «их» гнусные подделки, нас унижают, оскорбляют и ранят; за то, что мы пытаемся высвободиться из «их» удушающих объятий, на нас надевают оковы и наручники. О, эти ежедневные трагедии, которые разыгрываются в каждом доме! Мы рвемся летать, а они говорят нам, что лишь у ангелов есть крылья. Мы рвемся принести жертву на алтарь истины, а они говорят нам, что Христос есть истина, путь и жизнь. Если же мы, приняв Его сердцем, хотим подражать Ему буквально и до мучительного конца, над нами глумятся и издеваются. Каждый новый поворот повергает нас в смятение. Мы не знаем, где находимся и почему должны действовать так, а не иначе. На вопрос «почему» нам никто не дает ответа. Мы обязаны подчиняться, а не спрашивать. Мы начинаем жизнь в цепях и в цепях ее завершаем. Вместо пищи — камни, вместо ответов — логарифмы. В отчаянии мы обращаемся к книгам, вверяем себя их авторам, ищем убежище в мечтах.
Не советуйтесь со мной, о вы, жалкие родители! Не молите меня о помощи, о вы, несчастные и заброшенные дети! Я знаю, что вы страдаете, знаю, как вы страдаете и почему. Так было с начала времен или по крайней мере с той поры, когда появился человек. Возмещения нет и не будет. Даже творчество дает лишь временное облегчение. Добывать свободу нужно самому, без всякой помощи. «Стать, как дети». Все безмолвно склоняют голову, едва услышав это изречение. Но никто по-настоящему в него не верит. И последними, кто в него поверит, будут родители.
Автобиографический роман, возрастающее со временем значение которого предвидел Эмерсон, пришел на смену великим исповедям. Этот литературный жанр не смесь истины и вымысла, но расширение и углубление истины. В нем больше подлинности и достоверности, чем в дневнике. Авторы этих автобиографических романов предлагают нам не хрупкую истину фактов, а истину чувств, размышлений и понимания — истину усвоенную и воспринятую. Открывающий свою душу человек делает это на всех уровнях одновременно.
Вот почему такие книги, как «Смерть в кредит»{70} и «Портрет художника в юности», проникают в нас до самого нутра. Омерзительные факты мучений юного существа, получающего неверное воспитание, обретают — через ненависть, ярость и бунт — новое значение. Что же касается отвращения, которое вызвали эти книги после первой публикации, то у нас имеются на сей счет свидетельства некоторых очень знаменитых литераторов. Их реакция также является значимой и показательной. Мы знаем их отношение к истине. Хотя говорят они во имя Красоты, мы уверены, что на Красоту им наплевать. Рембо, который посадил Красоту к себе на колени и увидел, что она уродлива, куда более надежный критерий. Лотреамон, который богохульствовал больше, чем любой человек нынешних времен, гораздо ближе к Богу, чем те, кто вздрагивает и морщится от его богохульных речей. Что же касается великих лжецов — людей, каждое слово которых становится оскорбительным, ибо они измышляют и выдумывают, то кто, как не они, самые стойкие и красноречивые адвокаты истины?
