Киржач интенсивно кивает головой:

— Да, они туда ходили, господин начальник.

Лисьемордый кривит губы на подобное обращение, но не одергивает экс-законника.

Ну, что же, хоть здесь предатель не затупил. Подтвердил мою версию и на том спасибо. Хотя это и в его интересах, так что в зачет смягчающих обстоятельств не войдет.

Ну что, получилось у меня вызвать у этого персонажа интерес или нет?

Внутри все замирает и только сердце колотится, сошедшим с ума метрономом.

Давай же, маму твою азиатскую, давай! Принимай правильное решение!

Пауза кажется бесконечной.

— Хорошо — пока ты останешься живым, — оглашает свой вердикт остромордый, — Я отправлю тебя в наш главный лагерь. Сегодня. Заодно, в дороге — поможешь нести раненых. Будешь лениться или отставать — умрешь.

Молча киваю.

Есть! Получилось!

— Господин, а что будет с нами? — не выдерживает Киржач, все еще изнывающий в полном неведении насчет своей дальнейшей участи.

Лисьемордый очень неторопливо переводит взгляд на него и второго перебежчика и снова демонстративно задумывается.

Два урода боятся не то что шелохнуться, но даже дышать. По лбу шерифа неторопливо сползает капля пота…

— Вы тоже пойдете с ранеными. В пути будут нужны крепкие руки и спины, — и с важным пафосом добавляет, — Мы заботимся о своих воинах.

Для того, чтобы рассеять возможные сомнения в своей лояльности и окончательном выборе стороны, решаюсь на еще один штрих:

— Товарищ командир, разрешите обратиться.

— Что еще?

— У меня в поселке осталась женщина.

— Жена?

— Да нет — просто подруга.

Лисьемордый усмехается, еще сильнее сузив и без того, совсем не анимешные глаза. Теперь их практически не видно:

— Если она разумна, не окажет сопротивления и не станет совершать глупостей — останется жива. Мы не убиваем ради убийства.

— Но ваши солдаты…

— Ты все еще стоишь не так много, чтобы помимо своей жизни просить о чем-то еще, — отрезает кореец.

Стараясь не переиграть глубоко вздыхаю, покорно киваю и больше не поднимаю головы…

Враги оказываются весьма скорыми на подъем ребятами и уже через час, в составе вражеской колонны, мы двигаемся в западном направлении. Не слишком быстро, но целенаправленно.

«Караван» возглавляет относительно молодой корейский лейтенант, энергично командующий восьмеркой легкораненых бойцов, исполняющих обязанности нашего конвоя. Преувеличенно бодрый, мелкий и очень подвижный — аж пнуть хочется.

Двадцать девять пленных мужского пола выступают в качестве верблюдов или каких-то других вьючных животных. В их числе и мы с шерифом и его товарищем.

Ну, а женщин в группе не имеется, хотя в лагере противника я их видел.

Там они и остались. Для стирки, готовки, ухода за раненными, ну и само собой, для заполнения неприхотливого солдатского досуга.

Грузом являются двенадцать тяжелых вражеских «трехсотых» на самодельных носилках, а также набитые рюкзаки с провиантом для всей группы.

Вот интересно — и на какой предмет корейцы решили перед смертью подвергнуть своих раненых дорожным мучениям? Ладно еще те, кто ранен в ноги — они неблизкий путь относительно нормально перенесут, а те, у кого раны в грудь и живот?

Даже при беглом взгляде на половину из них, невольно возникала мысль, что они не доживут не только до пункта конечного назначения, а вообще, не дотянут даже до ближайшей ночи.

Непонятно.

Хотя, быть может, главной целью являлась именно переправка пленных и доставка какого-нибудь важного донесения или просьба о выделении провизии, боеприпасов или дополнительных резервов?

А заодно и демонстрация заботы о своих солдатах, ну и желание избавиться от ненужного деморализующего фактора в осаждающем поселок отряде.

Ведь вид тяжелораненых братьев по оружию — радости остальным бойцам явно не прибавляет. Особенно, когда они мрут, прямо на глазах у своих товарищей.

Что касается конвойных: половина этих солдат в их нынешнем состоянии — оперативно и без дикого напряжения, пожалуй, только с короткостволом и смогут справиться. Осознание данного факта внушает мне некоторый оптимизм. Пугливый и осторожный.

С какого боку тут повод для оптимизма затесался?

Так ведь от пистолетной пульки убежать шансов явно побольше будет, чем от бабахи выпущенной из карабина.

И, конечно же — я побегу. При первой же более или менее подходящей возможности.

Как?

Пока не знаю. Но что-нибудь обязательно придумаю, даже если жизнь ничего не сочинит и подходящего варианта не подкинет.

Пока же один из основных вопросов — как рвать? В смысле — в одного или с компанией?

Времени на «смотрины» напарников практически нет. Да и желание оглядываться по сторонам — все слабее и слабее. Тут носилки бы не уронить. С каждой пройденной сотней шагов они все тяжелее и тяжелее, а живчик-офицерик, похоже, даже не думает хоть недолгий привал объявлять.

Порхает себе налегке, сучонок, с кобурой на боку и оструганной палкой в ручонках, да через солдата-переводчика, нас — вверенных ему верблюдов, поторапливает время от времени.

Мы же все чаще и чаще опускаем носилки на землю, переводим дух, трясем все сильнее ноющими руками и под злобным взглядом главного конвоира снова тащим свою ношу, тяжелеющую раз от раза.

Какие уж тут «прощупывания намерений» и поиски потенциальных напарников? В общем, только и остается, что изредка косится по сторонам.

Судя по лицам окружающих пленников, кто-то уже тупо смирился со своим незавидным положением и дальнейшей, еще неведомой участью, хотя есть и такие, которые сверкают глазами так, что о взгляд порезаться можно.

Вот только не совсем понятно — они сейчас весь мир ненавидят или их злоба конкретно против корейцев обращена?

Впрочем — это без разницы.

Интересно где их столько наловили? Здесь почти три десятка, да во вражеском лагере не меньше осталось.

Все с захваченного "Гуляй-поля", что ли?

Однако, все же перекинувшись несколькими фразами с пыхтящими неподалеку товарищами по несчастью, узнаю, что в караване присутствуют, как бывшие гуляйпольцы, так и жители «доусона» и «форта-полкан», схваченные вне пределов своих поселков. Имеются и такие же, как и я сам — «лица без официального гражданства» из малых общин и «с хуторов», подобных нашему.

Тяжко. Пить хочется просто до сумасшествия. Хоть бы ручеек какой-никакой попался уже.

Впереди возникает какая-то суета. Что там происходит, из-за спин впереди плетущихся не видно.

Летёха что-то визжит. Слышны частые глухие удары. Конвоиры жестами показывают: «Не останавливаться. Вперед»!

Суки!

Проходим мимо начальника конвоя. Кореец энергично лупит своей палкой, валяющееся на траве тело кого-то из «верблюдов».

Тело не реагирует. Похоже, этот малый от перенапряжения сознания лишился да и завалился вместе с ношей.

В бессильной злобе скриплю зубами. Извините, ребята, но это совсем не моя вечеринка. Я, конечно, постараюсь уйти не прощаясь, «по-английски». Но если иного выхода не будет — ох и устрою вам напоследок танцы с бубнами и панихидой…

На ночевку останавливаемся у не очень глубокого оврага. Мы, пленные, устраиваемся на его дне, а корейцы наверху. На противоположных краях маячат головы двух бродящих туда-сюда, часовых.

Руки-ноги они нам, к счастью, связывать не стали, видимо разумно решив, что после сегодняшних, почти олимпийских физических нагрузок — перекрывать путь циркуляции крови, будет уже явный перебор. В таком случае, завтра утром толку от нас, как от «верблюдов» — ждать не стоит от слова «совсем». И так почти до полусмерти загнали.

Получаем пайку. Да уж — в собачьем приюте и то, обильнее и сытнее кормят. Так ведь, там псы в вольере прохлаждаются, а я сегодня, как конь по степи копытил.

Как и я, заглотив свою дозу еды голодным крокодилом, рядом, как ни в чем не бывало, мостится на ночь предатель шериф. Его подельник-перебежчик обустраивается неподалеку.