Хульда смущенно откашлялась, не зная, что сказать.

Комиссар выпустил ее из своих объятий. Потом перегнулся через стойку и заказал кофе и два светлых пива, которое пили большинство посетителей.

– Есть хотите? – громко спросил он, перекрикивая гул голосов.

В груди было тепло, а в животе что-то странно трепетало, но Хульда не хотела признавать, что нервничает. «Хороший аппетит – признак уверенной в себе женщины», – сказала она себе и решительно кивнула.

– Хорошо. Тогда я схожу за едой.

С этими словами комиссар протиснулся через толпу и подошел к девушке в бело-голубом полосатом переднике, которая с улыбкой выложила ему на тарелку булочки и мясное ассорти. Потом комиссар вернулся и поставил все это великолепие перед Хульдой. При взгляде на сочную ветчину и пивную колбаску Хульда вдруг почувствовала голод.

Она набросилась на еду. Некоторое время они с комиссаром молча жевали, поглядывая друг на друга с улыбкой и, как ей показалось, смущением.

– Ну, рассказывайте, – велела Хульда и поднесла стакан к губам, делая большой глоток. Пиво приятной прохладой прокатилось по горлу, но на языке оставался соленый привкус колбаски. Хульда почувствовала, что расслабляется.

Комиссар, напротив, выглядел настороженно. Он нервно постукивал ногой в такт музыки, льющейся из граммофона.

– Мне нечего рассказывать, – произнес он.

– Да ладно вам! Если расскажете, что выяснили, то я расскажу, что удалось выяснить мне.

Комиссар мученически простонал:

– Прошу, только не говорите, что продолжаете совать нос в чужие дела.

– Для меня они не чужие, – запальчиво ответила Хульда. – Я живу прямо за углом, на Винтерфельдплац. Рита Шенбрунн жила в моем районе, и ее убили. Вы хоть представляете, в каких условиях находятся люди там, в Бюловбогене?

– Конечно, – произнес комиссар. По нему было видно, что говорит он серьезно, и у Хульды промелькнула мысль, что Карл Норт хоть и казался образованным и деловитым, но не понаслышке знал о нищете, в которой живут многие берлинцы.

– Ну вот, – примирительно отозвалась она, – тогда вы понимаете, что я имею в виду. Эти люди в полном праве ожидать того, чтобы убийство одного из них воспринималось серьезно. Чтобы кто-то сделал все возможное, чтобы его раскрыть.

– И вы считаете, что лучше всех подходите на эту роль?

Хульда почувствовала, что краснеет. «И правда, – подумала она. – Что я о себе возомнила?» Но как бы комиссар ни злился, забыть об этом деле Хульда уже не могла.

– За прошедшие годы было пролито достаточно крови. В конце концов, все мы жаждем мира, – сказала она. – Я просто хочу помочь.

– Наверное, это профессиональная болезнь.

– Кто бы говорил.

Они уставились друг на друга, и Хульда прочитала в заблестевших зеленых глазах отражение собственного гнева.

– Иногда мне кажется, что вы вообще не хотите раскрывать это дело, – выпалила она и по выражению лица комиссара поняла, что попала в точку.

– Чушь собачья! – Он пригубил пиво и отвел взгляд. – Конечно, хочу. Просто не все из нас мечутся как молнии! Вот мой помощник Фабрициус готов разобрать Бюловштрассе по кирпичику, чтобы раскрыть дело.

– Что в этом плохого?

– Ничего. Просто быстро не значит хорошо! Однако молодежь этого не понимает, у них на уме только карьера, они хотят ковать железо, пока оно горячо.

– Значит, помощник хочет вас обойти? И это вас пугает?

Хульда поняла, что снова попала в точку, но радости это ей не прибавило. Комиссара было жаль. Она осторожно накрыла его руку своей и попросила:

– Позвольте мне вам помочь.

Он глубоко вздохнул и наконец сказал:

– Хорошо. Быть может, вы прирожденный детектив. Выкладывайте, что вам удалось разузнать?

– Не так уж и много, – призналась Хульда. – Есть одна девушка, Лена. Бедняжка живет на улице. Она, как и многие, осталась после войны сиротой и, боюсь, работает проституткой. Она знала Риту. А еще она вызывает у меня странное чувство.

– Какое?

– Думаю, что эта Лена рассказывает не все, что знает. Может, она и не лжет, но определенно что-то скрывает. А еще у меня такое чувство, словно… – Хульда не стала заканчивать фразу, боясь, что комиссар сочтет ее излишне эмоциональной.

– Да?

– Наверное, это прозвучит странно, но у меня такое чувство, что она ищет моего общества.

– С какой стати?

– Не знаю. Быть может, я ошибаюсь. – На мгновение у Хульды возникло искушение рассказать комиссару о странном предостережении, которое напоследок сделала Лена. «Нет, не стоит лить воду на его мельницу», – решила Хульда и в последнюю секунду придержала язык. Предостережение Лены укрепило бы комиссара во мнении, что Хульда должна отказаться от расследования, потому что это слишком опасно. Ерунда, конечно – пока все кажется безобидным и спокойным, как кинофильм на дневном сеансе. Но как ему это втолковать?

Покачав головой, Хульда посмотрела на свой стакан с сожалением обнаружила, что он пуст. Вокруг стало еще многолюднее и громче – люди переговаривались, склонившись над тарелками, и стучали приборами. Вечер пятницы, подумала Хульда. Этого следовало ожидать. Безумная рабочая неделя подходила к концу – к сожалению, не для Хульды, которой случалось работать и ночью, и даже в воскресенье. Но сегодня она могла побаловать себя и расслабиться.

Хульда повернулась к мужчине за барной стойкой и заказала две порции коньяка. Через мгновение перед ними уже стояли две наполненные до краев стопки. Хульда осторожно пододвинула одну комиссару. Поколебавшись мгновение, он поднял стопку в ее сторону и залпом выпил. Последовав его примеру, Хульда почувствовала в груди теплое жжение и облизнула губы.

– Рита Шенбрунн, – сказала она, возвращаясь к теме, – была своего рода крестной матерью всего района. Мало того, что она дружила с Лило Шмидт и выпивала с кастеляншей, так еще и присматривала за этой Леной. Девушка сказала, что даже заходила к ней в гости.

Карл рассмеялся, но смех его прозвучал совсем безрадостно.

– Тогда эта девица перед Ритой в долгу. Как-никак она отбивала у своей «крестной матери» клиентов.

– Чепуха! – резко возразила Хульда. – Они не были конкурентками. Лена привлекает педофилов, а Рита – грустных типов, которым хотелось выплакаться у мамы на коленках. К слову… разве мама не научила вас пользоваться салфеткой?

С этими словами Хульда наклонилась к комиссару и указала на желтое пятно от горчицы у него на брюках.

– Меня мама ничему не научила. Ей не было дела до своего сына.

Хульда удивленно подняла глаза. Наверное, это фраза должна была прозвучать непринужденно, но Хульда услышала в голосе комиссара неприкрытую горечь.

– Звучит ужасно, – осторожно произнесла она. – Но почему вчера, во время нашей встречи на мосту, вы слушали, как я рассказываю о своей матушке, и даже не упомянули, что пережили нечто подобное?

– Я бы не сказал, что пережил, – сказал комиссар, скривившись так, словно съел что-то кислое. – В этом-то мое несчастье.

– Что вы имеете в виду?

Поколебавшись, он посмотрел по сторонам, а потом наклонился к Хульде и сказал:

– Я – ублюдок, от которого отказались после рождения. Я вырос в детском приюте.

Слова комиссара прозвучали так мелодраматично, что Хульда чуть было не рассмеялась, но совладала с собой, чтобы не задеть его чувств. То, что одному человеку кажется глупым и нелепым, может накладывать глубокий отпечаток на жизнь другого. Хульда и сама не любила вспоминать о своем детстве, поэтому поспешила добавить:

– Это не порок, знаете ли. Вы в хорошей компании. – Она и сама слышала, каким слабым утешением это звучало.

– Вы говорите об этом с легкостью, но случившееся преследует меня всю жизнь! Что бы вы чувствовали, если бы знали: родная мать ненавидела вас настолько, что бросила в младенческом возрасте?

– Это ужасно. Но вы ни в чем не виноваты.

– Может, и не виноват. Тем не менее никто не должен об этом знать.

– Тогда мне вы зачем рассказали?