Карл споткнулся о горку лежавшего на земле щебня, но равновесие удержал. Выпрямился, огляделся. Участок, на котором располагалась заброшенная столярная мастерская, был обнесен высокой кирпичной стеной. Когда-то здесь кипела жизнь – в детстве Карл часто шатался по округе, поэтому хорошо помнил визг пилы, помнил опьяняющий запах сухого дерева и клея…

Но сегодня окна мрачно таращились на город своими пустыми глазницами. Тишина подобно серым тучам, омрачающим день, висела над крышей заброшенной столярной мастерской. Эта мастерская, как и многие другие небольшие предприятия, не пережила войну и была вынуждена объявить себя банкротом. С тех пор здание пустовало.

«Или почти пустовало», – подумал Карл, когда из окна до него донеслись веселые детские голоса. Он в нерешительности остановился и услышал позади шаги Пауля Фабрициуса, которого сегодня взял с собой. Они договорились, что Фабрициус будет вести допрос, а Карл постоит в сторонке и вмешается только если возникнет необходимость. Карл очень рассчитывал на своего помощника, а точнее – на его умение разговорить кого угодно. Впрочем, Карл не особо надеялся, что уличная проститутка, якобы знавшая Риту, скажет что-то важное. Однако ее заявление нужно для дела, поэтому Карл уступил своему честолюбивому помощнику и отправился с ним в заброшенную столярную мастерскую.

Дневник Риты он уже прочитал от корки до корки. Поначалу читал нерешительно, но с каждой страницей увлекался все сильнее, словно от неуверенного почерка исходило какое-то притяжение. Потом он провел небольшое расследование. Согласно личному делу, хранящемуся в лечебнице, первые несколько лет Рита Шенбрунн была образцовой медсестрой, одной из лучших в учреждении – самоотверженной, преданной делу.

Но потом кое-что произошло. Умер пациент. Видимо, его смерть наложила на Риту глубокий отпечаток – пробудила сомнения, заставила колебаться. У нее поубавилось рвения, а со временем оно и полностью иссякло. Или все пошло под откос после смерти ее близких?

Дальше Карл зашел в тупик – но в голову ему закралось крошечное подозрение, что гибель Риты могла быть как-то связана с работой в лечебнице, с больными, за которыми она ухаживала. А вдруг, спросил себя Карл, она кого-то подвела? Вдруг оплошала, допустила ошибку, и кто-то затаил на нее злобу? Может, за это ей пришлось расплачиваться своей жизнью?

– Чего стоим, шеф? – разнесся по округе нетерпеливый голос Фабрициуса. – Давайте выкурим этих крысят из норы.

Карл в очередной раз почувствовал, что начинает злиться на своего помощника. Этот паренек, которому нет еще и двадцати пяти, вечно ведет себя так, будто у него муравьи в штанах. «А ведь в нашей работе терпение – главная добродетель», – мрачно подумал Карл. Нужно как паук выжидать, пока муха запутается в липкой паутине. Пока кто-нибудь расколется и заговорит. Но Фабрициус вечно куда-то спешит, словно работа в криминальной полиции – это гонка на время.

– Мы не хотим напугать девушку почем зря, – сказал Карл и сурово посмотрел на своего помощника. – Эти дети – бедные души, а не преступники. Проявите немного сострадания, Фабрициус.

Но Фабрициус только беспечно пожал плечами и пнул лежавший рядом кирпич.

– Волки есть волки, – отозвался он. – Шеф, я и не знал, что в глубине души вы такой коммунист!

Покачав головой, Карл повернулся и направился туда, откуда, как ему казалось, доносились голоса.

Фабрициус побрел следом.

Стоило им приблизиться к двери, которая болталась на одной петле, как голоса смолкли. Послышались шарканье и топот, словно обитатели заброшенной столярной мастерской продвигались внутрь дома.

Карл остановился и громогласно объявил:

– Полиция! Не бойтесь, мы вас не обидим. Мы просто хотим поговорить кое с кем из вас.

– Крыс так не поймать, шеф, – фыркнул у него за спиной Фабрициус, а потом прокричал: – Тот, кто с нами поговорит, получит пятерку. Нате, глядите!

Он выудил из кармана монету в пять марок и поднял над головой, а потом наклонился к своему начальнику и прошептал:

– Эти нищие крысеныши не смогут устоять перед деньгами, поэтому запоют как миленькие.

Его уничижительные слова вызвали у Карла волну гнева, но он взял себя в руки: за подоконником показались тени голодных детей.

Некоторое время ничего не происходило. Потом послышались тихие шажочки, и наконец в дверном проеме показался мальчик. Колени его были покрыты синяками и царапинами, а короткие шорты лоснились от грязи.

Мальчик смотрел на полицейских недоверчиво, как маленький зверек на охотников. Потом его взгляд с вожделением скользнул по монете, которую Пауль Фабрициус продолжал держать перед собой, словно приманку. На лице мальчика страх боролся с жадностью – пока последняя не одержала верх.

– Я поговорю! – сказал он и вышел из дома. Подбежал к Фабрициусу и хотел было схватить монету, но тот убрал руку.

– Не так быстро, парень, – произнес Фабрициус голосом наездника, который успокаивает юного, необъезженного жеребца. Карлу оставалось только дивиться тому, как преобразился его помощник: теперь Фабрициус казался добрым дядюшкой, а от его презрения к бродячим детям не осталось и следа. – Сначала скажи, как тебя зовут.

– Калле, – неохотно ответил мальчик.

Вздрогнув, Карл почувствовал на себе насмешливый взгляд своего помощника, но ничего не сказал. В приюте его тоже называли «Калле», и он ненавидел это сокращение даже больше, чем полную форму своего имени. Потому что «Калле» звучало как бедность, необразованность и грязь.

– Ты живешь здесь, Калле? – спросил Фабрициус.

– Да, если ничего не имеете против. – Мальчик расшаркался.

– Как по мне, живи хоть на Марсе, – весело отозвался Фабрициус, заставив Калле хихикнуть, и дружески щелкнул его по носу. Недоверие исчезло с лица мальчишки. Похоже, дикий жеребенок был готов есть из рук своего нового хозяина.

Непринужденно поигрывая монетой, Фабрициус спросил:

– Знаешь Лену?

– Конечно, – сказал Калле, косясь на деньги.

– Она сейчас здесь?

– Внутри. – Мальчик кивнул в сторону двери.

– Приведи ее, и деньги твои, – изрек Фабрициус, держа «пятерку» между большим и указательным пальцами.

Немного поколебавшись, мальчишка развернулся и побежал обратно в столярную мастерскую. Карл был уверен, что он не вернется, но через несколько секунд в дверном проеме показалась его спутанная шевелюра.

Он тащил за собой девочку.

Карлу редко доводилось видеть столь жалкое создание. Волосы бедняжки, наверное, были рыжевато-русыми, но под слоем грязи и липкой кирпичной пыли цвет их цвет угадывался с большим трудом. Веснушки темными отметинами выделялись на бледном лице. Из рукавов прохудившегося балахона торчали руки-веточки. Девочка явно давно жила на улице – или здесь, в этом разрушенном доме. И наверняка не ела досыта уже несколько месяцев, а может, и лет.

– Ты Лена?

Девочка кивнула.

Не успев осознать, что делает, Карл полез в карман своей потрепанной куртки и вытащил оттуда сверток с бутербродами. Развернул бумагу и протянул один девочке. Она колебалась не дольше мгновения, потом схватила бутерброд, впилась в него зубами и машинально отступила от Калле, взгляд которого словно магнитом притянулся к еде. Карл дал бутерброд и ему, потом скомкал бумагу, в которой оставалось всего несколько крошек, и пинком отправил в полет.

Фабрициус сунул пять марок мальчику за воротник и велел:

– Ступай.

Ему не пришлось повторять дважды. Забрав свои сокровища, Калле скрылся за углом, где, наверное, спокойно доел добычу.

Лена тем временем продолжала жевать, она покорно стояла на месте, словно вещь, которую поставили и забыли забрать. Девочка втянула голову в плечи и перекатывалась с пятки на носок, будто пытаясь успокоиться.

Только теперь Карл заметил у нее на шее красно-синие отметины, как если бы кто-то обхватил ее большой ладонью и сжал.