Марк вышел из библиотеки навстречу летнему вечеру. Пока он подбирал новые книги, на улице прошёл небольшой дождь. Ещё моросило, но сквозь тучи на небе уже пробивались лучи солнца. Приятная свежесть щекотала нос. Он закрыл глаза, неловко и скромно улыбнулся.

– На удивление хороший день, – сказал Марк про себя и направился в сторону железнодорожной станции. Пешеходов было немного, спешащие домой автомобили заполняли узкие улочки города и медленно толкались в пробках. После дождя в воздухе чувствовалась лёгкая таинственность, птицы в парковых зонах не спеша выбирались из гущи листвы.

Он сжал в руке тонкую потрёпанную книжку и закутался в лёгкий кардиган. Не за горами осень, вечера становились холоднее. До прибытия электрички ещё минут тридцать, есть время выпить чашечку кофе и согреться. Он забежал в маленькую, слабоосвещенную кофейню, заказал капучино и присел за столик у окна, наслаждаясь доносившимся от барной стойки ароматом любимого напитка. Приятная фоновая музыка дарила истинное наслаждение, сливаясь с какофонией звенящей посуды и шипением паровой трубки кофемашины. Он наблюдал за прохожими, их силуэты за окном мелькали один за другим, создавая уникальный для этой улицы ритм. У магазинчиков с овощами и фруктами уже разбирали свои выставочные прилавки, готовясь к закрытию. Вся эта наивная повседневность успокаивала, но только на мгновение.

Одна мысль не давала ему покоя. Уже несколько лет он потратил в поисках ответа на странный вопрос, перебрал десятки разных книг. Что же это значит, каково это на самом деле – быть человеком?

Своей страстью к литературе Марк отличался от родных. Его родители не были начитанными людьми, мало интересовались искусством. Мать работала на фабрике по пошиву одежды, отчим – слесарем на крупном заводе. С отцом почти не общался, знал только, что он врач на пенсии и у них с бабушкой в целом непростая, но размеренная и спокойная жизнь в другом городе. Когда-то отец был хорошим специалистом, но к пятидесяти годам рак и последовавшая за ним химиотерапия изрядно его потрепали. Родители работали не покладая рук, сначала на смене, вечерами на даче. Им некогда было разглагольствовать на темы, не относящиеся к реальной жизни.

Глядя на всё это, Марк точно знал, чего он в жизни делать не хочет – заниматься грязной работой. Ещё в четырнадцать лет он пообещал себе, что будет учиться только для того, чтобы попасть в касту офисных клерков. Лучше ходить в рубашке и стучать по клавиатуре, зарабатывая искривление позвоночника, чем крутить гайки или рыть траншеи. Его жутко тянуло к творчеству. Стремление к самовыражению проявлялось в виде редких порывов написать стихи или простенькую музыкальную композицию. Ему нравилась поэзия Есенина и картины известных художников. Пейзажи Шишкина и Лагорио, пусть даже это были репродукции на экране компьютера, он мог рассматривать часами.

Внешне человек, о котором и будет этот рассказ, не сильно выделялся среди окружающих. Он одевался скромно, но со вкусом. Худощавого телосложения, лицом был смазлив, что-то детское порой проскальзывало в его голубых глазах. К тридцати годам каштановые волосы проредила седина, скопившись в основном на висках. В целом затеряться в толпе ему не составляло особого труда. Свой чёрствый и холодный характер он умело скрывал за добродушной улыбкой, поэтому коллегам и знакомым казался довольно приятным человеком. Порой излишне чопорным, но всё-таки интересным. Во время редких посиделок с друзьями он старался не выделяться, редко принимал участие в пустой, по его мнению, болтовне о текущей ситуации в мире. Если ему и удавалось кого-то зацепить своими размышлениями, он краснел от пристального внимания к себе, начинал запинаться и терял нить повествования. Своих мыслей на тему жизни и смерти он жутко стеснялся, считая их чересчур жестокими и грубыми для окружающих. К настоящему моменту немногие из тех, кому Марк мог доверить свои секреты, уже разбежались – одни женились и завели детей, другие уехали за границу в поисках некоего счастья. Жизнь не стояла на месте, однако в нём уже несколько лет копилось ощущение, будто он что-то упускает в этом движении. То ли сам остановился и не развивается, то ли ходит кругами.

С Анной, своей женой, он расписался десять лет назад, но детей по-прежнему не хотел и старательно избегал этой темы в общении с родными. Его полностью устраивала эта размеренная, даже, можно сказать, скучная жизнь обычного человека. С супругой он был мягок, они редко спорили, и в целом оба отлично отыгрывали свои роли в отношениях. Анна писала картины, выбрав нелёгкий путь творца, Марк со своей стороны старался всячески её поддерживать. Конечно, его порой беспокоило отсутствие коммерческого успеха её полотен, но в целом ему нравилось жить с человеком, способным подарить иной взгляд на мир. Сложно было сказать, любит ли он её на самом деле, ему не нравилось задавать себе подобные вопросы. Свои чувства по отношению к людям он старательно контролировал и подавлял, боясь то ли себя, то ли возможной реакции окружающих. Пожалуй, идиллия размеренной и тихой жизни продолжалась бы ещё многие годы, если бы определённые обстоятельства его прошлого не начали всплывать в сознании незадолго до описываемых ниже событий.

Что послужило катализатором, он сказать не мог, но после двадцати пяти лет его начала мучить периодическая бессонница. От недосыпа он становился раздражительным и агрессивным, потеря контроля над собой пугала с каждым годом всё сильнее. Порой он ловил себя на мысли, что целые месяцы жизни будто выпадали из памяти, не оставив и намёка на произошедшее в те периоды. Но в целом ничего вокруг не менялось, а значит, не стоило придавать этим моментам излишнего значения.

– Ваш капучино, пожалуйста, – молодая официантка поставила перед ним чашку кофе с красивой розеттой на кремовой пенке.

Марк небрежно улыбнулся и поблагодарил девушку, приятный аромат вернул его в реальность. Осторожно отхлебнул, чтобы понять, не слишком ли горячий напиток ему сделали. С кофе всё было в порядке, и он медленно продолжил пить, снова погружаясь в свои мысли.

– Пожалуй, я слишком много думаю, – решил он и ухмыльнулся. – Но по-другому уже не могу. Тяжело говорить с окружающими, но свободу мыслить у меня никому не отнять. Порой возможность просто помолчать дарит куда больше удовольствия, чем попытки заполнить тишину нелепой болтовнёй.

От последней фразы его накрыла лёгкая грусть. Возникло такое ощущение, будто он врёт самому себе в этот момент. Так ли ему нравятся эти периоды одиночества? Разговоры с собой, конечно, приятны, но ведь это всё равно что одному играть в шахматы – все ходы известны заранее. С Анной можно многое обсудить, но не хочется расстраивать её своими размышлениями. Вдруг ей не понравится его тайный, мрачный взгляд на мир? Возможно, есть где-то человек, такой же как он, способный понять эту боль. С другой стороны, есть такие вещи, которые невозможно выразить словами. Да и не нужно, наверное, это никому на самом деле. Стоит, пожалуй, и дальше воспитывать в себе эту скромность, подыгрывать окружающим, притворяться сильным. Но как же всё-таки хочется порой поделиться с миром своей тоской и печалью, услышать слова утешения. Разве не в этом кроется радость настоящих человеческих отношений? Вот так молчишь всю жизнь, а потом в один момент растворяешься в вечности и все про тебя забывают. Был человек, и нет его больше. О чём он думал, о чём мечтал?