Наконец, не дойдут, как весело шататься по потолку собственного дома, перелетая через костер люстры и нервно подскакивая над вскипающим волнорезом притолоки на ровном месте… бродить по комнатам с глубоким настольным зеркалом, обратив его вверх, включив в этот щит Персея — приближенную к снежной площадь и деликатные закоулки — с отуманившейся плиткой, то — посеребренные курящимся в очаге жарким… Двойные и тройные знаки — водяные свидетельства о жизни там, вверху… подтверждения о великом потопе: цитаты, реминисценции… И подробные гипсовые арабески, и перетекающие тени, провода, веревки, канаты… радуги, сердолик и яспис, престолы…

17. Вы не хотите внедрить ваш микрофон в салат, убрать им оливье?

19. Значит, боевитый юноша с подписью на щеке — сабли, когтя, ногтя… он будет нести микрофон на удочке и ловить хвалы и благодарения, когда мы развяжем убыточную пьеску вилок и ложек «Малый юбилейный обед»?

20. Начнем солировать народными инструментами и повествовать об отце-лауреате Теодоро Великолепном — на обложенном языке…

23. Я бы снял полдлины закатанных в их рукав экспромтов — на пустую кассету… Бон суар, Кира Львовна.

25. Хотя ваш наряженный в мех микрофон — типичнее для тупой лапы зверя… Вы покрасились, Кирочка Львовна? Просто ваш цвет!

26. А тут и вы, mon ami…

27. Оставив всех прочих далеко впереди себя и — с параллельного кинопроизводства. Но ассистент был наставлен — о пленке, и какой свет и шнапс…

29. Вы не могли бы давать нам команды: сушить ложки?

31. И что заснимем в открывшемся павильоне? Лауреата в фазе — скорее нет, чем да… уже ни петь, ни свистеть, ни рисовать? А также радушных людоедок, кто обедают нежующимся, как грифон, лауреатом… Как плотна их фактура — и как скудна кормовая база…

33. Тсс, mon ami, разве они так стары, как преследующие людей события? И вы же не попутаете торжество — с просветленным розыгрышем на ваш «Аррифлекс»… на ваш заношенный «Конвас» с таким же приводом…

34. И не наши локти достойны встать мачтовой рощей — меж тарелок с его славой… не нам пригубить лауреата…

36. Слушайте, конечно, мы выступим единой платформой, но можно, я расскажу тот вечер — тридцать восьмого года? Представьте, в доме где-то спрятана тревога, возможно — в мебели, что ходит с ноги на ногу и пускает — не петуха, но цикаду… и эти ящики-единороги, которые только на сквозняке и минуешь… или в бинтах на подоконнике — от обмочившейся полувесны, капли — в подвешенную жестянку, как срывающиеся минуты… слышишь, как будто все уходит… или мелкие камни в нищую руку… Почти ночь, и папа все не возвращается, но поскольку за завтраком он меня отшлепал за невиннейшую ложь, я на папу сердита и не хочу, чтобы он пришел… И вдруг так поздно вместо папы — чудесный молодой человек, а в руке он держал перчатки, я доросла как раз до его перчаток. И каждая крага так густо начинена — золотой, теплой овечьей шерстью! Кажется, и рука не зайдет… так густо! Как кулек тыквенных семечек…

37. Как ясли с чудным агнцем.

40. Кирочка Львовна, а кто будет бомбардировать нас вопросами, вы?

41. Или кожаная дева, узурпировавшая вашу тень? Кто-то велел ее локонам: на первый-второй рассчитайсь… первые — сирень, вторые — роза, и вся — разрыв, в чьем саду осесть… Когда я смотрю ее волосы, у меня печень идет из берегов.

43. Нет, нет, мой автор. Автор сценария…

44. Значит — она, а не сама жизнь?

48. Кстати, mon ami, хорошо вам на шаг подпустить себя к тому, что снимаете… поскольку сценарий вы не видели, не слышали, не ощупывали…

49. Может быть, автора… писучую нежнодеву, при сжатии — драматический писк… Не близкий мне — на другой картине. Но когда бегут: у Киры Львовны срочный синхрон, а оператор — то ли взял на таран встречную полосу, то ли — в тифозном бараке… Для вас — хоть из митинга в поддержку смертной казни.

52. Этот большой отец и три возлюбленные дочери его — искусственное образование. Все — приемные. Преподают. Раз — рисование, два — музыку и пение, а три…

53. Какие птички! Преподают птичье пение и рисунок птичьей лапкой?

57. А теперь вы тянетесь с микрофоном ко мне на грудь? Хотите воссоздать у нас интерьер НКВД, чтобы на всем произросли уши?

58. Чтобы вы могли любезничать со всяким предметом: многоуважаемым столом, радиатором и буфетом… Чтоб вам не было так одиноко.

60. Какая разница, приемные или извергнул из собственных чресл, все — в таких временах, где уже никто не волнуется… Но вы встали на третьей старухе, что — третья?

61. Проблемы новорожденных, mon ami, решаются по мере выхода детей… по их приросте. Вот вырастет в дверях третья…

63. Он что, искал их по детприемникам? Или сами пришли к нему на прием?

64. Вот где зарыт Шекспир! Он — не тот, кто шлепал их в тридцать восьмом году, а тот чудесный — откуда ни возьмись, кто соблазнял перчатками. И, между прочим, был понятым при аресте. Дочки — его дорогого шефа. Который в легенде — гений, олимпиец, его докторская… хотя уже не защитился. Ни от кого и ни от чего… И тут является аспирант, которого шеф особо выпекал, и во спасение четырех душ совершает — великое: женится на драгоценной… вдове врага отечества или пока жене, не ясно, но ясно — много старше, и удочеряет, удочеряет, удочеряет… Я произнесла — трижды? Это вам не дважды.

65. А поколение — с новыми, расплывчатыми принципами? Дочки, юные жены сына, а если не свежи, то внучки? Хоть нимфеток поснимать на заплаты к синхрону.

68. Кто еще? Крупные дети, сильные внуки… чем мельче — тем глубже сосланы в запасники академической квартиры, ведь вам не понравятся их беспорядочные выкрики балабанов?…

73. Наш звукооператор просит поговорить в микрофон…

74. Угловой — в наушниках и проводах, которые не ведут ни к чему неожиданному?

76. Здесь раз, два, три сестры с жизненным стажем, амортизируются… In Moskau, in Moskau.

77. Сестры вещие везде, на земле и на воде…

78. Взращены и воспитаны одна ответственнее другой, чем всецело обязаны — благороднейшему п. Теодору, гордости политического ландшафта. Постоянно путают работу с домом, одна — художница, почти мэтр, а другая — не меньше предводителя хора, а третья…

79. Разом все вокруг котла! Сыпьте скверну в глубь жерла!

82. Мой звездный пирог с кетой и редкой капустой… носит звание — адмиральский пирог, я караулю его зрелость… поищете ему место в вашем фильме?

89. А вот дева красоты — не только розы, но и темных цветений, рвется трудиться. И сейчас прожует сигарету и заметет с подоконника — опавшие широкие дубравы. Зритель не виноват, что это — труды лауреата. Не пачкайте ему кадр.

91. А чайник, черный красавец? Чуть впрягся в розетку — и уже буря. Не чайник, но «мерседес»!

92. И вздувшегося черного красавца — вон. Диззи Гиллеспи.

94. Кирочка, не лучше все же вы, а не ваша автор? Мы беседуем с известным режиссером, ведь сразу впечатление растет?

97. Mon ami, ставьте вашу камеру против лауреата, а остальное ассистент — с рук.

98. Кира Львовна, а у нашей гордости куски изо рта не падают? Может, лучше — почетный стул почетного… а оскверненная временем говорящая голова — не вырвется из кабинета, из прославления отечества… Потому все не смеют мешать, предлагая — шепоты и свисты, и половину их обкатанной насыпухи мы не пишем: не слышим. Жалко, но не трагедия. Я не ошибаюсь, что главное в кино — картинка? Снимем старца, но не в адмиральском пироге… К черту — разложение плоти.

100. Вы позволите мне определиться справа от папули? Собирается диалог, а у меня… кстати, я — художница… почти отрезано левое ухо. Дар глухоты — не от детской феи, левши, но от детской простуды. Конечно, я знаю, что скажет папуля… то есть примерно…

103. Ваши помощники, они воссядут с нами за пиршество? И кожаная автор, правда, заведена — без конца курить… и ваш жующий мальчик в бархатных, рано полысевших штанах? А угловому в наушниках и восточных косах проводов мы вышлем блюдо… и двое мозоленогих — с железными ящиками… Вас должно быть так много?