Белая братия удалилась восвояси, и как только я оделся, док с Натальей вывели меня в вестибюль приёмного покоя.

— Геннадий, вам пора. Если задержитесь хоть на пару минут, они придумают что-то новое и обязательно вернутся. И тогда вас заставят сдать кучу анализов. Я такое уже видел — с ходу заявил Кац и указал на тяжёлые створки дверей.

Я посмотрел на Наташу, стоявшую в несколько метрах от нас. Она не выдержала взгляда и резко развернувшись, начала быстро уходить по коридору, ведущему в чрево мед учреждения.

Поняв, что последнего разговора пока точно не получится, я протянул доку руку, и он тут же мне в неё вложил тетрадный листочек в клетку.

— Вот Гена, возьмите. Я знаю, наша встреча неизбежна. Здесь мой рабочий и домашний номера телефона. Кроме этого тут телефон тётки Наташи. Если вы до меня не дозвонитесь, то Наташа всегда меня сможет найти где бы я не находился. Это проверено на практике.

— До свидания, Артём Абрамович. И ещё раз спасибо за всё, надеюсь, что когда-нибудь отплачу вам с полна — сказал я и мы пожали руки.

Когда я это говорил я не произносил дежурную фразу, как сделал это в прошлый раз, совсем с другим врачом. Тогда я был молод, глуп и не ценил то что для меня сделали, а теперь с высоты прожитых лет, я осознавал цену своих обещаний. А ещё я понимал, что такого медицинского специалиста как док, нужно держать вблизи и ни за что, не терять из виду.

Распахнув тяжёлые створки и выйдя наружу, я замер на пороге и буквально перестал дышать, ибо только в этот момент осознал, что попал совсем в другой пространственно-временной континуум в котором существует прежнее СССР.

Вздохнув полной грудью, я прочувствовал каждой клеточкой весь спектр, казалось забытых оттенков до боли знакомых чувств и запахов, вызвавших приступ лютой ностальгии.

Снаружи царил летний, солнечный день 1978 года. Из открытого окна дома напротив доносился рычащий голос Высоцкого, рассказывающий под гитару о пользе утренней гимнастики.

Сбежав с лестницы, я вышел на уличный тротуар, и едва не был затоптан стайкой пионеров в красных галстуках и белых рубашечках, гордо несущих над головами, огромную модель авиалайнера «ТУ-154».

Посмотрев им вслед, узрел двух дородных тётушек, которые в отличии от меня спокойно переговариваясь, рассекли словно два ледокола пионерскую ватагу, даже не обратив внимание ни на модель самолёта ни на галдящих школьников.

Вслед за этим, мимо, на велосипеде, неспешно проехала молоденькая почтальонка в беретке, с дерматиновой сумой за спиной, плотно набитой письмами и газетами. Среагировав, я ошалело огляделся по сторонам и в этот момент меня захлестнул целый калейдоскоп образов, словно вырезанных из старых фильмов и собственных воспоминаний.

Натянутая над дорогой ярко красная растяжка с лозунгом «МИР. ТРУД. МАЙ.»

Тополиный пух, клубящийся над городом словно волшебный летний снег.

Красные флаги на углах зданий.

Степенно проехавший по дороге, автомобиль «Москвич-407» в отличном состоянии.

Усатый дворник в длинном фартуке, собирающий осыпающиеся тополиные серёжки в огромный мешок и при этом подпевающий рычащему Высоцкому.

Голова неожиданно закружилась, словно от переизбытка кислорода и дабы меня не повело словно пьяного, я присел на бортик основания кованного забора, окружающего огромный комплекс медучреждений.

Получалось что даже меня, уже пожившего в этот временном отрезке, до такой степени проняло, что стало не по себе. К тому же в голове продолжала назойливо крутиться совсем иная картинка, изображающая жизнь в СССР. И она, эта чёртова картинка, была напрочь испохаблена прожитыми годами и личным опытом.

Странно, почему у меня в голове, кроме детских, зачастую светлых воспоминаний, напихана куча всякого мрачного мусора и прочего наносного дерьма? Как я мог практически забыть это всё. А ведь вокруг, счастливые лица детей, размеренный ритм Московской жизни, не такая уж и мрачная одежда на советских гражданах, и главное атмосфера полного спокойствия, так непохожая на гипертрофированно-ускоренную действительность из будущего.

Даже сейчас я вижу прогуливающихся, улыбчивых студенток в цветастых платьях, и догоняющего их парня с гитарой в широких джинсах, водолазке и пижонской кепочке. А навстречу им степенно топает пожилой мужчина в светлом, летнем костюме, держа за руку подпрыгивающего от счастья внучка детсадовского возраста. И всё это точно не напоминает то, как эта эпоха показано в большинстве фильмов и описана в львиной части чернушных книг.

А больше всего меня удивили те обычные для СССР элементы городского интерьера, про которые я по какой-то причине напрочь забыл. Киоск «СОЮЗПЕЧАТЬ» на углу. Рисованная афиша кинотеатра, зазывающая на премьеру фильма «Версия полковника Зорина». А чуть подальше на другой стороне улицы, торгующая семечками бабулька, а рядом жёлтая бочка с надписью КВАС и сидящая на обычном стуле продавщица в условно белом халате. С другой стороны, дом пионеров в самом конце улицы, и зелень, вокруг одна сплошная стена зелени из которой виднеются очертания и крыши строений.

Всё вместе это оказывало ошеломляющий эффект, только сейчас позволяющий осознать куда именно и в какое время я попал.

Взяв жёлтую бочку с квасом за ориентир, я заставил себя подняться и направился прямиком к ней. Не опасаясь перешёл, практически пустую дорогу, с редко проезжающими изделиями советского автопрома и остановился только радом со скучающей продавщицей в обильно накрахмаленном чепчике.

Среагировав на её оценивающий взгляд, я сунул руки в карманы олимпийки и достал всё что там находилось. Раскрыв ладони, увидел в одной сложенный тетрадный листок, переданный доктором Кацем и скомканную записку Натальи, которую она сунула мне в лифте. В другой ладони лежала положенная Севой горсть советских монет разного номинала, смятый рубль и неизвестно как туда попавшее зеркальце всё той же Наташи.

Решив с записками разобраться потом, я спрятал всё обратно, оставив в руке только деньги. Быстро пересчитав, определил, что там 84 копейки и один бумажный рубль. Неплохая сума получается для 1978 года. Можно целый день ездить на метро, пересекая Москву из угла в угол, сходить в кино и ещё вполне хватит на пару бокалов пива, пирожок с ливером, беляш, бутылку лимонада «Буратино» и мороженное пломбир в вафельном стаканчике.

— Бокал — сказал я продавщице и неожиданно понял, что несмотря на прошедшие годы, безошибочно отсчитал именно столько мелочи, сколько надо, закинув в пластиковую мисочку две трёхкопеечные монетки.

«3 копейки — стакан. 6 копеек — бокал. 12 копеек — литр. 36 копеек — трёхлитровый бидончик. 40 копеек — бидон с горкой.» — Весь этот нехитрый шифр, навеки высечен в сознании любого советского человека.

Когда в очередной летний день, дед посылал меня за квасом, закидывая прямо в бидончик монетки, я всегда просил тётю на разливе наполнить бидон с горкой. И кстати не разу за всё время, я не принёс домой больше двух третей вверенной мне ёмкости, ибо не остановиться и не приложиться к холодному квасу по дороге, причём несколько раз, было попросту невыполнимой задачей. По крайней мере, я на сто процентов уверен, за всё время существования СССР, ни одному ребёнку или подростку, этого сделать так и не удавалось.

Именно так с высокой горкой пены и наполнила бокал дородная тётушка, сидевшая на разливе. Я искренне её поблагодарил и принял пузатую ёмкость из сосискообразных пальчиков. Затем резко выдохнув, приложился губами и принялся яростно заглатывать не в меру холоднючий квас.

Глаза сами закатились от нахлынувшего блаженства. И всё-таки да, это было то самое чувство секундной эйфории, доставшее меня прямо из детства. Последний раз подобное я ощутил ещё при Горбачёве, а потом в благословенные девяностые, культуру делать настоящий хлебный квас благополучно похерили, как и много чего остального.

То, что я пытался пробовать потом ни шло ни в какое сравнение с этим нектаром советских богов, пищевой промышленности, чей секрет они унесли вместе с собой в период полукриминальных ваучерных приватизаций.