Анализируя группу СС, мы пришли к заключению, что она, всего вероятнее, не репродуцирует, а перерабатывает рублевский образец с позиций традиционализма. То же самое можно, очевидно, предположить относительно группы СН, с той разницей, что большинство входящих в нее произведений ориентируется, по-видимому, на образцы группы АН. С другой стороны, рублевские корни группы АС очевидны для второго вида (сохранилась подлинная икона) и вероятны (как мы пытались показать) для первого. Остается пока открытым лишь вопрос об отношении коломенской и годуновской икон, а также иконы собора Василия Блаженного к лаврской «Троице». Копируют ли они именно это произведение Рублева или какое-то другое? Несмотря на очень большую близость реплик (особенно иконы, заказанной Борисом Годуновым) к сохранившейся «Троице», у нас на этот счет есть сомнения. Во-первых, потому, что реплики не совпадают с «Троицей» по размерам и пропорциям. Даже вкладная икона Годунова, предназначенная стоять рядом с рублевской, выше ее на 4 и шире на 2 см[719]. Во-вторых (и это главное), потому, что наряду с индивидуальными отличиями реплики содержат общие иконографические «чтения», отсутствующие в «Троице» Рублева: рукав гиматия, охватывающий ладонь левой руки левого ангела; видные средний и безымянный пальцы правой руки правого ангела; ромбовидная форма овала чаши; пещера в горе; прямоугольные (в плане), а не трапециевидные завершения ножек седалища левого ангела (аналогично седалищу правого).

Поскольку престол в «Троице» явно перечищен, а на уровне пальцев левой руки левого ангела проходит вставка нового левкаса, продолжаемая тонировками (что вызвало искажение формы крыла и утрату конца гиматия среднего ангела), то части «разночтений» первоначально могло и не быть. Но так как это пока не подтверждается ни снимками «Троицы» Рублева в ультрафиолетовых и инфракрасных лучах, ни дневниками реставрации, ни палехской записью иконы, опубликованной В. П. Гурьяновым, и так как два последних отличия рублевской «Троицы» от ее реплик приходятся на участки с хорошо сохранившейся авторской живописью, то до получения новых данных мы считаем более вероятным связывать реплики с иным оригиналом: может быть, собственно московской иконой, также приписываемой Рублеву, в которой художники и заказчики практически не видели разницы с образом Троице-Сергиева монастыря.

Остается решить вопрос о возможности восхождения к рублевскому образцу (образцам) группы АН. Думаем, что это весьма вероятно. И только таким образом можно объяснить популярность редакции. Существенно также, что пять произведений этой группы (икона, пелена, клейма пелен ЗИХМЗ и ГРМ) относятся к XV в., подтверждая древность протооригинала, а четыре из них связаны с Троицким монастырем. Наконец, к этой группе принадлежит единственная из сохранившихся реплик, вызывающая в памяти образ «Троицы» Рублева не только своей композицией или рисунком, но и колоритом. Это «Троица» на сени царских врат Троицкого придела собора Василия Блаженного, фланкируемая изображениями «Евхаристии». Особенно разительно сходство (не ощущаемое в такой степени нигде) в цвете, рисунке (например, вырез хитона у шеи, форма и характер световой моделировки складок гиматия) и глубже — самом образе центрального ангела, необычайно тонко прочувствованном художником (илл. 15). Почти идентична и трактовка мамврийского дуба — также уникальная особенность, встречающаяся только в «Троице» Бориса Годунова (в коломенской живопись утрачена), но выраженная там более схематично.

Таким образом, восхождение анализируемого произведения к тринитарной композиции Рублева не вызывает сомнений. Конкретно оно могло заключаться либо в использовании мастером сени лаврской «Троицы» или ее очень близкого повторения в качестве одного из источников при создании собственного изображения, либо в воспроизведении неизвестной нам иконы Рублева (может быть, также средника сени — оба евхаристических сюжета иконографически повторяют иконы праздничного чина троицкого иконостаса). Поскольку последнее вполне реально, постольку это весомый аргумент в пользу связи группы АН с рублевской традицией.

Уникальность существенных особенностей «Троицы» на сени царских врат собора Василия Блаженного показывает, (впрочем, что развитие редакции осуществлялось через какие-то промежуточные варианты. Мы уже отмечали общность «Троицы» церкви Василия Блаженного с другими произведениями группы АН, выделив их в первый вид. Некоторые «вторичные» признаки связывают эту композицию с иконами ЗИХМЗ, ГРМ, ГТГ (илл. 18) (первый вид группы АН), угличской (МиАР) (второй вид группы АН) и александровской (МиАР, группа СС)! Всюду (за исключением иконы ГРМ) седалища ангелов украшены прорезями, у левого из них оно вытянуто в ширину и конструктивно одинаково с седалищем правого, т. е. не имеет высокой фигурной задней ножки, увенчанной балясиной, как в лаврской «Троице» и абсолютном большинстве реплик (за исключением произведений мелкой пластики и других малоформатных изображений)[720]; палаты завершаются бочкообразной кровлей[721]; горки уходят вверх многоступенчатой скалой; позем в отдельных случаях не охристый (гористый), а темный (травный?)[722]. По этим признакам восстанавливается образец — «протограф» перечисленных произведений (вторичный или параллельный по отношению к «Троице» собора Василия Блаженного). Ближе всего к нему, на наш взгляд, икона Троице-Сергиева монастыря[723]. (То обстоятельство, что в данном случае «вторичные» иконографические особенности объединили экземпляры разных видов и групп, свидетельствует о сложности путей иконографических и стилистических «миграций» и реальных взаимоотношений между отдельными изображениями, но, полагаем, не ставит под сомнение самый принцип предложенной здесь классификации.) Реконструированный образец также сохранил, как нам кажется, приметы своего происхождения из рублевской мастерской. Имеем в виду прежде всего гору с ее крутыми уступами и причудливыми формами[724]. Почти такого же профиля горки находим в композиции «Ангел ведет младенца Иоанна Предтечу в пустыню» в жертвеннике Успенского собора во Владимире и на иконе «Крещение» из праздничного ряда иконостаса этого храма. Здесь та же своеобразная пластика громоздящихся друг на друга кристаллических глыб, тот же строй массивных, объемных каменных блоков, тот же очень активный силуэт «разбегающихся» в стороны вершин, густые тени, «рассекающие» отвесные утесы и заставляющие сильнее светиться лещадки с загибающимися на концах кверху «кремешками», резкий, «ломаный» рисунок. Только на иконе Троице-Сергиева монастыря и на других копиях моделировка становится более дробной. Обычно в произведениях Рублева и его ближайшего окружения силуэт горок монолитнее, лепка мягче, тени порой неощутимы. Горки кажутся невесомыми и лучащимися светом. Видимо, в данном случае мы сталкиваемся с другой стороной творческой манеры художника. А может быть, дело в том, что фреска с младенцем Иоанном написана Даниилом Черным, да и «Крещение» никто из исследователей с самим Рублевым не связывал.

Тот способ изображения горок, который находим в указанных композициях 1408 г. и на интересующих нас иконах «Троицы», достаточно часто встречается в византийско-славянской и русской живописи XIV–XV вв., а ретроспективно и позднее[725]. Но иконография здесь настолько неотделима от стиля, от «почерка» того или иного мастера, что ощущение репродуцирования рублевского образца все же остается.