Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Спирт, булькая, лился в большие деревянные чашки, сделанные из корневища березы. Произнося слова молитвы, охотники кончиками пальцев макали спирт и брызгали на огонь и на все стороны света. «Угощайтесь, боги, вместе с нами «огненной водицей!» А потом опрокидывали содержимое, морщась, крякали и заедали мясом.

— Король, ты с нами ходить домой, нет?

— Не-е, Волчонок, с вами идти — шибко большой крюк будет. Я махну прямо через гольцы, а там с ямщиками до дому.

— A-а, но-но… Мы ходим по морю.

Король, нахмурив брови, задумался. Помолчав минуты две, обратился к товарищу:

— Знаешь, Волчонок, что я надумал?

— Чо тако?

— Мы с тобой половинщики Михаила Леонтьича, а Ганьку-то зачем туда пихать?

— Чо тако? — удивился Магдауль.

— «Чо тако — чо тако!» — передразнил Король. — Понимаешь, одного соболя и семьдесят белок пусть берет Ганька. Продадим любому купцу, кто больше денег выкинет. Купите коня, одежонку сгоношите… Коровенку надо…

— Нет, Король, это Ганьке шибко больша кусок достанется. Она ишо щенок — ему давай маленький кусочек… Потом не нада обман делай — надо Лозовскому отдавай весь пушнину.

— Тьфу, дурень! Делай, как я велю. Зачем парня обижать, он от нас не отставал.

Уважал Магдауль Короля за его прямодушие и бескорыстность. Но как он мог сравнить своего Ганьку с таким великим охотником, как Король, чтоб делить пушнину на равные доли? «Одного соболя Ганьке, двух соболей купцу… Остаются еще два соболька. Нам с Королем, значит, тоже по одному… Нет, такая дележка не пойдет. Это худо, зачем обижать бедного Короля, у него семья». Магдауль резко качает головой:

— Нет, тала, така раздел тебе худо.

Король сердито поцарапал голову и приказал Ганьке достать соболей. Разложил пять черных, отливающих серебром, драгоценнейших шкурок баргузинского кряжа. Вот он, царь пушных зверей! Нет в мире лучшего меха. Охотники не сводили глаз с этих черных, шелковистых, с голубым подшерстком мехов. Длинная блестящая ость сверкала и искрилась в неровном свете костра.

— Держи, Ганька! — Король отбросил парнишке лучшую черную шкурку. — А это тебе, Максим… Мне пусть достанется вот эта красуля.

— He-о, тала, ты эту бери, — Магдауль отдал свою шкурку, она была несомненно выше качеством, чем та, что взял себе Король.

— Ладно уж, Волчонок, с тобой, брат, не сговоришься. Ты уж такой и есть — себе чего похуже.

…Путь был тяжелый и опасный. Ведь велик Байкал и страшна вода под тонким льдом.

Глухой ночью, на седьмой день, Магдауль с Ганькой добрались до Онгокона.

Волчонок подошел к окну и потихоньку, чтоб не испугать родных, постучался. А Ганька стоит на крыльце и улыбается…

Глава двенадцатая

Ганька ловкач. Пока мама Вера в радости тормошила бабая, подскочил к сестренке и — целовать!

Волчонок терпеливо ждал, когда сын отдаст ему Анку, а сам не сводил глаз с суетящейся у плиты Веры.

— Смотри, бабай, какая она у нас!

Волчонок сначала опешил, как брать такую кроху? Потом неумело трясущимися грубыми руками взял Анку и припал к ней.

Анка со сна куксилась и забавно махала ручонками.

«От нее пахнет Вериным молоком, и вся какая-то мягкая, будто соболюшечка!»

Глаз не сводит Магдауль с дочки.

— Слышь, Волчонок, царя Николая сбросили, — словно сквозь сон, доносится до него. Сначала смысла Вериных слов не понял, все еще не мог оторваться от дочки.

— Слышь, царя-то не стало, — повторила Вера.

Магдауль уперся удивленными глазами в нее.

— Умер?

— Нет, прогнали с престола… Теперь на его месте какой-то Керенский сидит…

Волчонок ничего не может понять. «Смеется Вора?.. Да нет, лицо строгое».

— А как без царя жить?..

Вера улыбнулась и пожала плечами.

— Нашел у кого спрашивать. Вот Иван Федорович растолковал бы!

— А Кешка где?

— На Покойниках.

Вдруг на Магдауля навалилась такая усталь, что не может он до стола дойти.

Вкусно пахнет жареной рыбой.

После бани легкий, помолодевший, пошел Магдауль к Тудыпке-приказчику взять кой-чего под расчет за соболей. Грех великий, чтоб выйти из тайги живым-здоровым да с промыслишком и не выпить с друзьями.

Первым встретился у рыбодела Гордей Страшных.

— Э, паря! Здоров, Волчонок!.. С промыслом!.. Слышал? Царя-то сбросили?!

— Ой-ей-е, Гордей, понять не можно!.. Скажи.

— Чего понимать-то, Николу проперли!.. Тут и наша подмога была! Только одним худо — народ будто очумел. Туз-то с Филимошкой удрали от меня… Говорят: «В монастырь идем грехи отмаливать!» Шел бы, Волчонок, ко мне рыбачить.

— Ладно, думать будим.

Гордей мотнул головой и убежал. Тоже спешит куда-то.

У крыльца купеческого дома на четвереньках ползает пьяный Макар Грабежов.

— У-у, ссуки!.. Радуйтесь… милостивца… государя нашего!.. На батюшку руку подняли!.. Пр-ридет… кровью будете плакать!.. С-суки неверные!..

А Тудыпка стоит на крыльце, смеется и про себя поет:

Я Лозовского приказчик,
Рубь в карман,
                      копейку — в ящик.
Приходи ко мне, Цицик.
Разудалый я мужик.

У Тудыпки в нынешнем году уже две сетевые лодки пойдут в море… Десять рыбаков своих.

Для него есть царь, нет его — все равно… лишь бы у власти был господин Керенский.

…Сегодня Вера с Магдаулем принимали гостей. После шумной и веселой гулянки все разошлись по домам. Лишь Кешка с Улей остались.

Женщины — все о родном Бирикане: не остановишь их! Кеша, уже одетый в тулуп, топтался у дверей.

— Ну, Уля, поедем. Надо дать покой людям.

— Хоть бы наговориться-то. Опять увезешь на Покойники, усадишь за починку сетей.

— Я ж толковала тебе, — Вера качает зыбку. — Не вылетай замуж за рыбака.

— За кого же вылетать-то? Я ж его, чертушку, чуть не с детства люблю!

— Помню, помню, — Вера рассмеялась, отошла от зыбки. — Еще девчонкой все пела… Ужо чичас…

— Я сама!.. — Уля вскочила, заспешила:

. . . . . . . . . . . . . . . . .
Тебе, мать, не поймать
Серого утенка.
Тебе, мать, не узнать
Моего миленка!

Вера звонко перебила:

Я поймаю, я поймаю
Серого утенка.
Я узнаю, я узнаю
Твоего миленка!

А Ульяна, отбивая дробную чечетку, захлопала в ладоши:

Нет, нет, не поймать
Серого утенка.
Нет, нет, не узнать
Моего миленка.

Заплакала Анка, а Вера подскочила к Кешке, ухватилась за кудрявый чуб.

— А ну!

Вот поймала, вот поймала
Серого утенка.
Вот узнала, вот узнала
Твоего миленка!

— Эх, Улька, какого ты селезня зацапала!

Обе женщины, хохоча, навалились на Кешку. Он и сам хохочет: отбивается шутя, охает, будто от сильной боли… Притворился пьяным-распьяным — и бух на пол.

— Уй, мужика убили! — Даже Волчонок смеется. Анка плакать перестала.

Но вот Кешка, облапив смеющихся женщин, кинул их на топчан.

Ульяна с трудом поднялась.

— Поп, когда венчает, наказывает мужу «беречь жену, яко священный сосуд»! — Подскочила к Кешке, надела ему шапку. — А ты чо делаешь? Своими лапищами трясешь, как кедринку, тово и смотри, что шишки полетят! Сына мне вытрясешь!

57
{"b":"822539","o":1}