Бессонные ночи и усталость сделали свое дело, — свернувшись калачиком, охотник захрапел на всю пещеру.

И ему приснился сон.

Взошел на голец Бараг-Хан-Ула. Взглянул в сторону восхода солнца, и у него захватило дыхание. Там, за сизыми облаками, далеко-далеко, едва обозначились вершины великих гор: у их подножья синеет тайга, а дальше, гигантской ладонью, раскинувшись вширь и вдоль, купается в сиреневой мари цветастая степь. Там живут ушедшие из жизни люди. Самым крайним к Магдаулю сидит Микола-Молчун, которого задавил медведь. Мужик расплылся в улыбке и беззаботно, как воробей на весеннем солнышке, болтает и болтает, а сам смеется, пьет чай с сахаром.

Удивился Магдауль. Сколько раз доводилось ему ночевать в одном отоге[66] с молчуном, но ни разу не слыхал от него больше двух слов. А тут Микола чирикает, как языкастая баба на базаре.

А за Миколой-Молчуном — Матвей Третьяк. Кое-как распознал его Магдауль. Красивый, синеглазый, румянец во все лицо. Смеется и о чем-то разговаривает с молодой рыбачкой.

Хороша она! Чудо-девка — светлая-пресветлая.

— Да это же моя Таня! — кричит Третьяк и, обняв, целует ее.

А красавица Цицик-то и в самом деле как две капли походит на Матвея. Да, конечно же, она его дочь!.. Эх, Третьяк, зачем же ты продал ее богатому пузану Алганаю?! Ведь в бурю-то спасла меня твоя Цицик! Это она стояла на скале и махала своим белым халатом.

Безмерно рад Магдауль за них, что отмучились на этой грешной земле, что живут они теперь в радостях.

Но вот Магдауля обступили кошмары. Все-таки заявился злой Ган-Могой — огненно-рыжее волосатое плоское лицо, ярко горят на нем три зеленых, пылающих красноватыми всполохами глаза… Жуткие глаза! Они пронзают душу и вселяют болезненный страх, который сковывает человека, превращает его в тряпку.

Но Волчонок выхватил нож, сделал шаг назад, встал твердой стойкой, готовый принять бой.

Страшный Ган-Могой расхохотался и показывает когтистыми черными пальцами на Волчонка:

— Ха-ха-ха! Вижу первого из племени хамниганов, который поднял руку на Ган-Могоя.

К Ган-Могою ползут Сердяга, Макар Грабежов, Лозовский с Тудыпкой-приказчиком, Алганай и на брюхе елозится Монка Харламов.

Все хохочут над Волчонком. Особенно Лозовский:

— Стой, тала, куда лезешь со своим ножичком? Сгоришь в утробе Ган-Могоя!.. Падай и проси прощения!..

У Волчонка на сердце камень: не жизнь — мука… Но Лозовский теперь почему-то бессилен: не распалит, не застращает.

Волчонок стоит твердо и следит за каждым движением Ган-Могоя. «Зарежу, как медведя!»

А Хозяин грота отвернулся, зевая, от него и вдруг рявкнул грабежовским голосом:

— Ведите мне Лебедь-девку!

Сорвался Монка Харламов и вмиг приволок за нежную руку девушку в белоснежном одеянии. Она бьется и плачет, просит Ган-Могоя отпустить ее к родному отцу — Могучему Байкалу, который щедро заплатит за нее.

Хохочет Ган-Могой, хохочут его помощники. Вдруг Волчонок в девушке узнал Цицик, кинулся с ножом на Ган-Могоя…

…Ударившись о выступ камня, проснулся и сразу же вспомнил, что произошло с ним. В памяти четко вырисовались жуткие глаза. Он не стал смотреть на то место потолка, где находился Злой Дух Ган-Могой или кто там еще.

Темно-синий свет превратился в прозрачный, голубой. Он тихо льется, переливаясь, откуда-то сбоку. А теперь уже не голубой, он — фиолетовый.

Нет, не фиолетовый. Вдруг заалел. И тут же вспыхнули мириады изумрудных звезд.

— Ом-ма-ни-пад-ме-хум! Дождался я солнцевосхода! — шепчет охотник, крепко сжимая рукоять острого ножа.

Вот уже третий день Магдауль находится в плену у жутких глаз, которые беспрерывно следят за ним из темного угла на потолке.

Волчонок не смотрит туда, а чувствует леденящий сердце взгляд. Все время держит наготове единственное свое оружие — нож, с которым не раз выходил победителем в драке с медведем.

Продукты кончились: он пьет одну кислую воду и ждет прихода людей.

Наконец услышал над пещерой легкие шаги. Грохнул выстрел, другой, третий! В кого это стреляет человек?

Волчонок юркнул в лазейку и оказался в расщелине, куда свалился три дня назад.

— О-э-э-э-э!.. Э-э-э-э!.. — заревел он.

Прислушался.

— Ба-а-бай! — до слуха донесся неистовый крик Ганьки. Пришел сын, все-таки пришел!

— Бабай! — кричит Ганька. В голосе страх и радость. — Как ты попал туда?

— Потом расскажу. А сейчас сруби тонкое дерево и спусти в яму.

Слышит Волчонок, как выстукивает Ганька деревья. «Сухое ищет!» И вдруг снова звенящей радостью Ганькин крик:

— Бабай! А я в амаку стрелял!.. Ой, бо-ольшой!.. Шатун крался за мной!

В Волчонке — ответная радость:

— У промыслил?

Ганька склонился над гротом. К отцу слетают его легкие слова:

— Не знаю, он упал под скалу… Может, попал…

— Ладно, руби жердь.

Волчонок понимает сына. Первый соболь. Первый амака. Вырос Ганька.

Долго возится парнишка. Где-то рядом он нашел сушинку и тюкает топориком. Магдауль по звуку слышит: деревцо сухое.

— Таежником стал парень! Знает, что надо сухое рубить, с ним легче возиться… Ишь, дерево-то как высохло! При ударе гудит со звоном.

С глухим шумом свалилась жердь, и Магдауль спрятался в гроте. Через некоторое время зашумело над щелью.

— Бабай, берегись! — крикнул Ганька.

— Спускай!

Волчонок поднялся из грота и, закрыв глаза от яркого дневного света, долго сидел молча. Потом закурил:

— А Король?

— В запуске ждет соболя.

— A-а… — облегченно вздохнул охотник. Потом вдруг вскочил и взял у Ганьки ружье.

— Где амака?

Ганька указал на глубокую борозду в снегу.

— Туда спрыгнул.

Магдауль обошел вокруг грота и не обнаружил прихожего медвежьего следа. «Значит, берлога здесь, рядом». И вдруг увидел узкое черное чело берлоги.

«Вот кто пыхтел и стонал!.. Наверно, больной амака».

Ганька увидел медведя под скалой.

— Бабай, амака здесь!

Медведь не шевелился.

— Наповал ты его, — тихо сказал Волчонок.

Ганька кинулся к медведю, склонился над ним и вдруг отчаянно закричал:

— Ой!.. Ой, бабай!.. Это ж Мау-Бау!

— А ты как узнал?

— Уши!.. Обгрызанные уши!.. Это мой Мау-Бау!..

У Ганьки были отчаянные глаза.

— Это мой Мау-Бау.

Волчонок непонятно почему вспомнил, что оставил другой медведь от Третьяка.

— Сынок, не кричи. Проси прощения у амаки за то, что отнял у него жизнь.

Опустив голову, стоял над Мау-Бау мальчик.

— А как?

— Повторяй за мной: «Прости меня, мой звездоглазый, не успел я упредить тебя, что идут черные люди убивать тебя»…

Ганька повторил.

— Теперь исполни священный «Танец Ловца». Это же твой первый амака, пусть он будет твоим другом на тропе охотника. Упроси его.

Ганька вспомнил, как его учил дед Воуль.

Высоко подпрыгивая, разбросав в стороны руки, словно в смелом орлином полете, то вразвалочку косолапя по-медвежьи, то скрадывая добычу, то порывисто обнимая в любовной встрече, то грозно рыча, царапая воздух растопыренными пальцами — показал битву с противником. А под конец лег, словно медведь в глубоком сне.

…Перед самым рождеством охотники добыли пятого соболя за сезон. Сняли свои ловушки и собрались домой.

В последний вечер они долго сидели и прощались с Горным Хозяином, благодарили богиню Бугады, Николу святого и всех духов — хозяев тайги, речек, скал и озер.

Именно для этого случая они сохранили тайге фляжку спирта и, упаси бог, чтоб хоть глоток отпили, ни-ни! — он был предназначен для богов, богинь и духов — на прощальный вечер.

Магдауль шепчет:

— Ом-ма-ни-пад-ме-хум! О богиня Бугады!..

А Король громко:

— Батюшко наш Миколо святой угодничек! Спасибо тебе, дал нам промысел, спасал нас от всяких напастей и бед. Помог нам с Ганькой отыскать братуху мово Волчонка…