— И докуда ты будешь? — Кешка запахнул тулуп. — Конь-то замерз.

— Ой, про Орленка-то я забыла!

Наконец распрощались.

— Ну, готовьтесь к поездке. Отвезу вас до Бирикана, а там с Королем подадитесь в Баргузин. А я воспользуюсь, пока батьки нет дома — говорят, в город укатил. — Кешка вздохнул. — Уж как я по матери соскучился!

— Съезди, съезди, Кешенька! Ты уж совсем ее забыл… — Уля первая побежала к кошевке.

Настоявшись на морозе, вихрем помчался конь в сторону Покойников.

— О каком таком сыне ты баила? — обнял жену Кешка.

Ульяна, заботливо укутанная в волчью доху, подтолкнула его в бок.

— Милый, нагнись ко мне!

Кешка еще крепче прижал ее к себе.

— Что?..

— Кажись, понесла… сына тебе… хочу…

Мельников выпустил вожжи, Орленок рванулся, понес. На раскате сани опрокинулись.

— Не зашиблась? — с тревогой спросил Кешка, поднимая жену.

Уля счастливо засмеялась.

— Господи!.. Господи!.. Хорошо! Как хорошо! Красиво-то! Луна, горы, голубой снег!.. Господи!

Золотой диск лупы освещал все окрест так ярко и отчетливо, что даже далекие гольцы Баргузинского хребта и покрытые темным лесом Черемшанские горы виднелись, словно днем. Только сейчас они выглядели гораздо мягче — в каком-то теплом серебристо-пепельном освещении. В природе все доверительно-откровенно. О чем-то тихо шепчет тайга, а море слушает ее и, белоснежно синея, улыбается.

Уля огляделась: вдруг узнала то место, где в прошлую зиму была неводная иордань, в которой едва не утопилась. «Дура ведь, ушла бы от такого счастья! Надежный мой Кеша. Живешь с ним — ни о чем не думаешь. Счастье мое!.. И счастлив будешь ты, который во мне, — с таким папкой-то…»

— Я люблю! — вдруг на все замерзшее море закричала Ульяна.

— Я люблю-ю-ю! — подхватило многоголосое эхо…

— Чудачка ты моя!..

«Скоро и у меня будет сын!..» Заглянул в Улино лицо — оно улыбчиво синеет на лунном свете. «Родная моя!»

Тишина. Только изредка пустынное море нет-нет да зазвенит от упавшей с тороса льдинки. Идут, слившись в одно дыхание, двое — в голубовато-пепельную даль.

Еще вчера Ганька пригнал от Мельникова коня, впряженного в разливистую кошевку. И вот вся семья Волчонка едет в Бирикан, к Королю.

По дороге завернули на Покойники за Кешкой, а его не оказалось дома.

— Во-он там они тянут на Черемше, у самой дороги, — показала Уля на большую черновину на льду залива, — Грабежов загулял.

Магдауль узнал Кешку издали, по его могутной фигуре и резким, быстрым движениям. Как обычно, носился Мельников от крыла к крылу большого морского невода. То тому подможет своей медвежьей силой, то другому совет даст. А сам не перестает наблюдать за ходом невода, чтоб невод шел ровно, стройно — чтоб уши левого крыла равнялись ушам правого — тогда мотня невода растянется и пойдет ровно к приборной иордани, словно гигантский кит, раскрыв свою необъятную жоркую пасть, на ходу вбирая в ненасытную утробу всю рыбешку, которая попадается ему на пути.

— Лево крыло, шевелись! — раздается в морозном воздухе звонкий голос Кешки. — Право крыло, что ослеп?! Куда прешь?!.

Магдауль из тысячи голосов различит сильный голос молодого башлыка Мельникова.

Заметив подъезжающих, Кешка пошел к ним навстречу.

— Запил чертов Макарушка! Вот пришлось… Ну, поедемте!.. Ой, стойте, стойте! — башлык помахал рукой рыбаку.

— Мне, что ли!

— Не-е, Сеньку зову!

Подбежал раскрасневшийся Самойлов и весело поздоровался с Магдаулем.

— Что, Кеша?

— Я еду в Бирикан. Остаешься за Макара.

— Ладно! Ты там присмотри, Кеша, нам с Маршаловым невест! Ха-ха-ха!

— Это можно! — засмеялся и Мельников.

— Хушь одно дельное дело мне поручил. А то все измываешься надо мной. То Маршалов мусолит меня, то в лапищи к Хионии суешь! — ржет Сенька. — Хушь один раз башлыком побуду!

Едут молча. Монотонно визжат подрези, поскрипывают сани, цокают подковы. Лишь иногда закричит Анка, закутанная вместе с матерью в огромную доху. Ганька мечтает, как он поднесет подарок деду Воулю. Встанет на минуту перед ним Цицик. Зажмется сердечко у Ганьки. Гонит он ее скорей от себя. Лучше о встрече с Ванфедом подумать!

Кешка соскучился по матери, и думы у него только о ней… Да теплой волной захлестывает, как вспомнит он о вчерашнем разговоре с Улей: обещает сына!.. «Может, уговорю мамку. Любит она меня. Пусть Улю признает. Вот и будет внука нянчить».

У Волчонка свои думы… Уж больно много новостей накопилось, пока они охотились. А самая козырная — прогнали белого царя. Теперь вместо царя Миколы на его «золотой скамейке» сидит какой-то Керенский… Вот что бают люди. Так огорошили этим сообщением Волчонка, что сначала он испугался — пересохло в горле, в голове — шум, звон. Такому бедовому происшествию не мог дать он толку. Даже в голове не укладывается, как это можно белого царя долой гнать? «Это же человек от бога!» — благоговейно говорил про царя старый Воуль.

— Давай, Волчонок, разомнемся немного! — услышал он голос Кешки. — Пойдем пешком.

Ганька завладел вожжами — ямщик!

Идут мужики сзади саней, курят.

— Смотри-ко, Волчонок, у тебя целая семья!

— Хорош моя семья… Вера… Анка есть… А то мы с Ганькой шибко худо жили.

— Да-a, жись-то ваша… хоть у бурят, хоть у тунгусов — болезни, голод…

— А царя не будет — хорошо жить будем?

— Если еще Керенского прогонят, да власть народу перейдет.

— Пошто?

— А он руку держит таких, как Лозовский… войну велит продолжать… А народ гибнет…

— A-а… Значит, Керенка худой мужик?

— Куда хуже, если по его указу кровь льется на войне…

— А Ванфед любить будет Керенку?

Мельников усмехнулся.

Магдауль понял, что оплошку дал. Вспомнил, как Ванфед ругал царя за войну, и переменил разговор.

— Кеха, у тебя тоже хубунчик скоро будет, потом ишо.

Кешка расплылся в улыбке.

— Та наобещаешь целый короб ребятишек! А пока Улька мне сына обещает!

— О-бой! Ца-ца-ца! Шибко ладно будет. Нада свадьба делать.

Мельников изменился в лице.

— Отец против… Нашел мне какую-то богатую невесту… дуру небось. Мне-то кой черт загнулась эта богачка, когда у меня Ульяна есть, да еще… в положении.

— Эх-эх, Ефрем, Ефрем!.. Пошто така он мужик… Улька красива… смирна… Лишнее слово худо не баит… Ой, хорош, Улька. Пошто така Ефремка дурак!..

Мельников завез семью Волчонка к Королю. А у самого сердце и ноет и радуется, все вместе… Колоброд в душе!

Взбодрил Орлика и влетел в открытые ворота родного гнезда. Сразу же бросилась ему в глаза богатая, обитая лисьим мехом кошевка, а впряженная в нее тройка вороных в нетерпении бьет копытами. Кучер едва удерживает ретивых.

С крыльца спустилась мать, а за ее спиной — роскошно одетая женщина.

Мать, увидев Кешку, бросилась к нему, повисла на шее.

— Сыночек!.. Соколик! О господи, царица небесная! Молитвы мои дошли!..

Оторвался Кешка от матери, взглянул на гостью — ярко-синие, широко распахнутые, до боли знакомые глаза!..

Лицо ее бледнеет, краснеет…

…Кешка замер.

— Здра-а-вствуй, Кеша! — запнулась Цицик, замолчала. А глаза так же распахнуто смотрят, как в бухте Солененькой…

— О-о, да вы знакомы! — засуетилась мать. — Вот, Кешенька, кого тебе сватает отец. Королева!..

Цицик задрожала вся, закрыла лицо и метнулась к кошевке.

Кешка, как в тумане, увидел скатывающегося с крыльца Алганая.

— У-у, амар сайн! Кешка! — расплылось вширь его лицо. — Спас ты меня на собрании…

Звон бубенцов заглушил слова Алганая.

Тройка, подстегнутая Цицик, вихрем вынеслась на улицу.

Алганай, в испуге размахивая короткими руками, бросился за тройкой.

— Ну и девка!.. Таких коней не боится! — войдя в дом, удивляется и крестится мать.

…Поздним вечером сидят мать с сыном. Часы отзвонили «Боже, царя храни!» Тихо. Все улеглись спать.