— С Улей все живете?.. — закинула удочку.

— С ней…

— А отец-то сколько метался вокруг Алганая: и лисой и волком — сватал Цицик. Куражился Алганай долго… А потом ты понравился ему — не испугался каторжана с ножом… спас жись ему.

— Хитрый батя, от меня скрывал про Цицик…

Расплылась в улыбке мать, прильнула к сыну:

— Она-то любит тебя!.. Как я помяну твое имя — сразу раскраснеется как маков цвет, а глаза… Ох, уж эти глаза!.. О чем-то они говорят…

Кешка рад полумраку лампадного света. Лицо его выдало бы матери многое…

— Девушка хорошая… — и хотел добавить он: «Но я женат уже», — сдержался. Мать жалко стало и…

— Еще бы!.. Што твоя королева… и богата, только не забудь, Кеша, — красота-то бабе дается порой не для счастья, а для беды… ты уж, сынок, береги ее. — Мать вдруг спохватилась чего-то, задрожала вся. — Ты, Кешенька, с отцом-то хушь смирись… Уж крепок кремень, а аныдысь, когда тебя посадили — заплакал… Ты бы вернулся, да женился на Цицик, и мы с отцом нянчили бы ваших ребятишек… О господи, даруй счастья да мира нашей семье!.. С горя от твоего непослушания отец часто в город ездит и пьет в ресторации… — мать всхлипнула и перешла на шепот: — Стыдобушко мое — пляшет с голыми блядями… Спаси, сынок, его… Умоляю тебя!.. Спаси.

Лозовский укатил в какие-то дальние города. Даже домашние не знают — разводят руками: грустные лица у них. Видимо, чует Михаил Леонтьич что-то недоброе и кидается во все концы губернии, а то и подальше.

Король с Волчонком отдали приказчику Лозовского половину пушнины, оставшуюся продали ему же. А Ганькиного соболя показали особо. Король сдвинул белесые колосики бровей и твердо сказал:

— Этого не цапай! Парень упромыслил — его талан — его и деньги. Цена соболю — двести пятьдесят.

Приказчик отказался.

Сам Король целый день бродит по Баргузинским купцам. Картинно куражится. Ласкает и потряхивает искрящимся мехом Ганькиного соболя.

— Головка! Цена двести пятьдесят целковых!

Приказчики вертят шкурку, вывертывают взад-вперед, дуют на ворс, проверяют поле, встряхивают.

— Сто пятьдесят — красная цена, — режут они.

— Ишь, ядрена мать, чего захотел! — Король, величественно задрав голову, сует шкурку за пазуху и идет в следующий магазин.

Наконец он забрался в кабинет знаменитого купца Новомейского.

— Э, сам Филантий Король! Милости просим! — радушно встретил купец фартового соболятника.

— Головку надо?

— Посмотрим!

Новомейскому, великому знатоку мехов, достаточно взгляд кинуть — и шкурка будет оценена.

— Забирай, паря! — попыхивая трубкой, бросает насмешливо-озорной взгляд таежник.

— Сколько просишь?

— Двести пятьдесят серебром.

Новомейский подумал и улыбнулся.

— Чтоб не было обидно, еще поторгуйся кое-с-кем. Не дадут двести, иди ко мне — пятьдесят разломим пополам. Идет?

— Дельно!.. Куру мать!

— Выпей, Филантий, — предложил купец.

Опрокинул охотник хрусталь и, не поморщившись, натянул свою шапчонку.

— Благодарим, господин Новомейский. Не продам, дык загляну.

— На здоровье, Филантий… Ты… в следующий сезон иди в Подлеморье от меня, а?

Прямодушный Король не задумываясь бухнул:

— Менять дым на дым? А на хрена? Тот едкий и другой не хуже!

Не обиделся Новомейский, а только сказал:

— И то правда. Знаешь, у меня к этому сейчас интересу нет. Да и кто за соболями бросится, когда вся жизнь на острие ножа…

Цицик тоже ходит по базару и вызывает недоуменные взгляды людей. На ней легкая лисья шубка, покрытая китайским шелком, по белоснежному полю которого симметрично расположились большие розовые цветы. На голове соболья шапочка, широкий шелковый кушак с длинными кистями из желтого гаруса, на ногах расшитые бисером и драгоценными камнями унты.

Люди удивленно перешептываются:

— Гляньте-ка, глазищами как зыркает!..

— А синие-синющие!.. Глубь морская!..

— Русская, а под бурятку вырядилась…

Цицик увидела Ганьку, кинулась к нему.

— Хубун! Наша ир![67]

Ганька опешил, ошалело смотрит на Цицик: как это она сюда попала?

Рассмеялась девушка.

— Не узнал меня?

Ганька робко подошел.

— Узнал?! — с дрожью выдавил он.

— Как живут в Онгоконе?.. Как рыбачат?..

— Я на охоте был… Соболя промышлял… с бабаем и Королем.

— Может, продашь мне?!

Засверкали Ганькины глаза.

— Я… Я… Цицик, сейчас сбегаю! Ты тут жди меня!

Выскочил из толпы и сразу же увидел Короля, размахивающего соболем перед каким-то дядькой.

Подбежал и выпалил:

— Соболь нада!

— Покупают?

Тряхнул головой Ганька и выхватил из рук Короля дорогой мех. Бегом к Цицик!

— Вот, бери!.. Бери, Цицик!

Девушка прижала мех к лицу и зажмурилась.

— Хороший! Ой, спасибо тебе, Ганя! — Пошарила у себя за пазухой и вынула пачку денег.

— Возьми, Гань! Тут много денег… Купите чего вам только надо.

— Нет!.. Нет!.. — попятился Ганька, а сам впился удивленно в Цицик.

— Сдурел, чертенок!.. Дай сюда, девка!.. Мы вместе с его отцом и с ним промышляли в тайге! — подскочил Король и хапнул деньги.

Цицик улыбается. Встряхнет искристым мехом, водит по раскрасневшейся щеке, примеряет к вороту.

— Ну, Ганя, ты меня наделил чудо-соболем! Спасибо, не забуду тебя!..

Король в это время пересчитал деньги и пятьдесят рублей, которые оказались лишними, сунул обратно Цицик.

— Научись, девка, деньги считать, а потом и на базар суйся! — сурово сказал Король.

— Считать я умеем! У бабая деньги много есть. Я хочу дарить!..

Король взял деньги, забавно выпятил губы и удивленно вылупился:

— Да ты, девка, не в Ганьку ли нашего втюрилась?! Сватать тебя сам Король придет.

У Ганьки под ногами загорелась земля, и сам словно испепелился в этот миг! Он робко отступил, повернулся и дал драпака.

Король хлопнул себя по ляжкам и захохотал на весь базар.

Цицик удивленно посмотрела вслед Ганьке, взглянула на забавного дядьку и тоже рассмеялась.

Прямо среди улицы два друга уселись и отсчитали Вере двадцать пять рублей.

— Иди, Верка, купи себе коровенку, — приказал Король. — А мы чичас горло промочим. Айда в кабак. Слухай, братуха, меня, чо я думаю: первым делом коня купим. Без коняги мужик — не мужик. Дальше, одежка нужна?.. Ружьишко… Да Липе я ужо шаль порешил купить.

Баргузин как-никак уездный город, пусть в нем всего четыре улочки с низкими деревянными домишками, небольшая церквушка и единственное четырехклассное училище — на весь огромный край. А сколько радости доставил он соболятникам.

Уже сильно навеселе, в обнимку, завалили они снова на шумную толкучку. Веру нашли в уголке: сидит под коровой и доит. Взглянула на своего Волчонка так счастливо, что у Магдауля запела душа.

— Нравится, жена? Бери. Твой Ганька заработала!

Хозяин коровы, щупленький мужичонка с лисьей мордочкой, хлопнул по плечу Магдауля.

— Хозяйку коровой, а тя рысаком награжу!

— Показывай-ка, ядрена мать, свою клячу! — ввязался Король. — А то Волчонок-то ни кумухи не кумекает в конях.

— Хы, «Волчонок»… целый медведь! — измерив взглядом Магдауля, усмехнулся мужик.

Тут же рядом с коровой впряженный в старые, но еще крепкие сани стоял рыжий мерин.

Построжел хмельной Филантий. Выпятил презрительно нижнюю губу. Смело взял коня за узду, похлопал по спине.

— По глазам вижу, коню шесть лет… Так! Дай-ка, паря, загляну в зубы… Э, паря, по зубам — семь!

— Охо! Вот это дока! Отродясь такова знатока не видывал. Вот это орел-мужик! — расхваливает хозяин Короля. «Черта с два ты знаешь, Рыжке-то мому десять стукнуло. Тоже мне, знаток выискался», — смеется про себя мужичок.

— Эй, ушкан, сколь просишь за клячу? — строго спросил Король.

— Сорок целковых совсем с упряжью.

— Тридцать пять!