— Сандаловое дерево и ваниль.

— А здесь? — указала Такхат на другую курильницу.

— Ладан, гвоздика и корица.

— Ты хорошо разбираешься в благовониях. А в маслах? Сможешь отличить розовое от миртового?

— Смогу.

Жрица сложила руки на груди. Девушки, остановившиеся за ее спиной, тихонько переговаривались и улыбались.

— Теперь ты будешь ответственен за благовония и масла в храме, Эрфиан. Мадда научит тебя всему, что должен знать жрец, и познакомит с остальными. — Сказав это, Такхат улыбнулась — тепло, по-матерински. — Открою тебе секрет. Если ты оказался здесь, значит, Она выбрала тебя. И готова открыть свои тайны. — Жрица приложила ладонь к груди Эрфиана. — Для непосвященных Ее голос бывает тихим. Внимай.

— Жара невыносимая. Мама не знает милости! Почему мы не могли сходить за вином в дом правителя после заката?!

— Мариус, ты хуже ребенка. Вино нужно для праздника, вечером все должно быть готово.

— Легко тебе говорить, Мадда. Ты ничего не несешь!

Эрфиан поставил пузатый кувшин с вином в тени большого навеса и присел.

— Отдохнем, — предложил он.

— Наконец-то!

Мариус примостился рядом, отставил кувшин и тяжело вздохнул. Мадда в нерешительности постояла, глядя на солнце, и тоже устроилась в тени навеса.

— Мама нас потеряет, — сказала она.

— Нет, — возразил Мариус. — Мы посидим тут совсем чуть-чуть. Ну, может, потом поедим или попьем… и подремлем. Тоже чуть-чуть.

Мадда положила голову Эрфиану на плечо и прикрыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, накрывая его пальцы ладонью.

— Голова болит, — признался Эрфиан.

— Церемония посвящения — это так мило, — мечтательно вздохнула Мадда. — Просто не верится, что позади уже семь лун! Кажется, я привела тебя вчера… ты уже чувствуешь себя частью храма?

— Чувствую.

— А сердце тебе понравилось? Ведь правда, оно вкусное?

— Очень.

На этом вопросы у Мадды закончились, и Эрфиана это обрадовало. Голова у него не просто болела, а разрывалась на части. Главное угощение вблизи выглядело еще отвратительнее, чем издали, пахло противно, а на вкус оказалось самой гадкой едой, которую ему доводилось пробовать. Вина было выпито столько, что наутро Эрфиан всерьез засомневался, не во сне ли привиделось происходящее, тем более что почти все события ночи он помнил смутно. Но медальон жреца богини, полученный вчера от Такхат, казался настоящим. Кожа на внутренней стороне правого запястья, куда одна из подруг главной жрицы нанесла с помощью тонкой иглы рисунок из букв-завитков, до сих пор была воспаленной, но не болела.

Эрфиан проснулся в обнимку с Маддой, поздним утром, на траве под одним из деревьев в лесу. Вопрос «как он сюда попал» остался без ответа. Одежда нашлась неподалеку, на берегу озера. Мадда выглядела сонной и довольной. Она сидела, опустив ноги в воду, мурлыкала себе под нос и перебирала волосы пальцами, пытаясь их причесать. Несмотря на головную боль и мучивший его голод, Эрфиан чувствовал себя счастливым.

В храме он быстро стал своим — не прошло и нескольких дней, а все знали его в лицо и по имени и общались так, словно он живет здесь целую вечность. Жрица Такхат оказалась мудрой, доброй и понимающей женщиной и чем-то напоминала Эрфиану Царсину. Она требовала, чтобы работа делалась ладно и в срок, но это не мешало ей шутить и веселиться с остальными по вечерам или во время праздников. Пара дюжин жриц и пятеро жрецов, населявших храм, были ее детьми. Сыновья и дочери Такхат походили друг на друга как две капли воды — одни и те же черты лица, кудрявые волосы и карие глаза самых разных оттенков. Из девушек Эрфиан ближе всего общался с Маддой, своей наставницей, а из юношей — с Мариусом. Мариус умудрялся обращать самые серьезные вещи в шутку, никогда не обижался и смеялся так часто и заразительно, что впору было принять его за эльфенка, который едва встретил десятую весну.

Постоянно звучавший в храме смех поражал Эрфиана больше всего. Жрецы богини — теперь он знал ее имя, но знал и то, что его нельзя произносить вслух — оказались странными существами, не похожими ни на один вид темных созданий, встреченных им раньше. Они жили с ощущением абсолютного, беспричинного счастья. Даже янтарные Жрецы, у которых, казалось бы, было все, время от времени расстраивались, злились, переживали или размышляли о том, как справиться с той или иной бедой. Для жителей храма бед, злости и печали не существовало. Каждый день они открывали глаза и благодарили богиню за то, что она поселила их в лучшем из миров.

Поначалу Эрфиан думал, что в тайну такого счастья проникнуть еще сложнее, чем в тайны искусства любви, но время шло, мысли о прошлом тревожили все реже, существа, с которыми он проводил дни, входили в его жизнь, становясь семьей. Однажды утром он открыл глаза и понял, что улыбается. Каждую ночь он засыпал рядом с Маддой, утром просыпался, слыша ее спокойное дыхание, днем работал в храме, по вечерам пил вино, танцевал со всеми у костра, рассказывал о своих путешествиях, слушал рассказы других. Нужны ли причины для того, чтобы радоваться? Не нужны.

Жрецы вели размеренную жизнь, о которой любое здравомыслящее существо сказало бы «полное безделье». Они веселились до утра, вставали поздно, работали несколько часов до полудня, а потом отдыхали до вечера. В городе Фелоте, в округе которого располагался храм, жрецы пользовались недоброй славой, что было недалеко от истины: на праздники приглашали гостей, в основном, молодых юношей и девушек, возвращавшихся на рассвете домой с горящими глазами и «множеством постыдных историй». Мужчины и женщины постарше наказывали детям не приближаться ни к храму, ни к его жителям, «потому что боги лишили их разума». Все это не мешало горожанам приходить к жрецам и выпрашивать изысканные благовония, вина и любовные зелья.

До появления Эрфиана Такхат брала с просителей несколько серебряных монет, но он объяснил ей, что на базарах и среди торговцев такие товары ценятся высоко. Выслушав его, жрица нахмурилась. Позже выяснилось, что беспокоилась она зря. Не прошло и двух лун, а в храме прибавилось мешков с серебряными и золотыми монетами, а желающих угостить своего возлюбленного или возлюбленную вином с парой капель любовного зелья стало втрое больше. Иногда жрецы брали плату не деньгами, а товарами. В храм приносили чужеземные фрукты, травы, ягоды, орехи, сыры и мясо, а порой и вино. Кувшинами с этим напитком и снабдил Эрфиана, Мадду и Мариуса Ахаз, правитель города, получив от них редкие благовония.

— Кое-то уснул, — с хитрым видом протянул Мариус.

— Вовсе нет! — встрепенулась Мадда, успевшая задремать. — Нам пора. Мама разозлится.

— Мы никого не пригласим на праздник? — поинтересовался юноша, напустив на себя опечаленный — чересчур, как показалось Эрфиану — вид. — Тот торговец заплатил за вино кучей мяса, помнишь, сестрица? Мы не съедим все в одиночку.

Мадда поднялась, опираясь на руку Эрфиана.

— Мы могли бы вернуться после заката, — предложила она.

— Чтобы все разошлись по домам? Да здешние жители и носа на улицу не кажут после наступления темноты. Наверное, вампиров боятся.

— Или нас, — предположил Эрфиан.

Мариус хохотнул.

— Точно. Пойдем другой дорогой, сделаем круг. Мама не заметит, что мы задержались.

— Ты купишь мне ожерелье? — спросила Мадда.

— Сегодня нет базара, дурочка. Лучше очаруй торговца — он купит тебе целый сундук ожерелий.

— И правда! — заулыбалась девушка.

Эрфиану затея с прогулкой по душе не пришлась — хотя бы потому, что кувшин с вином был таким же тяжелым, как раньше, голова до сих пор болела, а жара и не думала спадать — но он решил не возражать, тем более что на этих улицах ему доводилось бывать нечасто. Фелот, город на берегу моря с самой прозрачной в двух мирах водой, славился базарными днями. Торговцы съезжались со всего света, а это значило, что здесь можно завести много полезных знакомств. Сегодня, как и сказал Мариус, базара не было — жена правителя Ахаза подарила мужу наследника, и по этому случаю вечером намечался большой праздник, к которому начали готовиться еще до восхода солнца.