Разумеется, обращался он не словами, а ощущениями, которые затем разворачивались в понимание. Так скоро я понял, что дух острова заставил меня войти в «тело желаний» старухи с тем, чтобы осмыслить нечто очень важное, связанное с ее личной историей. Главное ее желание было каким-то образом связано с этой полосой. Мне не очень-то нравилось, что все полученное знание было непрямым, а символичным и лишь содержало смутные намеки, запутанные и крайне двусмысленные. Я обычно стараюсь уходить от подобных ребусов, поскольку никаких ценных знаний они обычно не несут, а принять желаемое за действительное в данной ситуации проще простого. Спекуляции – одним словом.
Затем я очнулся, встал, и, отряхнувшись, зашагал обратно. К избе я вернулся довольно быстро. Старуха стояла посреди огорода и глядела куда-то на другой берег реки.
– Может помочь чего? – спросил я, чтобы как-то начать разговор.
Старуха смерила меня твердым взглядом и тотчас отвернулась, снова разглядывая нечто на другом берегу.
– Бабуля, а покажите-ка мне ту тетрадочку красненького бархату, что старец позабыл.
Старуха медленно повернулась ко мне, совершенно меняясь в лице. У нее тряслась губа, и накатили слезы.
– Батюшки, да неужто дождались?
Я был ошарашен. Честно говоря, я знал, что старуха тетрадь отдаст, иначе, зачем все эти мои поиски, но чтобы так… Конечно, я тогда не предполагал, что к такой неадекватной реакции имело прямое отношение то, что я увидел в ее теле желаний. Старуха почти бегом пересекла огород, заскочила в избу и почти сразу выскочила. Я едва за ней поспевал.
– Держи, батюшка, дай тебе Господь силы и удачи в руки. А меня, может, он, наконец, уж к себе заберет, тяжко мне на этом свете.
Тут на меня, как гром обрушился смысл того видения с полем и полосой. Бедная женщина не могла умереть, не передав кому-нибудь, на кого укажет островной дух, знания о старце и его тетрадь. Я взял бархатную, слегка сыроватую и немного тронутую плесенью книгу и удалился в избу, где, затопив печь, поставил вариться обед: кашу с тушенкой и суп-харчо из пакетиков, добавив туда пару картофелин из бабкиных запасов. Разрешения растопить печь я не спросил. Я почему-то был уверен, что мы со старухой уже вступили в такую фазу отношений, когда некоторые вещи разумеются сами собой и без лишних церемоний.
Ветер нагнал тучи, и когда стало темнеть, начал сеяться мелкий северный дождь.
– Поди, на неделю зарядит, – проворчала старуха, входя в дом.
– Откушаете со мной, бабушка? – спросил я.
– Поглядим сперва, чего ты там наваришь, – буркнула старуха с сомнением.
Обед получился хороший, старуха чмокала и хвалила, рассказывала по ходу дела всякие истории из своей жизни, а после, наевшись, полезла на печь и заснула. Ополоснув посуду и расставив все по местам, я тоже улегся на лавке и стал изучать тетрадь. В ней было подшито что-то около полутораста листов, исписанных корявым почерком. Пляшущие и прыгающие в разные стороны разнокалиберные буквы вызывали перед глазами образ то и дело выскакивающего из узловатых пальцев карандашного огрызка. Сама тетрадь давно пожелтела и явно не раз намокала: все страницы были несколько покороблены и на них виднелись следы водяных разводов. Написанное содержало в основном, размышления старца о Боге, человеческой природе и тому подобное. Некоторые места попросту представляли собою его дневник, являя описания наиболее запомнившихся событий, как, например, приезд какой-то княгини, решившей посетить чудотворца с целью излечения. По этому поводу было написано так:
– …Бог долго не давал силы мне, дабы разогнать тучи, ходившие у ней над головой. Всякий знает, что тучи те суть болезни человечьи. Молился я долго о ней, а после велел пойти исповедаться и причаститься. Выполнив сие, великая перемена с ней приключилась, словно кто с нее скорлупу снял. И услышал я глас Божий, что покаялась дщерь та в грехах содеянных, и пришло прощение к ней мое через тебя. Сгони хворь с нее во имя Отца нашего. Убрал я, разогнал тучки те и пошла она здоровая, сама пошла, а дотоле приносили ее ко мне. Вот ведь как милостив Господь к грешникам!
Таких историй было довольно много, кто только не приходил к нему за советом и излечением, и для всякого паломника у старца находилось особенное слово. А вот и то, что интересовало меня непосредственно:
–…Приходил ко мне сегодня человек. Грех он совершил великий, сына жизни лишив. Велико его раскаяние, но и грех велик. Обратился я с молитвой к Господу, чтобы научил человека, как быть дальше. И сказал мне Господь, что человек тот покаяться должен. А далее – в посте и молитве, в уединении провести остаток дней своих, размышляя о содеянном. И при том, творя дела добрые. Весь род его должен задуматься и содрогнуться, видя грех сей великий. Кто же не убоится гнева Господня, в ком не будет молитвенного и постного усердия, того вновь дьявол совратит на грехопадение и тогда судьба его да будет страшнее доли сына того невинно убиенного. Разум у того отымется и много силы уйдет, дабы отмолить вину ту. А в назидание потомкам, пускай вечера в том месте будут подобны крови и станут оне вновь прежними, обыкновенными, когда последний грешник из рода сего прощен будет. Аминь.
Солнце уже почти полностью ушло за горизонт, и тогда вновь небо вдруг вспыхнуло красным. Капли стекали по стеклу, оставляя зловещие кровоподтеки. Мир опять остановился, стал статичным, заполненным глухой тишиной, разбавленной мелким, почти щекочущим постукиванием дождевых капель. Я задремал, а когда проснулся, было уже совсем темно. На печи оглушительно храпела старуха. Я разогрел чайник, заварил чаю и стал размышлять о том, что же мне делать дальше. По всему выходило, что Иван, мой несчастный подопечный, только сам, лично должен был покаяться и молитвой изменить свою судьбу. Что он там натворил, я не знаю и это неважно. Важно, что его час пробил и в этот час пришел “черный человек” и сделал свой роковой заказ. Расчет был прост, как всегда, и, как всегда, у человека жадного до денег нет путей к отступлению, ибо “черный человек” всегда делает свое предложение чуть-чуть более привлекательным и заманчивым, чем хватает фантазии у того по чью душу, он пришел. А дальше… Дальше раскручивается маховик судьбы. Истощившись до последнего предела, Иван упал на девятый день – девять есть символ одного из лиц черной ипостаси Луны. В общем, я знаю только то, что он взялся за непосильную задачу, не спал, мозг его и вообще все телесные силы пришли в полное истощение. Где-то читал, что при столь глубоком истощении нарушается связь духа и тела и в этот момент в душу может проникнуть «одержатель»13. Очевидно, им оказался неприкаянный дух какого-то запорожского казака, весьма далекого от того романтического образа, который иногда нам рисует художественная литература.
Все, что я мог – это попытаться вытащить одержателя и хоть немного восстановить нарушенные связи внутри тела. Сейчас же я видел перед собой одну задачу – отыскать среди огромного массива островов эту самую часовню, которую построил тот несчастный убийца, стараясь отмолить свой грех и защитить свой род от наказания. Это место мне было найти – крайне необходимо, но как это сделать, я пока не знал.
Я вышел во двор. Дождь прекратился, но его сменил довольно сильный ветер, который разорвал облака и в этих разрывах виднелись большие, словно солдатские пуговицы, звезды. Я сел на лавку, и на меня нахлынули те же ощущения. Повинуясь, я установил внутреннее молчание, не закрывая глаз. Взгляд рассредоточился и через какое-то время я уже “летел” над избой, ведомый духом острова. Несмотря на кромешную тьму, я видел все довольно отчетливо, будто бы все это освещалось полной луной, однако ночь, к слову, была безлунной. Я видел протоки и острова, лес и отдельные деревья по берегам. «Смотри вперед», – словно бы услышал я голос, идущий откуда-то сзади. Острова и протоки проносились перед глазами все быстрее и быстрее. Я почувствовал, что нужно уйти правее, и это получилось без труда. Я повиновался и вскоре на одном из островов, на небольшом облысевшем пригорке посреди леса, я увидел маленькую деревянную часовню. Я остановился и попытался запомнить это место, а затем я стал возвращаться. Приблизившись к избе, я увидел себя сверху, сидящим в той же позе, и через несколько мгновений ко мне уже вернулись мысли. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, я встал, и, постояв некоторое время, вернулся в избу.
