Моя грудь содрогается, и мой голос срывается.

— И мне пришлось уйти. Мне нужно было уйти, Гарретт.

Он гладит меня по щеке, в его голосе слышится боль.

— Я знаю. Знаю, что надо было.

— Но дело никогда не было в том, чтобы не любить тебя. Ни на один день, ни на одну минуту.

Гарретт притягивает меня к себе, обнимает, прижимает, гладит по спине. И я чувствую облегчение, мне легче в его объятиях, что все это выплыло наружу. После всего этого времени.

Затем Гарретт прижимается губами к моим волосам и срывает свой собственный пластырь.

— Я купил тебе кольцо.

Я чувствую, как бледнеет мое лицо. И отступаю назад, глядя на него снизу вверх.

— Что?

— Помнишь, как я продал свой футбольный мяч Джо Нэймета?

— Ты сказал, что собираешься купить новый компьютер для школы.

Он кивает.

— Я продал его, чтобы купить тебе кольцо. — Он смотрит мне в глаза. — Потому что я тоже хотел ребенка. И тебя. Я хотел всего этого, Кэлли.

Он делает шаг в сторону от меня, его голос хриплый, отягощенный воспоминаниями.

— Я носил его с собой в кармане, ожидая подходящего момента, чтобы спросить. Я не хотел, чтобы ты думала, что это из-за ребенка — я имею в виду, что это было из-за ребенка, из-за времени, когда это произошло, но это было не только из-за этого.

Я киваю, пристально глядя на него.

— И… после… Я не хотел, чтобы ты думала, что я спрашиваю, потому что мы потеряли его, — он качает головой. — Никогда не было хорошего времени. Я колебался. А потом ты ушла. И было уже слишком поздно. А у меня все еще было это кольцо в кармане.

Я вытираю лицо, провожу рукой по волосам и сосредотачиваюсь на чем-то простом.

— На что оно было похоже?

— Ты хочешь его увидеть?

Воздух вырывается из моих легких.

— Оно все еще у тебя?

Уголок рта Гарретта приподнимается, и он смотрит в пол.

— Да.

Он машет мне рукой, чтобы я следовала за ним, и мы поднимаемся наверх в свободную спальню. Он подходит к шкафу, перекладывает коробки, затем снимает одну с полки в задней части. Внутри наши фотографии, открытки и записки… Высохшая бутоньерка, которую я приколола к его смокингу в ночь нашего выпускного.

Затем он берет коробочку — маленькую, из черной кожи, с золотым тиснением "Зинке Ювелирс".

Медленно он открывает коробочку и протягивает ее мне. А внутри — крошечный круглый бриллиант с серебряным ободком. В ободок встроены небольшие драгоценные кристаллы. Светло-голубой аквамарин и фиолетовый александрит — наши с ним камни.

Одной рукой я прикрываю рот, а другая рука дрожит, когда я беру у него коробочку — мое зрение затуманивается от свежих слез, пока я смотрю.

— Я часто задавался вопросом, — мягко говорит Гарретт, — понравилось ли бы оно тебе. Или бы ты подумала, что я сошел с ума. — Я чувствую тепло его глаз, скользящих по мне. — Или бы ты сказала "да".

Я прерывисто вздыхаю.

— Мне бы оно понравилось. Я бы подумала, что ты сошел с ума. — Мой голос срывается. — И я абсолютно точно… сказала бы "да".

Я закрываю лицо рукой и плачу. За все наши годы, наши печали и наши радости. И я плачу со сладким, пронзительным облегчением… Что каким-то образом мы снова нашли дорогу друг к другу.

Сильные руки Гарретта обнимают меня, притягивая ближе к безопасности своей груди. Я прижимаюсь к нему лицом и вцепляюсь руками в его рубашку… Держась за него всем, что у меня есть.

— На этот раз с нами все будет в порядке, Кэлли. Я обещаю. Клянусь.

~ ~ ~

Позже той ночью мы с Гарреттом лежали голые под одеялами в его постели — он на спине, моя щека на его груди. Снупи свернулся калачиком у наших ног, и вокруг тихо и темно… И больше нет слез.

Гарретт проводит рукой по моей спине, и его глубокий голос разрывает тишину.

— В духе полной честности, есть еще одна вещь, которую я должен тебе сказать.

Я приподнимаюсь на руке, чтобы видеть его.

— Хорошо.

Он пристально смотрит мне в глаза.

— Все наши отношения были основаны на лжи.

Я прищуриваюсь на него.

— Что?

Гарретт смотрит в потолок, улыбаясь.

— Помнишь, как я попросил тебя одолжить четвертак на содовую в торговом автомате?

— Да…?

Большой палец Гарретта гладит меня по щеке.

— У меня в кармане было около десяти баксов мелочью. Я просто хотел найти повод поговорить с тобой.

Смех срывается с моих губ. И я целую его теплую кожу, прямо над сердцем.

— Ну, ты прощен. Эта ложь была лучшим, что когда-либо случалось со мной.

Он наклоняется, прижимаясь своими губами к моим.

— Со мной тоже, Кэлли. Со мной тоже.

После Нового года — учебный год рвется вперед, как локомотив, мчащийся навстречу весне. Одним ранним субботним утром, в феврале, Кэлли набрасывается на меня сверху в моей постели, ее сиськи без лифчика подпрыгивают под тканью одной из моих футболок с "Лейксайдскими Львами" — ее губы покрывают мое лицо, шею и грудь горячими, быстрыми поцелуями.

Неплохой способ начать день.

— Проснись… Проснись, Гарретт… Проснись, проснись, проснись!

Снупи запрыгивает рядом с ней и присоединяется к вечеринке — облизывает мое лицо и обдает меня отвратительным зловонием своего дерьмового дыхания.

Я поворачиваю голову.

— Оу… чувак. Ты снова ел свое дерьмо? Я же говорил тебе прекратить это.

Он смотрит мне прямо в лицо — ни о чем не сожалея.

Кэлли перестает целовать меня.

— Снупи ест свое дерьмо?

Я провожу рукой по лицу, и мой голос хриплый от сна.

— Да. Но только зимой. Он думает, что это замороженные мясные палочки или что-то в этом роде.

Кэлли давится смешком.

Понятия не имею, почему она встала так рано — солнце еще не взошло, и только кусочек светло-серого прочерчивает небо. Поэтому я пользуюсь возможностью затащить ее обратно под одеяло вместе со мной, прижимая наши нижние половинки друг к другу, готовый вышвырнуть Снупи и вывести поцелуи на совершенно новый уровень.

— Подожди, нет, не надо. — Она закрывает мне рот рукой, блокируя меня. — Есть причина, по которой я разбудила тебя.

— Из-за сказочного траха, которым мы собираемся заняться?

Она смеется, целуя меня в губы.

— После. Но сначала… Зеленый флаг! Я забыла о флаге, Гарретт. Разве это не безумие?

Парковая служба вывешивает флаг на озере, давая людям знать, когда оно полностью замерзло и безопасно кататься на коньках. Когда появляется зеленый флаг, появляется практически весь город — дети играют в хоккей и бегают наперегонки, пары держатся за руки, а девочки-скауты продают сидр и горячий шоколад.

Глаза Кэлли такие большие и радостные — ее волнение становится моим.

— Как думаешь, у твоих родителей все еще есть твои старые коньки?

— Ты что, шутишь? Они на одну ступень выше барахольщиков — они ничего не выбрасывают.

Я похлопываю ее по заднице и сажусь.

— Хорошо. Тогда пойдем за ними — мы будем первыми, кто выйдет на лед.

~ ~ ~

И вот как это происходит — наша жизнь, здесь, вместе — на данный момент.

Мы работаем, Кэлли помогает своим родителям, мы ходим в кино и ужинаем. Мы ходим выпить с Дином и играем в карты с сестрой Кэлли и ее шурином. Кэлли заходит в тренажерный зал, когда я тренируюсь с командой, просто чтобы поздороваться, а я захожу в театр во время репетиций, просто чтобы посмотреть на нее. Мы обнимаемся со Снупи на диване и проводим практически каждую свободную секунду вместе.

Однажды в воскресенье я выхожу на пробежку и оставляю теплую и прекрасную Кэлли, спящую в моей постели. Когда я прихожу домой, она вытирает пыль в гостиной, одетая в мою старую футбольную майку — и, увидев мое имя у нее на спине, со мной что-то происходит. На ее телефоне играет "На улице" Брюса Спрингстина, и она подпрыгивает, танцует и поет, а Снупи лает вместе с ней, бегая взад и вперед по дивану.