И тут же на лицо Лейлы возвращается неуверенный взгляд.

— Я… не могу делать это при людях, мисс Карпентер.

— Еще нет, — согласилась я. — Но к тому времени, когда я закончу с тобой работать, ты это сделаешь.

Такого рода талант заслуживает того, чтобы его услышали.

— Я хочу быть Сеймуром.

Я поворачиваюсь к Дэвиду — на самом деле не удивлена. Мы с Гарреттом говорили о нем прошлой ночью. Мы оба согласились, что у него есть потенциал, что он мог бы делать удивительные вещи, если бы только у него была мотивация… если бы только его заботило что-либо.

Дэвиду плевать на театр, пьесу или школу. Он заботится о Лейле.

Он просит одолжить очки Майкла, и мой темноволосый помощник протягивает их мне, любопытство исказило его черты.

Дэвид Берк надевает их на лицо, затем вздрагивает.

— Черт возьми, чувак, да ты слепой.

Затем он вскакивает на сцену, его серая куртка развевается, как плащ супергероя. Он приглаживает свои светло-русые волосы… А затем начинает петь "Расти для меня", одну из песен Сеймура. Я не знаю, запомнил ли он тексты песен, когда я показывала фильм в классе, или он посмотрел их и попрактиковался, но он знает каждое слово. Его голос не такой чудесный, как у Лейлы, но он приятный. Что еще более важно, Дэвид обладает этой недоступной, но существенной характеристикой любой звезды. Харизма. Сценическое обаяние. Индивидуальность.

Я оглядываю зал — все глаза в зале устремлены на него, пока он поет капеллу и… заставляет Лейлу улыбнуться рядом с ним.

И, черт возьми, у меня есть свой каст.

~ ~ ~

В последующие дни начинает происходить что-то невероятное. Это настоящее рождественское чудо в конце сентября. Мои ученики начинают веселиться. Они интересуются, вкладываются — в декорации, костюмы, музыку… в саму идею шоу. Они начинают хотеть, чтобы это было хорошо — и это первый шаг к величию.

Это заставляет меня чувствовать себя Дэвидом Копперфилдом и Кхалиси в одном лице.

Это заставляет меня чувствовать себя… учителем.

— Больше! — кричу я, взбираясь на сцену и указывая на задний ряд. — Все на сцене должно быть преувеличено, ярче — грим, ваши движения. Они должны видеть вас с самого начала.

Мы проводим наше первое чтение сценария и блокировку (это точная постановка актеров для облегчения исполнения пьес, балета, фильма или оперы) за один день. Обычно они были бы отдельно, но, поскольку моя доступность после школы ограничена, мне приходится удваивать это во время занятий.

— И громче! — я повышаю голос и топаю ногой, стряхивая пыль со стропил. — Я же говорила вам, ребята, проекция — это ключ. Если вы говорите своими обычными голосами, никто в аудитории вас не услышит. — Я смотрю на Лейлу. — Не бойтесь быть громкими. В любое время. На сцене или вне ее.

— Это хороший совет, — говорит Гарретт, идя по главному проходу в сопровождении нескольких своих игроков. — Громче всегда лучше.

И мне приходится прилагать сознательные усилия, чтобы мой язык не вывалился изо рта. Сегодня он выглядит стильно — рубашка с воротником, на пуговицах под небесно-голубым свитером. Мое сердце колотится, а кожу покалывает, когда я вспоминаю ощущение его веса на мне, на этом новом матрасе, звук его стонов, эти сильные руки, обнимающие меня, твердую безжалостную выпуклость его члена между моих ног.

Неужели это было всего несколько дней назад? Кажется, что прошли месяцы, годы.

Кладовка уборщика была запретной зоной с тех пор, как Маккарти поймала нас. На этой неделе я каждый вечер водила родителей на сеансы физиотерапии, так что мы с Гарреттом были вместе только по телефону, по СМС, а также было несколько горячих и сильных поцелуев в его джипе, когда он подъехал к дому моих родителей поздно вечером в понедельник, просто чтобы увидеть меня наедине в течение нескольких минут.

Это так странно, как жизнь может меняться, как быстро. У вас есть свой пятилетний или десятилетний план, и затем, за одну ночь, все, что вы думали, что хотели, меняется, и все места, куда вы планировали отправиться, больше не кажутся такими важными.

Я не помню, как я продержалась шестнадцать лет без Гарретта Дэниелса в моей жизни. Теперь, когда он вернулся в нее, я как наркоманка — жажду его, думаю о нем все время.

— Тренер Дэниелс? — я стараюсь говорить профессионально, в то время как каждая клеточка моего тела кричит о неуместности.

Наши взгляды встречаются, затем взгляд Гарретта незаметно и медленно опускается на мою черную водолазку, темно-синие узкие джинсы и кожаные туфли-лодочки. Это всего несколько секунд, но, когда его взгляд возвращается ко мне, его глаза горят — голодные — и я знаю, что он думает о том же, о чем и я: Вытащи меня, нас, из этой гребаной одежды.

— Мисс Карпентер, Рэй сказал, что тебе нужно было вытащить из хранилища несколько тяжелых предметов? — он указывает большим пальцем за плечо. — Это мой свободный урок, поэтому я подумал, что мог бы помочь… со всем что тебе нужно.

Он мог бы помочь мне рукой, хорошо помочь… Рукой, пальцами… Два пальца Гарретта всегда были моими любимыми.

— Спасибо, да. Это было бы…

Чертовски горячо? Невероятно? Так умопомрачительно, что мои волосы поседеют?

— …отлично.

Гарретт ухмыляется, приподнимая бровь — как будто он может читать мои мысли — и в этот момент я не сомневаюсь, что он может.

Я смотрю на Майкла.

— Ты можешь показать им, что нам нужно из хранилища?

Гарретт и его парни следуют за Майклом из театра.

Затем Тоби листает сценарий в своих руках, качая головой.

— Я больше не уверен в этом. Идея делать что-то из этого довольно странная — они будут смеяться над нами. Я не хочу выглядеть гребаным идиотом.

Классический случай трусости. Они хотят, чтобы пьеса была хорошей… но они не доверяют мне, чтобы я показала им, как сделать ее хорошей. Не полностью, пока нет.

— Вы будете выглядеть идиотами только в том случае, если будете сдерживаться, если попытаетесь притвориться, что вы слишком круты для этого, — я сутулюсь и пожимаю плечами, как иногда делает Дэвид, вызывая тихое хихиканье в классе. — Но если вы отпустите все это, погрузитесь в свою роль — единственное, что кто-нибудь увидит, это то, насколько вы удивительны. Вот почему так важно доверие между режиссером и исполнителями. Если вы мне доверитесь, обещаю… я не позволю вам выглядеть идиотами. — Я встречаюсь с ними глазами и клянусь: — И я чертовски уверена, что никогда никому не дам повода посмеяться над вами. Никогда.

— Ты должна показать им ту штуку. — Голос Гарретта эхом отдается в театре, удивляя меня. Я оборачиваюсь и вижу, что он прислонился к стене слева от сцены — завораживающий, уверенный в себе.

Я знаю о какой "штуке" он говорит. Это был трюк, который я обычно проделывала для него, чтобы похвастаться — после нашей поездки со второкурсниками на Манхэттен, чтобы посмотреть "Отверженные".

Я качаю головой.

— Не хочу этого делать. Я даже не знаю, могу ли я еще это.

Он усмехается.

— Конечно, ты все еще можешь.

— В чем дело? — спрашивает Симона.

— Дело в причине, — отвечает Гарретт, — почему вы должны слушать мисс Карпентер. Почему вы должны ей доверять. Она знает свое дело.

Дэвид криво усмехается.

— Хорошо, теперь Вы точно должны показать нам эту штуку.

Я драматически вздыхаю.

— Хорошо. Но это было давно, так что будьте милосердны.

Я встряхиваю руками и разминаю шею — и делаю несколько вокальных разминок.

Гарретт обхватывает руками свой великолепный рот.

— Перестань тянуть время.

Я показываю ему язык, и весь класс смеется.

И тогда я начинаю. Я исполняю полную версию "Еще один день" "Отверженных" — я делаю шаг в сторону, поворачиваюсь влево или вправо, скрещиваю руки, ударяю кулаком в ладонь, меняю позу, тональность голоса, выражение лица — чтобы отличить каждого персонажа. Я всего лишь один человек, но с каждой строкой я становлюсь — Жаном Вальжаном, Козеттой, Мариусом, Эпониной, инспектором Жавером — я становлюсь ими всеми. Я смотрю не на своих зрителей, а мимо них, в заднюю часть театра, пока не закрываю глаза на самой последней волнующей ноте.