– Плевать! Знаешь, в чём проблема? Ты пытаешься поступать правильно и оттого совершаешь ещё больше ошибок.

– Ошибки это или нет мы узнаем со временем.

– Время заберёт всех нас и только ты, как мне кажется, будешь вечно сидеть в этом поганом кресле и рассуждать о семье.

– Угомонись.

– Ненавижу!

Младшая сестра вырвалась из дома, сбежала по крыльцу и прыгнула в объятия Хозяина Монастыря. Вот оно. Пускай же укалывается, пускай он разобьёт ей сердце – всё возможно; но сейчас она улыбается как не улыбалась во время болезней, а потому я всеми силами буду оттягивать момент горечи и потому позволю ей стыть в блаженстве.

– Успокойся, Джуна, – сказал я. – Вспомни про язык. Обрати внимание – у нас гости.

– У нас проблемы! Проблемы!

И сестра пошла в дом, одарив меня непокорным, разрезающим нутро и выволакивающим внутренности взглядом. Я пошёл следом. Улыбнулся воркующим и похлопал Яна по плечу, отправил отдыхать и напомнил: сегодня Стелла должна вернуться домой.

– Спасибо, Гелиос, – улыбнулась сама Стелла и вновь вжалась в Хозяина Монастыря.

Джуна ходила по отцовскому кабинету и причитала о моём безрассудстве, приправленном фиктивно зрелыми решениями. Раскалённые бёдра танцевали меж стеллажей: книг и бутылей. Шёлковое платье обрамляло сочное тело: прибывающие повитухи убеждали в блаженной детородности и в способности вскормить не одно дитя, утверждали здоровье и красоту. То правда. Джуна не выглядела худой, но и излишеств в ней не было – стройная, но фигуристая. Мясистая. Это отличало её от худощавых тел клана Солнца. Где можно было взяться – там возьмёшься; а потому партия её была популярна. Вот только непопулярен характер скалящейся гиены.

Джуна поймала мой взгляд и, яростно взмахнув руками, спросила:

– А если он прибудет в Дом Солнца и попросит увести Стеллу с собой? Если он потребует жену? Отдашь её? Отпустишь?

– Отпущу.

– Ты же любишь её! – ещё громче вспылила сестра.

– Потому отпущу. Чтобы не нарушать её счастье и её желание во благо своего эгоистичного начала (а эгоизма у нас полно по отношению ко всем, кто находится за пределами резиденции).

– Да иди ты, высокоморальный урод.

– Я надеюсь, тебе раз за разом становится легче от этих слов.

– Такой ты вечно правильный, Гелиос. Лучше бы ты был тварью, чтобы иные страдали обоснованно.

Она – вдруг – заревела и рухнула к дивану. Тонкие бретели сползли на руки, тело сползло по натёртой кремом коже. Я приземлился подле и поправил горчичные волосы. Джуна была единственной русой в клане Солнца.

– Ненавижу, – причитала девушка. – Думаешь, страдалец ты – первый и старший ребёнок, на ком вся ответственность за других братьев и сестёр, кто должен вечно и во всём показывать пример…и ни разу ты не спросил о самочувствии меня. Беспокоишься об имени, о чести, о достоинстве, о будущем, о здоровье…обо всём на свете кроме души.

– Что ты хочешь этим сказать? – ласково спросил я и приступил заплетать ей косу.

Горчичные волосы тремя переплетающимися прядями ползли по позвоночнику. Джуна говорила:

– Ты первый ребёнок, ты старший – и роль твоя в резиденции Солнца понятна. Стелла, младшая из дочерей, и Феб, младший из братьев, а потому попечительство над ними очевидно, очевидна и свобода, выдаваемая в большем количестве. Им можно ошибаться, можно глупить – младшим то дозволено. Двойняшки есть двойняшки: они принадлежат друг другу и о социальной принадлежности не беспокоятся. Тогда почему я нахожусь в каком-то плавающем, подвешенном состоянии? Кто я? Кто я в доме Солнца? Каковая моя роль в клане?

Я склонился и поцеловал рыдающую сестру в висок.

– Прекрати это делать, ведь я ненавижу тебя, – усмехнулась она и пустила ещё больше слёз. – Как пример, Гелиос, ты отвратителен. Нет в тебе морали и достоинства, только эстетика и честь. Ты отвратителен, но отчего-то все к тебе прислушиваются и все тебя слушаются.

– Веку потребно соответствовать, – улыбнулся я.

– Иди ты в сотый раз.

Поцеловал её вновь.

– Всё ещё хочешь отрезать мне язык?

– Уже меньше.

– Потрясающе.

В кабинет зашёл отец: оглядел нас, сощурился и ушёл. Родители никогда не вмешивались в наши разговоры; особенно, если у кого-либо из детей присутствовала соль на щеках.

– Тебе налить? – спросил я и хотел подняться.

– Сиди и гладь мои волосы, – требовала Джуна. – Нальёт он…что нальёшь? отцовский парфюм?

– Если пожелаешь.

– Иди ты.

Сестра нащупала переплетающиеся пряди.

– Красиво.

– Потому что красива ты.

– Я хотя бы из клана Солнца?

Пытаясь избежать напряжения в лице, уточнил:

– Откуда эти домыслы?

– Вы все – веселы и желты, а я – просто ком траура и грусти. Отвратительно.

– Тебя раздражаем мы или ты сама себя раздражаешь?

– В такие моменты меня раздражаешь ты, Гелиос.

Джуна перекинула косу на одно плечо, а второе подставила мне. Я принялся гладить его тыльной стороной руки. В отражении застеклённого отцовского шкафа на меня посмотрела спесивая радость: глаза её – голубые – сверкнули и потребовали следующих действ. Хорошо, Джуна. Ели то сделает тебя счастливой, хорошо.

И потому я склонился к шее и поцеловал.

– Скажи мне, что я из клана Солнца.

– Сомневаешься, – выдохнул, обжёг.

– Имею основания.

– Какие?

Она щекой припала к коленям и замолчала. Тонкая кожа, сквозь которую вырисовывались цветные переплетения артерий, притягивала ароматом жареного сахара. Обыкновенно Джуна готовила младшим карамель – не позволяла то делать слугам; обжигалась сама. Я гладил её лицо, а она касалась губами пальцев, играла языком, прикусывала.

– Хочу задать вопрос и ожидаю честность, – сказал я.

– Ладно, – кивнула Джуна и почти замурчала. – Только помни: не задавай вопросы, к ответам на которые не готов.

Прикосновения усмиряли в ней пыл и дерзость; себя я тоже мог назвать тактильным эмпатом.

– Ты в самом деле потерялась в семье (меж иными детьми) или просто ревнуешь? Тебя раздражает моя опека или её нынешняя недостаточность?

– Я не влюблена в тебя, Гелиос, – протянула сестра, раскусив суть вопроса.

– Взаимно.

Она опустила глаза и вновь прижалась к коленям.

– Но? – подбросил я, увидев недосказанность во взгляде.

– Я не влюблена в тебя, потому что ты мой брат. Не будь ты им – мы бы стали любовниками.

– А меня спросить не желаешь? В любом случае спасибо за откровенность.

– Какой же ты гад.

– Что я сделал?

– Не заметил. Ты просто кое-чего не заметил.

Джуна поднялась и указала на дверь.

– Иди. Мне нужно побыть одной.

– Я замечаю всё, но не обо всём говорю, – ответил я. – И не уйду, пока не увижу спокойствие во взгляде. Сейчас там бунт, война.

– Всегда при мне. Ты знал, что имя Джуна не только означает «Солнце», но и награждает рискованностью?

– Твой риск в последние дни являет себя в твоей глупости. А ты не глупа, сестра, но словно бы рвёшься с крыши, причитая о страхе высоты.

– Многим из клана Солнца ведомо отчаяние. Возможно, я примерила его одежды.

– Знаешь, что ты примерила? – вспыхнул я. – Жадность и эгоизм. В клане Солнца предостаточно, чтобы усмирить потребности, но недостаточно, чтобы насытить жадный рот.

– В чём же проявляются эти черты? – усмехнулась Джуна. Её жуткий оскал хотелось схватить.

И я схватил. И протянул в ответ:

– Разбалованная и уставшая от неспособности впитать ещё больше благ стерва.

Сжал кулак на горле, чтобы заглянуть в отрешённые глаза.

– Твоя беда в том, что бед нет и ты выдумываешь их самостоятельно. Тебе доступен весь мир, а ты зацикливаешь его на себе одной. Ты, богатейшая из кланов, сильнейшая из женщин в сугубо патриархальном обществе, красивейшая из сестёр и просто всех, кого я знал. В тебе столько потенциала, в тебе столько возможностей показать себя миру и – по желанию – изменить его, но твоё внешнее превосходство перечёркнуто твоим внутренним уродством. Либо же ты притворяешься и истинная Джуна мне незнакома.