– Сегодня урвал целый разговор.

– Это ничего не значит. Приметы, поверья, сказки – всё глупости, говорю же.

– Ян – верующий? – прыскает со смеху Луна. Ядовито, неприятно. Напоминание о душегубе всегда отравляет её: доброе лицо и ласковый нрав оказываются очернены.

– В отличие от твоего мужа-атеиста.

– Что он, что ты? Не сравнивай! – велит девочка.

Укол приводит в чувства. Она встаёт с кровати и наступает, равняется и с преисполненными уверенностью глазами, продолжает:

– Он разрушает и смысл его жизни в торговле на мясном поприще. Ты же созидаешь и спасаешь.

Вздыхаю:

– Так было не всегда.

Должна знать…

– А мне плевать, понял? Сейчас ты такой.

Разве же? Не скажу, что в действиях моих не было умысла и эгоизма.

– Сейчас такой и, кажется мне, жена твоя никогда не сможет отблагодарить супруга за свершённое: за явленные возможности, за покрытые истины, за красоту мира в его доведённой до безобразия форме, за мудрость и понимание. За всё это.

– Мы с тобой не на рынке, Луна, – ругаюсь следом. – Принцип отношений в абсолютно от сердца идущем желании осчастливить другого. Без мыслей о взаимном.

– Но я желаю твоё добро приумножать, желаю тобой отданное воздавать в тысячекратном объёме.

Так она говорит о любви из старого наречия. И слова её, связываемые в плотные узлы, ласкают слух и треплют воображение. Говорит она складно, ловко, умно, размашисто. Мне льстит мысль, что девочку обучал я. Но, не могу не признаться, напитывалась знанием и рвением она сама. Раскрытие таланта у талантливого – заслуга учителя или ученика?

Ловлю девичье лицо и прошу выслушать:

– А ещё, Луна, позабудь единственно существующую истину мира, в котором мы живём; давай вообразим свой и свои. Позабудь, что тело – возможная и удобная валюта, и никогда ею не расплачивайся.

– О чём ты?

Кажется, в самом деле не понимает. Надумал…? Может ли девочка сейчас оскорбиться?

– Ты не должна мне, – объясняюсь резко. – Ничего не должна, запомни. Будь собой.

– Прости, если спровоцировала подобные мысли.

Взаправду извиняется…?

– Но целовать, – колит следом, – желаю от прихоти сердца, а не для прихоти головы. Я с тобой не в благодарность, Гелиос. – Гордый взгляд ударяет пощёчину; я восторгаюсь её самолюбием и уверенностью. – А потому что выбрала.

Улыбаюсь прекрасному суждению. Не могу назвать её выбор отсутствующим выбором, ибо девочка эта могла свернуть горы и сразить любое сердце.

– Я выбрала тебя, – говорит Луна. – А ты выбрал меня. Боги подсобили нашему союзу, – лицо берёт хитрый прищур. – Мне хорошо с тобой, разве этого недостаточно?

– Только этого и достаточно, – соглашаюсь я.

Мы собираемся и покидаем резиденцию Бога Жизни. Девочка, наперерез шагам, восклицает:

– Почему же мы не поздоровались с хозяином устроенного приёма?

Признаюсь, что хозяин приёма никогда не является к приглашённым. Как и на иные встречи. Никогда не показывается у кого-либо и даже у себя.

– Он вообще существует, этот Бог Жизни?

– Больше всего в наших головах и сердцах, – извилисто отвечаю я и подзываю Гумбельта, дремлющего на скамье неподалёку от скопища машин.

– В лицо ты его не видел? – не унимается молодая жена.

– Не видел, – вздыхаю, – но и отрицать существование не стану. Мою жену тоже долгое время никто не видел, однако…

Девочка улыбается и заползает на диванное кресло авто. Сажусь подле и поспешно прижигаю губами макушку.

– Знаешь, что я слышал вчера? – решаю поделиться с женой самой душу терзающей мыслью. – Я слышал, как некто говорил: «Солнце на закате из-за восхождения Луны». Как тебе такое, а?

Луна пожимает плечами и вместе с тем говорит:

– Предпочту пройти уготованный путь вместе.

– Я о том же.

Но она понимает: знаки эти игнорировать нельзя. Нельзя!

День уходит на дорогу, а мы уходим на покой. Смотреть в окно и восторгаться уже виденным картинам ни силы, ни желания у молодой жены не остаётся. Она разваливается на диванчике, ноги забрасывая на противоположный себе. Рука моя – непроизвольно – при соприкосновении с лодыжками, обхватывает их поочерёдно. Луна засыпает под ненавязчивые ласки, а просыпается на закатном солнце, на руках, уже почти у дома.

Я вижу деревню.

Конь – отливающий на солнце графитом – рассекает поле, полное трав и колосьев. Нефтяные жирафы метрономами отсчитывают дни до кончины истребляющего себя поселения.

По левую руку от меня чёрные воды и сухие клоки вместо крон, по правую руку от меня дышащее цветами пространство.

И несущийся конь делит собой миры.

Хочу обратиться к Богу Солнца, но понимаю, что его рядом нет. Кто подскажет? Взмахиваю рукой (на мне белое платье; но не Стеллы, нет), и конь взирает в ответ, останавливается, гогочет. Спрашиваю, где могу отыскать супруга, а конь отвечает, что тот пожалует сам.

– Он прибудет с дарами, – продолжает зверь, – он принесёт войну.

– Какой же в том дар? – противлюсь я. – Желаю проснуться!

Голос мой позволяет ей не покидать мир сна. Луна одобрительно закрывает глаза и прижимается к груди. Я отношу девочку в её спальню и аккуратно укладываю на измятую постель.

На первом этаже меня ожидают письма, требующие ответа, и бокал сухого красного, требующий осушения.

Дела не отнимают много времени, отнимают думы: поглощают минуты, переходят на часы. Некто – вчера на вечере – обмолвился, что супруга моя явилась тёмной стороной сестры-солнца. Они словно были обрисованы единой кистью художника: Луна повторяла с точностью до наоборот все черты и повадки Стеллы. Однако больше я их сравнивать не мог. Луна шагнула дальше, Луна заполонила много больше; теперь – избавившись от проклятого, преследующего чувства удушья – я дышал и видел юную возлюбленную. Как глупо для своих лет.

Решаю перед сном прогуляться до сада. Налившиеся цветом плоды инжира свисают с тонких ветвей-прутов; я срываю один из них и по дороге до спальни одолеваю. Сладость расплывается по языку и сводит дёсны. Стоило же под закат жизни отдать этот остаток жизни неопытному сердцу…

Забираюсь в постель и отдаю себя сну, но, как оказывается, ненадолго.

Открываю глаза и наблюдаю: луна ползет по небосводу, а Луна ползёт по мне.

– Что случилось? – в полудрёме бросаю я и, дабы лицо девочки приняло очертания, потираю глаза.

Она пришла: залезла в постель и села подле. Бледная кожа светилась от лунного света, чёрный пеньюар оголял острые плечи и мягкие бёдра. Спрашиваю, выспалась ли девочка и чем обязан визитом. Вместо ответа она прикладывается к губам, а я, не смея противиться красоте и вмиг назревшему желанию, целую её в ответ. Девочка вьётся по телу и меж одеял, руками впаивается в руки и жмётся грудью к груди.

Порочный круг остановлен, замкнутая петля расцепляется – теперь мы есть взаправду.

Луна танцует под взглядом покровительницы и насыщается её силой. В ладонях растапливаю песочные часы её талии и время замирает в самом деле. Она смотрит – но не отстранённо, как это было когда-то. Не пьяно. Не ядовито, но отравляюще. Она смотрит – подсаживая на иглу со своим именем.

Луна.

Просыпаюсь первым. Гляжу на теплящееся под боком создание, что переворачивается с бока на бок и обхватывает меня за руку. Глажу бесконечные волосы, контрастом лежащие вдоль белых наволочек. Луна открывает глаза и по-доброму улыбается.

– Привет, – здоровается она.

Так просто.

– Привет, – говорю я.

Девочка засматривается на рисунок в области ключиц. Вдоль костей пара львов со знаком восхода солнца и иероглифом, обозначающим «небо».

– Что значит эта? – спрашивает Луна и очерчивает пальцем контур кошачьих.