Народ начал сходиться на Манежную площадь за несколько часов до начала вече. Густые людские потоки двигались по Охотному ряду, от площади Революции, со стороны Манежа.
Над увеличивающейся численно толпой реяло множество флагов: красных, чёрно-золото-белых, Андреевских, союзных республик. В ожидании начала завязывались разговоры, споры. От гостиницы «Москва», из динамиков подогнанного к ней грузовика с красными флагами на бортах, звучали песни.
В толпе тоже пели: военные песни, «Катюшу». Тонкорукий долговязый мужичок в нестиранном «петушке», усевшись на деревянный ящик, наяривал на балалайке и гнусаво тянул политические частушки:
Дядя Боря – алкоголик,
Правит нашею страной.
Рядом с ним – пузатый гомик,
Дружит только с сатаной!
Ему хлопали. Хохоча, подзадоривали:
– А пузатый гомик – э то кто? Гайдар что ли?
– Точно Гайдар. Погляди только на него в телевизоре. Из него мужик, как из хряка – б оров.
Долговязый, ёрзая на ящике, жмурился, запрокидывал голову:
Не поедешь ты в Артек,
Ваня, сын крестьянский.
Ныне там сидит абрек,
Рынок обокравший.
Обширное пространство Манежной – от гостиницы «Москва», между Моховой улицей и сквером у Кремлёвской стены вплоть до светлого, вытянутого здания Манежа – было полностью заполнено с четырёх часов. На вече продолжали прибывать всё новые группы манифестантов. Площадь казалась волнующимся озером, выходящим из берегов.
Валерьян и Мельтюхов, идя от метро по Охотному ряду, издали заслышали могучий рокот небывалой толпы. Приблизившись к площади, оба вскричали, изумлённо и восторженно:
– Ага! Поднялся-таки народ! – взмахнул кулаком Валерьян, пьянея от радости.
Людское скопище, продолжая увеличиваться числом, выдавливало милицейские цепи из Александровского сада, оттесняло их к Кремлю. Манифестанты волновались, вытягивали шеи, нетерпеливо глядели в сторону грузовика. Казалось, наливающаяся мощью масса поглотит и гостиницу, и Манеж, и сам Кремль.
– Действительно вече, – задыхаясь, проговорил Мельтюхов. – Будто весь народ тут.
Углубляясь в толпу, Валерьян и Мельтюхов натыкались на флаги союзных республик. На вече съехались делегаты с дальних концов. В людской гуще мелькали транспаранты: «Трудовой Харьков», «Союз воинов-интернационалистов Крыма», «Союз рабочих-коммунистов Минского тракторного завода», «Ассоциация коммунистической молодёжи СевероВосточного Казахстана», «Труженики Приднестровья».
Шелестели знамёна: красные, чёрно-золото-белые, Андреевские, хоругви. Их колышущиеся края Валерьян отводил от лица рукой, пробираясь между манифестантами. Рабочие, штатские, офицеры-отставники стояли рядом со священниками, с казаками в фуражках и мохнатых папахах, с большеглазыми юнцами, облачёнными в чёрные старомодные одеяния полувоенного покроя. Крестились, шепча молитвы, богомолицы-старухи.
Казаки держались особняком, кучкуясь по цвету околышей и лампасов, по покрою черкесок: донцы, забайкальцы, оренбуржцы, кубанцы.
Иногда в человечьей гуще мелькали длинноволосые анархисты в растрёпанных, нараспашку, куртках, в кожаных плащах: возрастом не старше большеглазых чернорубашечников, но со взорами задиристыми и жгучими.
Но более всего находилось на Манежной самых обычных, малоприметных по отдельности людей. Неотличимых от тех, что ежедневно заполняют транспортные остановки, эскалаторы и вагоны метро, уличные бульвары, дворы: немолодых мужичков в ушанках и вязаных «петушках», могутных тёток, стариков-ветеранов, аккуратных интеллигентов в пальто. Они не держали ни транспарантов, ни флагов, в тихой, немногословной сосредоточенности ожидая, когда начнётся вече.
– Надо поближе к трибуне подобраться, – дёрнул Валерьян за рукав Мельтюхова. – И наче не услышим ничего.
– Легко сказать…
Нажимая плечами на чужие спины, оба стали проталкиваться в направлении гостиницы, у подножья которой стоял грузовик.
– Чёрта с два они такую толпищу разгонят, – проорал Мельтюхову в ухо Валерьян. – Никаких ОМОНов не хватит.
На бортах грузовика крепили подставки для микрофонов, проверяли звук. В кузове суетился Анпилов. Оборачиваясь, он покрикивал на толпящихся за машиной ораторов, распределяя очерёдность их выступлений.
– Приехали!.. Вон! Вон! – парень с повязкой красного дружинника запрыгнул на борт грузовика и, придерживаясь рукой за древко флага, стал указывать в направлении Моховой улицы.
Анпилов выпрямился, приложил к бровям ладонь, защищая зрение от слепящих лучей закатывающегося солнца.
Возле тротуара, тоже занятого людьми, стали останавливаться автобусы. Выходя наружу, депутаты замирали в невольной растерянности.
– Ура товарищам союзным депутатам! – проорал в микрофон парень с повязкой. – У ра шестому съезду!
Депутаты топтались в нерешительности, не зная, как попасть к трибуне.
– Проход! Дайте проход! – Анпилов перехватил у парня микрофон. – Товарищи, пропустите депутатов!
Сквозь кое-как организованный дружинниками проход депутаты вереницей потянулись к грузовику. Некоторые пугливо вертели головами, словно бы боясь, что гигантская масса их затрёт, поглотит. На кузов взобрались генерал Макашов, Алкснис и Умалатова.
– Со-вет-ский Союз!!!.. Со-вет-ский Союз!!!.. – заскандировали вокруг грузовика, и клич покатился по площади, быстро набирая зычность и мощь.
На продолжительные совещания с предводителями депутатов времени не было. Анпилов знал, что решения о низложении правительства съезд не принял. Не оставив окончательно надежду, он с жаром втолковывал депутатам своё.
– Народ собрался! Народ ждёт! – повторял Анпилов, простирая в сторону людского столпотворения руки. – А с чем вы к нему явились?
– Ну как низлагать-то?.. Без кворума, без большинства, в каком-то совхозе при свете свечей… – глухо оправдывался Макашов. – Смешно же, право…
– Низложите прямо здесь!
– Что значит «прямо здесь»?
Махнув рукой, Анпилов шагнул к борту грузовика, сдёрнул с головы кепку.
– Товарищи! Я счастлив видеть такое огромное количество людей! Я верил в наш великий советский народ! – кричал он, жестикулируя. – Три месяца назад, два месяца назад мы радовались, когда нас собиралось на улице по десять – по пятнадцать тысяч. Девятого февраля, здесь же, на Манежной площади нас были уже многие десятки тысяч. Антинародная власть решила нас запугать. Варварское избиение ветеранов в День Советской Армии было акцией устрашения! Но власть просчиталась! Сегодня нас вышло полмиллиона!..
Площадь ревела, торжествуя от своей небывалой, неслыханной многочисленности.
– Советский народ желает жить в единой советской стране! Он заявил об этом год назад, на референдуме. Он подтверждает свой выбор сегодня в Москве! Воля народа священна! Мы добьёмся того, чтобы эта площадь, именуемая теперь так называемыми демократами Манежной, стала опять носить гордое имя Пятидесятилетия Октября…
Анпилов кричал и кричал, то грозя кулаком на башни Кремля, то славословя собравшийся народ. Ему легко давалось с ним говорить, потому как он говорил просто: и когда старался распалить в манифестантах гнев, и когда внушал им веру. Поднимающийся ветер колыхал полотнища флагов, раздувая их, точно паруса в предштормовом море.
– Как думаешь, прямо сейчас начнут объявлять правительство? – толкнул Валерьян Мельтюхова локтем. – Или ближе к концу?
Речь Анпилова проняла и его:
– А чего тянуть? Собрались-то ради чего?
– Народное правительство объявить – и на Кремль! Вот он, вот он, рядышком, – пробасил стоящий слева густоусый мужик, недобро зыркнув на кремлёвские стены.
Однако Анпилов, прокричавшись до хрипоты, никакого правительства не объявил и к приступу не призвал. Заканчивая говорить, он передал слово депутатам:
