Валерьян хмыкнул, прикоснулся тыльной стороной ладони к чайнику, проверяя, скоро ли тот вскипит.

– То есть наше правительство, приняв решение отпустить цены на продукты, действует в строгом соответствии с современной экономической наукой? – уточнил ведущий.

– Именно! – радостно воскликнул экономист. – Правительство разрабатывало программу реформ в тесном сотрудничестве с ведущими экономическими институтами мира, прежде всего, с американскими институтами. Зарубежные партнёры охотно делились с нами накопленным опытом. А весь мировой опыт буквально кричит о том, что нет на рынке более действенных сил, чем свободно актуализируемые спрос и предложение. Потребитель моментально укажет производителю, что тому целесообразнее производить. А конкуренты не позволят тому устанавливать неоправданно высокие цены. Так – и только так! – можно привести в движение заглохший двигатель экономического развития. Предприятия, наконец, поймут, в какой же конкретно продукции нуждается наше общество. Советский абсурд с производством бесчисленных и никому не нужных танков, тракторов и комбайнов прекратится. Конец командно-административному произволу положит его величество свободный рынок.

– Многих людей в стране беспокоит вопрос: сколь сильно в итоге вырастут цены?

Сквозь лёгкий треск радиопомех Валерьян отчётливо расслышал барский смешок гостя эфира:

– Уверяю вас, цены вырастут не более, чем в два, ну максимум в три раза. И то подобного стоит ожидать лишь к концу года. Конкурентная открытая экономика, в отличие от командно-административной, служит интересам людей. Зачем же продавцам неоправданно завышать цены? Они же тогда просто не продадут свой товар!

– Но никто из директоров магазинов и работников торговли не обладает опытом ведения ценовой политики в условиях свободного рынка…

– Опыт – дело наживное. Сориентируются, – безапелляционно заявил экономист. – Никаких причин паниковать нет. Слухи же о якобы неизбежном лавинообразном росте цен целенаправленно распускают противники президента из числа цепляющейся за свои кресла партноменклатуры. Ещё раз ответственно заявляю: никакого стремительного взвинчивания цен не произойдёт. Правительство реформаторов – ответственное правительство.

Валерьян выругался сквозь зубы. Слушать подобные витийства ему было тошно.

– Действия правительства подобны сейчас действиям реанимационной бригады. Без шоковой терапии, то есть без радикальных мер…

Валерьян привстал, нащупал регулятор звука.

– Иди-ка ты к чёрту!

Он убрал с огня закипающий чайник, сходил обратно в комнату и принёс пачку заварки.

– Радикальные меры… К вам бы самим… радикальные меры, – пробормотал он, копаясь заварной ложкой в пачке.

Из коридора заслышались гулкие стремительные шаги. В кухню влетела худорукая, скуластая крашеная блондинка Елизавета Захарчук, бухгалтер заводского дома культуры.

– Ну сволочи!.. С ума просто сойти… – сама не своя выпалила она, в сердцах шмякнув полой хозяйственной сумкой о стол.

– Что случилось, Елизавета Николаевна? – спросил Валерьян.

– А ты в магазин загляни! Да в наш «Рассвет» хотя бы, – взвинченно воскликнула Захарчук. – Охренеешь!

Нервным, порывистым движением она раскрыла сумку, зашелестела целлофановым пакетом. Извлечённый из него белёсый комок из обрезков и жил уместился в её ладони.

– На, полюбуйся! Мясо купила, называется…

– Совсем ничего не достать?

Захарчук бросила комок на разделочную доску, забегала по кухне, сама от возбуждения позабыв, что ищет.

– Достать-то – достать. Только цены сумасшедшие.

Валерьян улыбнулся, придя от родившейся мысли в злорадство.

– Значит, действительно подскочили? А по радио вот только что слушал…

– Ах, чтоб их всех! – Захарчук указала пальцем на жилистый комок. – Знаешь, к примеру, сколько вот это, с позволения сказать, мясо стоит?

Валерьян поглядел на неё с тревожным любопытством. После изданного накануне официального разрешения директорам магазинов самостоятельно определять цены он за покупками ещё не ходил.

– Сорок шесть рублей за килограмм! – чуть не разрыдалась Захарчук.

Валерьян изумился:

– Сорок шесть рублей?!

– Сорок шесть! А вчера днём, представь, оно двадцать два стоило! – щёки Захарчук покрылись красноватыми пятнами. – Ох, чего ж я сдуру вчера-то мяса не взяла? Думала, вернусь домой, возьму ещё денег, пойду обратно. И… не пошла. Понадеялась: вдруг одумаются, пощадят народ? И на тебе! Сегодня оно ещё вздорожало.

Она обломала спичку о коробок, выругалась, чиркнула другой.

– Пришла – а на килограмм снова денег не хватает. Отвесили на двадцать пять рэ – больше с собой не было. Да и то: не мясо, а сплошные жилы. Смотреть слёзно!

Захарчук набрала в кастрюлю воды, поставила на огонь. Затем, примерившись, отрезала от шмотка небольшой кусочек.

– В десять раз, считай, цена подлетела! – бросила она кусочек в кастрюлю. – Ведь перед Новым годом говядина ещё под пятёрку стоила.

– Я помню, – п одтвердил призадумавшийся Валерьян.

– И если бы только на говядину! А-то ведь всё вздорожало, как по команде. И масло, рыба, и колбаса, и яйца.

– Прямо всё?

– Всё! Сначала вчера, а потом ещё и сегодня. Прямо по часам цены растут. Причём везде, во всех магазинах. Это что ж дальше-то будет?

Валерьян уставился на остывающий в чашке чай.

– Что будет? Рыночная экономика будет. Как демократы и обещали.

Елизавета смахнула со лба неестественно осветлённую прядь волос.

– Демократы… партократы… Совсем уже дурдом какой-то пошёл!

Направившись опять к раковине, она со злостью отшвырнула в сторону пучок новогоднего дождя, кем-то прицепленный к протянутой через кухню бельевой верёвке.

– Здравствуй, ж…, Новый год! Приплыли…

Валерьян, не допив чай, ушёл обратно в комнату.

Закрыв дверь, он присел под вешалкой, на редкие крючья которой в несколько слоёв были навешаны его и соседа куртки и свитера, размотал закрученную узлом горловину лежащего на полу мешка. Картошки в нём оставалось килограммов на пять, мелковатой, сморщенной, с проклюнувшимися сквозь кожуру «глазками».

Затем он заглянул в другой мешок, с луком. Лука было всего восемь головок – его он не покупал давно.

Встав, Валерьян прошагал к своей тумбочке, выдвинул ящик, вынул лежащие под тетрадями и учебниками деньги, сосчитал. Их оставалось сто восемнадцать рублей – предновогодняя получка заводского вахтёра, сложенная со студенческой стипендией. До следующей получки оставался почти месяц.

Он сел на пружинистую металлическую кровать, снова поглядел на мешки с картошкой и луком, на лежащий на тумбочке раскрытый учебник. Через день ему предстояло сдавать первый в сессии экзамен.

«Эдак и повышенная стипендия погоды не сделает…», – подумал Валерьян, ковыряя на указательном пальце заусеницу.

Поразмыслив, он отсчитал пятьдесят рублей и, одевшись, вышел.

Гастроном «Рассвет» находился на параллельной улице, от перекрёстка до него нужно было идти два квартала. Вход был свободен: ни высунувшегося наружу хвоста очереди, ни толчеи в дверях.

Внутри тоже было немноголюдно. Десятка два покупателей переходили от прилавка к прилавку, шурша полупустыми сумками и сердито бормоча. В отделе, где продавали консервы, хрипотно кашлял старик:

– Совсем стыд пх-хотеряли… Пх-хямо на хлеб и воду народ сх-ажаете своими цхе-нами…

Продавщица в белом колпаке смотрела квёлыми глазами перед собой, не вступая со стариком в объяснения.

Валерьян, не отрываясь, глядел на ценники. Банка кильки в томате стоила семь рублей, банка шпротов – одиннадцать пятьдесят, скумбрия – шестнадцать. Он облизал подсохшие от уличного мороза губы.

– Вы отх-ветьте, кх-то вам такие цены разрешил кх-хустанавливать? – не унимался старик, заводясь пуще от мешавшего говорить мокротного кашля. – К х-то?

– Директор, – неприветливо процедила продавщица.

Валерьян, переходя из отдела в отдел, всё более терялся. Витрины, скудные в канун праздника, изобиловали продуктами. Рассортированные, расфасованные, на полках лежали варёные и копчёные колбасы, говяжье и свиное мясо, куриные тушки, масло, рыба, крупы, клетки яиц. У Валерьяна разбегались глаза. Он сразу и припомнить не мог, когда в последний раз видел в магазине столько всего одновременно.