На транспортных остановках, в магазинных сутолоках выныривали ораторы. Фонарные столбы обклеивали прокламациями. Чёрные угольные надписи появлялись на заборах и стенах домов: «Ельцин – иуда!», «Банду Ельцина под суд!»

Анпилова, Терехова и Тюлькина неожиданный успех демонстрации окрылил. Собираясь вместе, они обсуждали, как его развивать. Никто из них, вынесенных в вожаки волной низового недовольства, не был искушён в политической борьбе. Никто не знал наверняка, как следует действовать дальше: ожидать ли от правительства действительной приостановки реформ, назначать ли новое шествие, призывать ли сторонников к организации стачек…

Надежды на сговорчивость реформаторов развеялись быстро. Правительственные министры, депутаты демократических фракций в Верховном Совете через прессу дали однозначный ответ: отказа от рыночного курса не будет. Телевидение и центральные газеты сыпали в адрес красных манифестантов насмешки и оскорбления. Журналисты писали о них с ненавистью, как о врагах.

Массовость антиправительственной демонстрации всерьёз обеспокоила руководство Верховного Совета и советников президента. На площади Свободы на митинг собралось не более десяти тысяч. Анпилову удалось вывести к Кремлю все пятьдесят. Впервые демократические силы уступили противникам и в численности, и в напоре. Но их предводители не думали пасовать…

Пропесоченный Ельциным министр внутренних дел Ерин грубо наорал на стареющего полковника Никитина, опрометчиво развернувшего красных демонстрантов с Садового кольца к кремлёвским стенам. В московской мэрии, образованной взамен привычного горисполкома, под предводительством мэра Гавриила Попова и вице-мэра Юрия Лужкова, развернули штаб. Главы новоявленных префектур, милицейские генералы, командир и штабные офицеры дивизии Внутренних Войск имени Дзержинского обсуждали: каким образом сбить поднимающийся митинговый вал.

Своего рода командирский совет возник и при Анпилове – самом непримиримом уличном вожаке. Встречались либо на его квартире, либо в гостиничных номерах бывших союзных депутатов Виктора Алксниса и Сажи Умалатовой, которые те продолжали ещё занимать.

– Нужно заявлять новые митинги! – запальчиво убеждал Анпилов явившихся на совещание. – Разруха усугубляется, цены по-прежнему прут вверх. Народ прозревает и всё более отшатывается от реформаторов. Инициатива у нас. В следующий раз выйдет уже сто пятьдесят тысяч! Потом триста!

– Ельцин это тоже чувствует, – предостерегающе произнёс пришедший вместе с Тюлькиным лысоватый пенсионер и зачесал гладкий висок. – Видели, сколько милиции девятого числа на Садовое согнали? Дубинки, щиты, грузовики… Это всё против нас.

– Так тем более надо выходить! Пусть не воображают, что мы их боимся!

– Организация нужна. Структура, кадры… – дёргал Терехов кончик уса. – Толпой власть не берут.

Анпилов выдохнул, приложил ладонь к груди:

– Сложится организация, Станислав Юрьевич. Уже складывается. Есть главное – напор масс. Вы же сами видите: они начали пробуждаться. На седьмое ноября я и нескольких тысяч вывести не мог, вспомните… А теперь трудовое движение поднимается по всей стране. Со мной ежедневно выходят на связь товарищи из регионов: из глубинки, с Урала, из Сибири. Массы уже начинают сорганизовываться сами, учреждают советы. Наше дело: подать пример, вдохновить.

– А ваши офицеры чего ж? – словно с укором обратился к Терехову Тюлькин. – Ведь они ж люди организованные, военные. К тому же почти все коммунисты. Какие среди них настроения? Неужели согласны Ельцину служить?

Терехов, хмурясь, кусал губы.

– В нашем союзе пока в основном отставники. Действующие всё ещё раскачиваются. Только-только до них начинает доходить, что никакой единой армии СНГ не будет.

– Я согласен с Виктором Ивановичем – нужны новые митинги. Нельзя упускать инициативу, – решительно заговорил Альберт Макашов, генерал-коммунист. – Более того, я внесу конкретное предложение. Считаю целесообразным приурочить следующее наше выступление к двадцать третьему февраля.

Надо заявить митинг против развала единой союзной армии. Можно считать это политическим обращением к действующим офицерам. Если растащат Вооружённые силы, то мы в крови захлебнёмся. Республика на республику войной пойдёт!

Анпилов взял со стола открытку-календарь. Посмотрев в него, просиял.

– А двадцать третье-то – воскресенье, выходной день! Мы можем запрудить весь центр Москвы.

С предложением Макашова согласились все, даже робкий пенсионер.

– Уж в День-то Советской армии не должны препоны чинить, – крякнул он. – Не посмеют.

– Двадцать третье хорошо ещё тем, что даёт возможность присоединиться к демонстрации самому широкому кругу, – развил мысль Алкснис. – Сейчас в оппозицию к режиму переходят и многие из тех, кто к коммунистам себя не относит. И в среде офицерства, и среди гражданских таких много. До поры – до времени они Ельцину верили. Но теперь, после Беловежья, грабительских реформ, им, что называется, сделалось «за державу обидно».

– Да, таких хватает, – подтвердил Макашов. – И мы должны их поднять.

Спор завязался по поводу того, с какими лозунгами выходить в воинский праздник. Анпилов с Тюлькиным стояли на том, что экономические требования всё равно следует сделать основными. Против высказались Алкснис, Терехов и Макашов. Их, хоть и с колебаниями, но поддержало большинство.

– Стремление почтить память советских воинов и потребовать сохранения Вооружённых Сил не нужно отделять от экономических требований, – высказался Терехов. – Всё и так уже размежевалось до предела. Виктор Имантович прав. Давно пора начинать объединяться.

– Я не противопоставляю, а расставляю акценты. Экономика – это базис, – упорствовал Анпилов.

– Базис-то базис, но не желудком единым живёт народ, – возразил Алкснис. – Патриотизм – ещё одна важнейшая линия разлома между ельцинским режимом и нами.

– Ельцинисты – не только реставраторы капитализма, но и национальные изменники, коллаборанты. Сдали Союз, сдают Россию… Об этом же надо просто на каждом углу кричать, – продолжил Терехов. – Антисоветская, антирусская клика…

– Это верно, – прокашлял лысоватый пенсионер. – Им на родину плевать. Лишь бы какой-нибудь Буш или Коль похвалил.

– Слышишь, Виктор Иванович, глас народа? – глухо усмехнулся Макашов. – Не в бровь, а в глаз.

Спор иссяк. Решено было устроить в годовщину Советской Армии демонстрацию: против развала Вооружённых сил, против экономической политики и буржуазных реформ.

Анпилов, сплотивший вокруг себя надёжный костяк из нескольких сотен стойких, не отрёкшихся от идей коммунистов, ежедневно отправлял агитаторов по Москве. Часто ходил с ними сам, совершая всё то, что совершал рядовой активист: клеил листовки, вступал в разговоры с заинтересовавшимися, разъяснял.

Подполковник Терехов, действующий офицер-замполит, находил сочувствующих не только в кругу отставников, но и в среде строевого офицерства. По разбросанным по области гарнизонам и военным городкам, по рукам командиров, прапорщиков и солдат в частях ходили воззвания Союза офицеров.

В мэрии про новую демонстрацию и слышать не хотели.

– Что это за коммуно-фашистский Союз офицеров объявился?! – ярился на совещаниях мэр Попов. – Ведь это же затевается вооружённый путч!

Университетский профессор Попов, избранный мэром на волне погрома номенклатуры, пребывал в растерянности и не знал, как сладить с нежданно возникшей оппозицией.

– Запретить надо все эти сборища, – крутя крупной яйцевидной головой, пробурчал вице-мэр Лужков. – Я говорил с ГУВД [4]. Там осознают свою ошибку. Если вы, Гавриил Харитонович, отдадите распоряжение, эти Анпиловы-Тереховы больше к Кремлю близко не подойдут.

Низкорослый, плешивый, но очень деятельный и хваткий, бывший глава Мосгорисполкома Лужков имел среди работников мэрии гораздо больший вес, нежели неумелый, чуждый всякому администрированию мэр-интеллигент Попов. Другие чиновники предложение Лужкова сразу поддержали. Только один, из бывших райкомовских секретарей, предостерегающе произнёс: