Рис. 2.19. Рисунок Франциско Гойи из Альбома С (ок. 1808 – 1814) с надписью «За открытие движения Земли». Рисунок известен также под другим названием: «Галилео в руках инквизиции»
Обеспокоенность кардинала понять можно. Галилей умел убеждать. Он, в частности, сумел заинтересовать своими взглядами двух кардиналов – членов Конгрегации святой инквизиции: Гвидо Бентивольо, который посещал лекции Галилея, когда был студентом Падуанского университета, и Дезидерио Скалья, авторитетного теолога, сменившего в Конгрегации святой инквизиции кардинала Беллармино после смерти последнего. Скалья внимательно прочитал «Dialogo», воспользовавшись комментариями и пояснениями Кастелли, после чего, по свидетельству Марио Гвидуччи, «составил себе мнение [об этой книге] если не совершенно противоположное, то, во всяком случае, совершенно другое и весьма далекое от того, которое было у него прежде»1134.
Ровно два месяца ученый ждал первого допроса. Почему так долго? На этот счет можно высказать разные предположения. Первое исходит из того, что в святой инквизиции свое дело знали, и уж если велено не прибегать к аресту и содержанию в камере, то ведь никто не запрещал оказывать на обвиняемого психологическое давление. А что может быть лучше, чем подольше подержать жертву в изоляции, пусть даже на вилле Медичи, в состоянии, как бы мы сейчас сказали, информационного голода, одновременно поддерживая иллюзию, что дело вот-вот разрешится к полному удовлетворению сторон?
Но есть и другое предположение о задержке начала процесса, представляющееся мне более вероятным. 16 февраля 1633 года состоялось заседание Конгрегации святой инквизиции, на котором присутствовал кардинал Франческо Барберини, обычно эти заседания не посещавший. После этого Галилея дважды навестил (с неофициальным визитом) монсиньор Лодовико Серристори, консультант инквизиции. Консультант уверял, что зашел по собственной инициативе, но в беседе с Галилеем говорил исключительно о предстоящем процессе, явно с целью прощупать настроения и намерения собеседника и получить представление о том, какую линию защиты тот выберет. Кроме того, Серристори убеждал Галилея, что все будет хорошо1135.
По мнению Никколини, Серристори собирал информацию, которая должна была помочь судьям «решить, что делать и как вести процесс»1136. По-видимому, в Священной канцелярии по этому поводу не было единства мнений, почему понадобились и личное присутствие Франческо Барберини на заседании Конгрегации святой инквизиции 16 февраля, и последующие визиты отца Серристори к Галилею.
26 февраля 1633 года Никколини встречается с папой. Его святейшество в беседе с послом отметил, что «деятельность святой инквизиции обычно протекает медленно, и он [Урбан VIII] действительно не знает, можно ли надеяться на быстрое решение вопроса, так как пока идет подготовка формального судебного разбирательства и работа еще не закончена»1137. И затем Урбан добавил: «кто-то дал синьору Галилею плохой совет опубликовать свои мнения, и это то, за что Чамполи несет ответственность. И хотя он [Галилей] заявляет, что намеревается рассуждать о движении Земли только гипотетически, однако когда он приводит свои доводы в пользу этого предположения, они упоминаются и обсуждаются им как утвердительные и окончательные. Более того, он также нарушил распоряжение, данное ему в 1616 году его высокопреосвященством кардиналом Беллармино от имени Конгрегации Индекса»1138.
Заметим, папа выдвинул два обвинения в адрес Галилея: представление им (причем публичное) теории движения Земли как доказанной физической истины и нарушение предписания 1616 года. Видимо, кардиналы и консультанты Священной канцелярии к этому времени уже осознали невозможность свести текст обвинения к одной позиции: либо только к защите Галилеем коперниканства, либо только к нарушению им предписания.
Если сосредоточиться исключительно на втором пункте (то есть на дисциплинарном проступке), то Галилей мог в ответ резонно возразить, что кардинал Беллармино, как это ясно из его письма П. Фоскарини от 12 апреля 1615 года, в принципе (пусть даже с немалой долей скептицизма) допускал такую ситуацию, когда неопровержимые доказательства правоты Коперника будут-таки найдены и церкви придется изменить толкование соответствующих мест Писания. Он, Галилей, предложил публике свои доводы в пользу движения Земли, но отнюдь не считая их окончательными и неопровержимыми. Однако этим он не только не нарушил того, что ему было предписано кардиналом Беллармино, но и в меру своих сил старался следовать его взглядам. Иными словами, получалось бы, что Галилей начал поиски физических доказательств истинности коперниканской теории, опираясь на позицию Беллармино.
И потому, как мне представляется, далеко не случайно в заключении специальной комиссии 1632 года было сказано: «Мы полагаем, что он мог – и это главное – ошибочно приписать существующие морские отливы и приливы тому, что в действительности не имеет места, а именно неподвижности Солнца и движению Земли». Иными словами, комиссия ставила под вопрос, говоря современным языком, научную компетентность Галилея, или, говоря мягче, усомнилась в научной достоверности его теории приливов и отливов, подчеркнув словами «и это главное» особую значимость данного заключения. Тогда получалось, что в силу ошибочности приведенных Галилеем доказательств движения Земли и отсутствия иных аргументов в пользу «геокинетизма» остается только довериться чувственному опыту, Птолемею, а главное – Библии.
Далее, в обвинении невозможно было ограничиться только первым пунктом – защитой Галилеем гелиоцентрической теории, не согласующейся с буквальным пониманием библейского текста. Во-первых, потому, что в «Dialogo» Галилей вообще не касался вопросов экзегезы Писания, а во-вторых, ученый мог настаивать на том, что он вовсе не защищал систему Коперника, а просто изложил доводы pro et contra двух главных систем мира, представив эти системы, так сказать, «на равных», как он об этом заявил и в предисловии к «Dialogo», и в беседе с Никколини в конце февраля 1633 года, продумывая линию защиты на предстоящем процессе 1139.
Поэтому Урбан VIII в разговоре с тосканским послом (26 февраля 1633 года) указал на оба рассмотренных выше пункта обвинения, которые представлялись понтифику нераздельными и неслиянными.
Более того, чтобы предъявить Галилею формальное обвинение в поддержке учения Коперника, требовалось доказать, что тосканский ученый рассматривал свои доводы как убедительные, достоверные и окончательные, ибо придерживаться какого-либо взгляда означало, в понимании судей, твердо верить в его правильность. Однако доказать, исходя из текста «Dialogo», что сам Галилей твердо верил в физическую истинность теории Коперника, было нелегко, поскольку прямых доказательств справедливости этой теории Галилей не приводил. Действительно, согласно Галилею, земные явления и эксперименты, поставленные на Земле, не могли доказать ее движения (в первую очередь движения около «центра мира»), на чем делали акцент сторонники традиционной – Птолемеевой – космологии. Но можно сказать и иначе: земные явления и эксперименты, поставленные на Земле, не могли доказать и ее неподвижности.
Далее, предъявить Галилею формальное обвинение в защите коперниканства было также непросто. Да, автор «Dialogo» не только бесстрастно изложил доводы «за» и «против» теорий Птолемея и Коперника, но и дал этим доводам соответствующую оценку. Не составляло большого труда показать, что Галилеевы оценки склонялись в пользу учения Коперника. Но само по себе это обстоятельство еще не свидетельствовало о защите Галилеем этого учения. Последний всегда мог оправдаться тем, что он просто констатировал: при современном состоянии наших знаний аргументы в пользу гелиоцентризма (точнее, «геокинетизма») выглядят весомее аргументов в пользу теории Птолемея («геостатизма»), но его, Галилея, вины в том нет.
