Авторы допускают также, что этот документ мог находиться в бумагах кардинала Франческо Барберини, но в ходе процесса над Галилеем ни EE 291, ни G 3 не использовались1097. Общий вывод Артигаса, Шея и Мартинеса таков:
Мы полагаем в высшей степени вероятным, что Инхофер составил EE 291 между 1631 годом и сентябрем 1632 года и что G 3, скорее всего, был написан около 1624 года. Но мы не можем исключать и того, что G 3 был составлен в 1632 году, вскоре после EE 291. Однако это последнее обстоятельство никак не отменяет на наше предположение, что оба документа могли оказать влияние на дискуссии, имевшие место во время работы специальной комиссии летом 1632 года, или в ходе подготовки процесса в 1633 году, или и в тот, и в другой период»1098.
Многое в гипотезе Шея – Артигаса – Мартинеса представляется мне убедительным. Многое, но не все. В частности, вызывает возражение утверждение авторов, что нам неизвестно, «рассматривался ли [в ходе подготовки процесса] только “Dialogo” или также другие его [Галилея] работы»1099. Да, достоверно нам это не известно, но здесь уместно вернуться к цитированному выше сообщению кардинала Франческо Барберини папскому нунцию в Тоскане от 25 сентября 1632 года. Видимо, употребление множественного числа («nelle opere del Gallileo») в этом сообщении все же не случайно. По моему мнению, дело было так: когда в архивах инквизиции был найден документ об увещании Галилея кардиналом Белармино в 1616 году, то встал вопрос – а нет ли еще каких-либо документов, имеющих отношение к делу, в архивах Конгрегации Индекса. В результате на свет был извлечен документ G 3 и Инхофера попросили дать повторное заключение по поводу § 48 «Il Saggiatore», поскольку мнения составителя G 3 и отца Гевары разошлись. Но из этого никак не следует, что в 1632 году было решено, как это полагает Редонди, «подменить» пункты обвинения.
Таким образом, папская комиссия, членом которой был Инхофер, рассматривала кроме «Dialogo» также «Il Saggiatore» или по крайней мере документы G 3 и EE 291. Это наводит на мысль, что EE 291 был составлен Инхофером не позднее 25 сентября 1632 года. Но заключение Инхофера не использовалось в ходе процесса не по причине вмешательства верховного понтифика, а потому, что само обвинение Галилея в ложном понимании евхаристичекого догмата не имело судебной перспективы, оно было слишком слабым и неопределенным.
Комиссия выявила, по сути, два серьезных основания для начала инквизиционного процесса: во-первых, Галилей «вероломно умолчал» о предписаниях, данных ему кардиналом Беллармино 26 февраля 1616 года, смысл которых сводился к тому, что он должен был «полностью оставить вышеупомянутое мнение, – а именно что Солнце неподвижно и находится в центре мира, а Земля движется, – и в дальнейшем его более не придерживаться, не преподавать и не защищать никоим образом, ни письменно, ни устно»1100; а во-вторых, он нарушил данное им тогда обещание повиноваться указанному предписанию, потому как «Dialogo», по мнению членов комиссии, написан с целью защиты коперниканского учения.
Что же касается всего остального – нарушения порядка получения Imprimatur, вкладывания аргумента о Божественном всемогуществе в уста Симпличио, который не соглашался с тем, чего не понимал, и над которым посмеивался Сальвиати, рупор Галилея, и прочее и прочее, – это все мелочи или по крайней мере обстоятельства, занимающие в структуре официального обвинения сугубо периферийное положение. Эти обстоятельства наряду с другими могли играть существенную роль в инициировании процесса, но юридически они не могли лежать в основе обвинения.
Как некогда сказал Уильям Оккам, не надо множить сущности без необходимости. То же касается и пунктов обвинения. Если достаточно осудить Галилея за коперниканство (точнее, за «вероломное умалчивание» об увещании 1616 года, то есть за обман его святейшества), этого достаточно. Выбор был сделан, путь к процессу открыт.
Во время его подготовки и проведения Урбан VIII не раз высказывал глубокое сожаление по поводу происходящего, ведь он так любил Галилея, но… есть высшие ценности и принципы, коими он не может поступиться.
ДОЛГАЯ ДОРОГА В РИМ
1 октября 1632 года флорентийский инквизитор в присутствии нотариуса и двух свидетелей сообщил Галилею под подписку приказ явиться в Рим в течение месяца и предстать перед инквизиционным трибуналом. Однако ученый не торопился в дорогу.
13 октября 1632 года он пишет пространное письмо кардиналу-непоту Франческо Барберини, в котором выражает недоумение по поводу того, что «Dialogo» вызвал столь бурную и жесткую реакцию. Более того, Галилей уверял кардинала, будто написать книгу его вдохновил некий теолог, известный своей мудростью и святостью:
…Подобно эху Святого Духа, я услышал очень краткое, но восхитительное и благочестивейшее утверждение, внезапно вырвавшееся из уст того, кто является лицом наиученейшим и глубоко почитаемым за праведность своей жизни; утверждение, которое не более чем в десяти словах, умно и красиво составленных, включило в себя все, что можно почерпнуть из пространных дискуссий, находящихся в книгах святых докторов1101.
Правда, кто именно столь удачно укоротил пространные рассуждения Фомы Аквинского и других выдающихся теологов до размера «Ave Maria», Галилей не уточнил. Коснувшись распоряжения немедленно явиться в Рим, Галилей разъяснил кардиналу, что выполнить его в ближайшее время не представляется возможным по многим причинам: преклонный возраст1102, болезни, плохое состояние дорог, плохая погода, а также переживания последних недель, лишившие его сна. Кроме того, во Флоренции вновь вспыхнула эпидемия чумы, а это означает, что около месяца ему придется просидеть в карантине, в очень тяжелых условиях. Все это, уверял Галилей, не позволит ему преодолеть и половину пути. Поэтому ученый предложил другой выход: ответить на все вопросы римской инквизиции письменно или дать показания флорентийскому инквизитору (или архиепископу, или тому, кто будет специально назначен для рассмотрения его дела)1103. Но если, добавляет Галилей, «ни мой преклонный возраст, ни мои болезни, ни моя измученная душа, ни необходимость длительного путешествия, усугубленного мучительными сомнениями и подозрениями, Верховный суд не сочтет вескими основаниями для <…> изменения срока разбирательства по моему делу, то я приеду, поскольку послушание для меня дороже самой жизни»1104.
Копия письма Галилея кардиналу Барберини была представлена великому герцогу, и тот поручил Никколини доставить письмо адресату, сделав все возможное, чтобы помочь Галилею. Но Никколини счел, что обращение к кардиналу не принесет пользы, скорее осложнит ситуацию.
Если мне будет позволено говорить откровенно, – писал посол Галилею 23 октября 1632 года, – то я думаю, что это письмо скорее усугубит, нежели облегчит Ваше положение. В нем Вы пишете, что сможете защитить свой труд, однако Ваша настойчивость может лишь усилить их желание вынести приговор1105.
И в заключение посол добавил: «я не думаю, что дело обойдется без судебного процесса и применения ограничительных мер по отношению к Вам лично»1106.
Но письмо уже было отправлено. Тогда Никколини встретился с тремя кардиналами, а также с асессором Конгрегации святой инквизиции Боккабеллой и рассказал им о тяжелом состоянии Галилея и невозможности его приезда в Рим в ближайшее время. Никколини вежливо выслушивали, но никакого определенного ответа никто не давал, да и не мог дать, поскольку последнее слово было за Урбаном. Тогда посол решил еще раз поговорить с папой.
