– Я несколько раз думал о том, чтобы всё это прекратить, ― тихо проговорил Карл. ― Зачем миру безумцы, которые могут начать войну, уничтожить достижения своей истории, убивать и калечить из-за собственной паранойи? Зачем?

– Алтарь, ― просто ответил Хуртулей.

Старику почудилось эхо Спящего, но это было лишь вода, капли которой упали с потолка в подставленную деревянную кадушку. Маг в последний раз взглянул на венец и, положив его на бархатную подушечку, закрыл крышку футляра. На ней мастер Алехси сотворил из деревянной мозаики чудесного змея, который горделиво гнул шею и топорщил крылья. Алые капли рубинов горели в глазницах Змея. Такие шедевры уже не делают, а знание утеряно вместе с Алехси много-много лет назад.

– Мне всегда казалось, что это старая пугалка для детей, ― Карл потёр подбородок и прочёл четверостишие детского стишка:

Спящий дремлет под горой.

Ты лицо его умой.

Не слезами, кровью алой

Стройных путниц запоздалых.

– Я такого ещё не слышал, ― усмехнулся Хуртулей. ― Расскажу как-нибудь ему: он всегда смеётся, когда слушает легенды про себя. Между прочим, не все они были такие уж стройные. Чаще жертвовали старых и некрасивых, но бывали и исключения.

– Благо, что наше исключение понравилась ему. Или не благо, смотря с какой стороны посмотреть, ― совершенно не по-королевски проворчал Карл и поднялся со своего места. ― Если будет что-то ещё, скажите мне сразу. Я должен быть готов. Особенно сейчас.

– Позвольте спросить… Что вас так беспокоит?

– Прогрессисты воюют с консерваторами, а рабочие устраивают стачки. Не говоря уже о том, что жрецы не справляются с клятвами и не могут вовремя выдавать свидетельства о рождении, смерти, свадьбах… Вот, кстати, может, вы сможете помочь? До меня дошли слухи, что в отдалённых округах жрецы не могут накладывать клятвы и приходится посылать кого-то из ближайших обителей.

Маг улыбнулся одними уголками губ:

– Магия покидает наш мир. Клятвенники теряют свои силы так же, как и все другие.

– И мы тоже? ― во взгляде Карла зажглась надежда.

– Нет.

– Жаль. Наверное, так всё было бы проще, ― король печально улыбнулся. ― Сообщите мне, если что-то изменится.

Проходя мимо стола, Карл задержался у футляра. Открыл его и коснулся своего венца. Тот вспыхнул золотым сиянием ― ровным и надёжным.

Алтарь был холоден. Дыхание вырывалось изо рта клубами пара. Маг бросил на камень меховую шубу и сел на неё, размяв ноги. В этот раз темница была холодной и мокрой, а голос Спящего сонным.

– Здравствуй, Хуртулей. Что случилось?

Вокруг царил мрак. Видимо Альгар не желал придавать Хаосу обличье какого-нибудь помещения. Маг рассказал о своих экспериментах с венцом. Несмотря на то что подобная проблема встречалась им не впервые, в этот раз выхода Ан не видел.

– Обманщик ты, Хуртулей, ― проворчал Спящий. ― Почему не сказал ему всё?

– А если он не выдержит? Два сына, и оба прокляты. Мало нам было Эдуарда Безумного? Между прочим, я тебе говорил про него…

– Хватит, ― оборвал мага обитатель темницы. ― Это Август настоял на том, чтобы допустить сына к венцу. Ты сам просил его попробовать родить ещё одного ребёнка от другой женщины.

Хуртулей тихо выругался:

– Предлагал, но этого осла ничем не переубедить было, он не смог так поступить со своей женой. Вот Лири была стабильна, но Август не хотел короновать дочь ― женщина, мол… Между прочим, ты заметил, что девочки самые стабильные? Ни одного приступа безумия.

– Заметил, ― зевнул Спящий, которому по всей видимости и так это было известно. ― Но сила девочек работает иначе. Если ты заметил.

Хуртулей поморщился от вернувшейся ему шпильки. С другой стороны, нашёл кого учить ― бессмертного бога.

– Я подумал: а что, если нам найти такую девочку? Законом не запрещено. Народу сказать, что так решил венец, ― не впервой этой золотой побрякушкой прикрываться. Пошуршим ещё раз среди бастардов Карла, по молодости погулял он знатно, может, что и найдётся.

– Пошурши, ― протянул Спящий. ― Есть такая женщина – Эн Ласс. Пару раз заглядывал в её сны. Вполне разумная девица. Уж не знаю, Карл там потоптался или кто из его предков. Пригласи её ко мне как-нибудь, но только весной, а лучше летом. Сейчас я буду спать.

***

Храм святого Бартелона стоял в самом центре Рейне. Его построили две сотни лет назад на месте старенькой часовни. Часовню же эту воздвигли в память о всё том же Бартелоне, который пять лет молился, не вставая с места. Отпечатки его ног на каменной плите сохранили и огородили верёвочкой. О чём просил Богов святой, так и осталось загадкой, но жители Рейне наперебой готовы были предложить не одну сотню вариантов. Особо практичные же посмеивались: поселился Бартелон здесь только потому, что раньше к северу располагался монастырь, женский. И монашки ходили к ближайшему источнику за водой. Монастырь давно разрушился, а источник действительно сохранился.

В те годы храмы возводили только из красного кирпича, окна делали узкими и высокими, со временем забрав их цветными витражами. Остроконечные крыши, увенчанные крестом в круге, устремлялись к серому зимнему небу. Высокие своды отражали любой звук, даже шёпот. Сюда ещё не провели электричество, и в тёмный зимний вечер храм, освещённый лишь живым огнём, стоял мрачным, словно предвещая своей пастве нелёгкую долю.

Ровные ряды деревянных скамеек заполняли практически всё пространство зала и походили на солдатские шеренги пред алтарём трёх богов. Все три статуи в четыре человеческих роста стояли за длинным и узким мраморным столом, на котором нашлось место едва ли не сотне тонких свечей. Огонь освещал статуи до половины, и лики их едва можно было различить.

В центре стоял Дино ― бог-покровитель. Его лик старика взирал на всех сверху вниз, действительно вызывая желание покаяться: до того искусно скульптор высек из камня его черты. Но именно он со своей суровой неизбежностью отбирал после смерти достойных вознестись на небо.

По правую руку от Дино стоял Сессиль ― мрачный и тёмный. Бог войны и хаоса, проводник грешников в преисподнюю. Его винили за все несчастья, и ему поклонялись за удачу в войне.

По левую руку от Дино стояла Магдалина ― невинная дева. Её белый лик нёс саму жизнь. Едва ли найдётся хоть одна женщина, которая за свою жизнь ни разу не обратилась к ней.

Фени́ наклонился вперёд, стараясь в темноте разглядеть лица статуй, но те так и остались сокрыты в полумраке сводов храма. Такие величественные и такие далёкие.

– Ты веришь в Богов, Эдди?

Его верный помощник пожал плечами и закинул ноги на скамью впереди:

– Я похож на верующего, сэр? Всё это сказки для усмирения негодующей толпы.

Фени́ усмехнулся:

– Представь, что мог бы что-то попросить у Бога? Что бы ты попросил?

– Даже не знаю, ― Эдди задумался, теребя свой клетчатый шарф. ― Я бы попросил домик на Золотом береге. Солнце, море, свежие фрукты и лёгкое белое вино… А, и женщины, конечно. Такие смугленькие, в этих своих соломенных юбочках. Я как-то бывал там и видел. Ну и денег, конечно. Деньги нигде не помешают. А что вы попросили бы?

– Месть, ― Фени́ прикрыл глаза, представляя себе, как исполняется его желание. ― Говорят, месть – это плохо, что это твоя собственная могила. Чушь. Месть ― наивысшее наслаждение свершившейся справедливости. Нет ничего лучше, чем смотреть, как мерзкое, подлое существо корчится в муках собственной совести и медленно умирает, понимая, что возмездие неизбежно.

Эдди стало неуютно. Он, поёжившись, даже спустил ноги на пол.

– Я с вами позволю себе не согласиться. Была история, старая уже. Мой дед жил в деревне, на севере. В Волжайке. Из соседней Пыстряшки кто-то стащил корову. Парня того заметили, опознали, а когда пришли вернуть корову, мясо или хоть какое-нибудь возмещение, сельчане в отказ пошли. Нет коровы, а парень тот и вовсе на рыбалку с отцом ходил. В отместку волжайцы сожги коровник у пыстряшковцев, а вместе с коровником загорелся и дом, в котором погибла семья. Пыстряшковцы, в свою очередь, сожгли поселковый дом в Волжайке, а вместе с ним и зернохранилище… В конце концов, дед мой взял семью в охапку и на юг свинтил, а от тех деревень по слуху только сгоревшие остова да и остались.