Он не ударил меня. Нет.

Максим легонько толкнул меня в грудь. И я покатился по всей лестнице.

Падать я научился за свою жизнь отлично, свернулся тугим клубком и прокатился по лестнице колобком, только на последней ступеньке случайно выставил локоть и ударился так, что искры из глаз посыпались. Локти и колени — самые больные места, а у меня еще и острые, некрасивые. Да и весь я тощий, длинный и неловкий, красивым никогда не был.

Решение пришло вмиг.

Хватит.

Три дня я как-нибудь обойдусь без всякой опеки.

Рюкзак с вещами и паспортом был давно собран, на всякий пожарный случай, валялся на первом этаже в кладовке на видном месте, прятать надо именно так, я бросил туда сверху аттестат. Жаль, кроме пары книг, запасных джинсов, майки, свитера, куртки и пластикового плаща-дождевика в нем ничего не было, но подниматься к себе в комнату я не рискнул. Денег в кармашке рюкзака оказалось мало. Ничего. Если не получится найти работу, милостыню буду просить. Стыдно мне не было. Как-нибудь. Только подальше отсюда.

Я выскочил за дверь и побежал: надо было побыстрее выбраться из города.

Шел, ехал на пригородных маршрутках, брел в толпе, а когда закончились деньги, начал поднимать руку, но автомобили проносились мимо.

Правильно.

Я такому странному парню тоже бы не остановил.

И всё-таки правдами-неправдами за одни сутки, зайцем на двух пригородных автобусах, затесавшись между людьми и баулами, корзинками и сумками, я добрался до губернского города. И там потемнело в глазах от голода. Было раннее июньское утро, цвел по второму или третьему разу белый шиповник, сладко пахло подсушенным скошенным сеном, а я сидел на скамейке и пытался побороть черных мушек перед глазами.

Раздобыть хоть какую-нибудь еду прямо сейчас было сложно, надо подождать, пока откроются кафе. Милостыню лучше не просить, полицейские, наверняка, меня ищут. Да и одежда моя стала насквозь пыльной, надо было где-то почиститься в укромном уголке. Сам я пропотел за сутки в дороге. Сейчас я искренне пожалел о крохотном душевом уголке в своей комнате.

Поесть удалось, я стянул пару кусков хлеба из хлебницы в уличном кафе. Пригоршню воды зачерпнул из роскошного фонтана, который украшали белые мраморные и коричневатые металлические скульптуры. Эти мощные рыцари, прекрасные женщины были из какой-то легенды. Из какой? Я не смог вспомнить.

Пошатавшись по улицам, притворяясь невидимкой, я выбрался за город. Широкая река с песчаными белыми пляжами манила меня. Но к воде спускались домики. Щетинились яркой черепицей и белели стенами уютные для своих хозяев коттеджи. Я ушел подальше от домов и наткнулся на великолепную заводь. Конечно, берег зарос травой, но она казалась такой мягкой свежей прохладной, что я скинул кроссовки и прошелся по шелковистому берегу, травинки ласкали кожу, словно ворс мягкого дорогого ковра. А вот вода была холодная, но я разделся, сполоснул джинсы, майку и забрался по горлышко у берега отмокать.

Откуда она появилась? Девушка, тоненькая большеглазая, изящная, как олененок из мультика. Как же его звали? Бенби? Или Банби?

Встала почти надо мной и уставилась глазищами мне в лицо.

Как я теперь вылезу? Я ж без ничего. И ноги уже свело от холода. Нырнуть, так и не вынырну, судорогой сведет мышцы.

— Эй, — просипел я, — отвернись. Будь человеком.

— Зачем? — уставилась она еще пристальнее мне в лицо.

— Не смотри, как вылезаю, — прохрипел я, — голый я, если тебе непонятно.

— А… — девушка покраснела и быстро отвернулась.

Я выбрался на берег и торопливо влез в джинсы, мокрые. Ничего, на мне и высохнут.

— А ты из коттеджного поселка? — кивнул я головой в сторону аккуратных домиков с алой черепицей, чтобы хоть как-то продолжить вежливую беседу.

— Да, нет, не совсем, — испуганно посмотрела на меня девушка-олененок.

Кажется, тема ей не зашла.

— Почему одна гуляешь? Без присмотра? От мамок-нянек сбежала? — съехидничал я.

— Сбежала, — прошептала девушка и зябко поежилась. — А ты кто такой? Откуда всё про меня знаешь?

Мне хотелось сказать, что я — Никто-Ничего, так звали забавного принца из старой сказки, но я пробормотал только:

— Меня Иваном зовут. А тебя как?

В конце концов, Иван Сергеевич Иванов в России — это и есть Никто-Ничего.

— Я — Алёна, — девчонка устроилась на каком-то корне и сжалась, сразу став похожей на пригорюнившуюся Алёнушку с несказочной картины Васнецова.

— Из дома улизнула? — я надел влажную майку и почувствовал себя спокойнее.

Всё-таки голым быть отвратительно, будто тонкая майка и привычные джинсы — были моими доспехами или, лучше сказать, раковиной, точно домиком улитки.

— Да. Нет. Неважно, — Алёнка была верна себе.

— И какие планы? — я вспомнил, что сказочного олененка звали Бэмби.

Она молчала. Странная девушка, были у меня неродные сестры в других семьях, трещали, почище сорок, а эта молчит, только смотрит и ресницами пушистыми хлопает, как большая кукла.

— Что ты собираешься делать дальше? — поправился я.

— Не знаю, — прошептала она и всхлипнула.

— Перестань, — я сунул ей платок из кармашка моего рюкзака.

Платки из тонкой ткани в клетку я покупал сам. Стирал и утюгом их наглаживал, нравились мне такие платки, не бумага безликих одноразовых салфеток, а пахнущая свежестью и домашним жаром утюга ткань. Мне казалось, что их кладет мне в карман мама, которую я никогда не видел.

Алёнка вытерла нос и щеки и вернула мне платок.

— Оставь себе, пригодится, — я сунул ей наглаженный кусочек ткани.

Она взяла и уставилась на меня.

— А ты? Почему ты здесь один? — она с сомнением во взгляде рассматривала меня, я даже сам глянул в воду.

Да, взъерошенный, мокрый, не вытерся же, нечем было, бесцветная внешность: русые волосы, серые глаза, черты лица правильные, конечно, но лицо худое. Некрасивый. Хоть не вызываю страха у девчонки, и то хорошо.

А она тоненькая, в белом шелковом платьице, с наброшенной на плечи джинсовой курточкой, в коричневых сандалиях до колена, с рассыпавшимися по плечам серебристыми волосами, была похожа на сказочную царевну, ускользнувшую от сурового отца-царя.

— Я тоже сбежал, — пожал плечами, зачем врать.

— У тебя еды нет? — прошептала девушка. — Ну, когда сбегают, берут же с собой хлеб, — покраснела она.

— Здесь недалеко малинник видел, может, разживемся пятком ягод, — соврал я, понимая, что малина в начале июля только созреет, а сейчас конец июня.

— Пойдем, — с готовностью ответила девушка.

Кажется, она и, правда, была голодна. Я пожалел, что не раздобыл еды с собой. Сейчас будет ей разочарование.

Да, малина была, но зеленая, не побелевшая даже. Зато мы выбрались на поляну, алую от земляники.

— Ой, ягоды, — обрадовалась Аленка. — Но не малина, вроде.

— Не малина, — кивнул я, — это земляника. — Осторожнее, не ешь много.

Но девушка собирала ягодку к ягодке, скоро она перемазала руки, щеки и рот красным земляничным соком.

— Тебе жалко что ли? — Алёнка запихнула еще одну горсть ягод в рот.

На щеках алели пятна ягодного сока, на губах тоже был сок. Забавно, что платье она не испачкала, да и курточка тоже осталась чистой после обеда из десяти горстей земляники.

Вот теперь были нужны салфетки, я вытянул пачку влажных из другого кармана на рюкзаке и начал оттирать сначала пятна сока с её пальчиков. О, какие же красивые у неё пальцы, тонкие, длинные, с ровными розовыми ногтями, потом коснулся салфеткой щеки. Алёнка не сопротивлялась, шепнула только:

— Может, я сама?

— Сиди уж, сама, — я коснулся краешком салфетки губ девушки и почувствовал, что меня тянет к ней.

Сердце застучало, кровь прилила к щекам.

Я взглянул на ягодный сок на розовых блестящих губах, втянул аромат спелой земляники и поцеловал Аленку в губы. Ягодная сладость, жаркая нежность.

Отскочил и зажмурился, ожидая удара, насмешки, но девушка прижалась ко мне сама.