Кивнув, Грей опустил часы в карман и вышел.

Эйнар любил улицы Алеонте. Каждый раз, как в первый, он взглядом влюбленного осматривал идеально симметричные башни, дворцы и соборы, любовался куполами, арочными галереями и колоннадами. С удовольствием вдыхал запах листвы и цветов, такой яркий, островато-сладкий, и чувствовал на губах соль, принесенную с Эйнского моря теплым ветром.

Но в Алеонте были и те улицы, о которых большинство старалось не думать. Стоило ступить на одну из таких, воздух сделался более плотным, пропахшим грязью, дешевым алкоголем и рыбой, казалось, он лип к лицу, рукам, одежде и оставлял на них некрасивые следы. Величественные здания так резко, словно стараясь отодвинуться как можно дальше, сменились простыми домами в два или три этажа из камня, выщербленного временем.

Эйнар прошел под аркой. Прямо за ней к стене жалась женщина, робко протягивая вперед чашу для подаяний. Он тут же выгреб из карманов все, что у него было – слишком мало! Нищенка хотела ответить, но зашлась в хриплом кашле, похожем на лай, и не смогла выдавить ни слова.

– Сестра, идем со мной, тебе нельзя оставаться здесь, – Эйнар протянул ей руку.

Женщина ответила диковатым взглядом.

– Куда? – выдавила она.

– В приют. Там тебе дадут одежду, еду и лечение.

Нищенка стыдливо отвернулась.

– Нет, сен. Меня не примут, не надо.

– Почему?

Вместо ответа она опять зашлась в приступе кашля. Эйнар положил руку ей на плечи, помогая подняться. Стоило их бокам соприкоснуться, на его белом сюртуке появилось серое грязное пятно.

– Не бойся. Идем, я знаю, где тебе помогут.

Ведя за собой больную, тяжело опирающуюся на его плечо, Эйнар дошел до высокого коричневого здания, толкнул кованые ворота и остановился во внутреннем дворе. Это был кусочек рая, так не подходящий к тем улицам, которые остались позади.

Статуя юного Эйна-Дарителя высилась в центре фонтана. Его выключили, и опавшие листья не двигались в стоячей воде. Стены увивали лианы с мелкими бутонами красного цвета. На краю фонтана сидела девушка в длинном платье, подстригавшая листья растения в горшке. Увидев зашедших, Амика с шумом поставила его на мозаичный пол и всплеснула руками.

– Душа Амадо, мы не ждали вас так рано.

Услышав обращение, женщина отскочила от Эйнара с неожиданной силой и залепетала:

– Извините, я не хотела мешать вам, я не должна была, я не хотела, извините…

Вот поэтому он не любил, когда называли его должность! Даже фамилию не любил – простым людям она говорила слишком о многом.

– Сестра, я сделал то, что должен был, вот и все, – Эйнар уверенно взял женщину под руку. – Идем, тебе нужна помощь. Амика, скажи, что я пришел.

– Да, душа Амадо, – девушка поклонилась.

– Неужели меня здесь примут, – прошептала нищенка, с недоверием оглядываясь.

Старые стены приюта осыпались, витражи по большей части были выломаны, а мозаики и гравюры давно потеряли цвета и контуры. Он держался, держался из последних сил, и былое величие прикрывало разруху только для тех, кто не умел видеть. Когда-то это была огромная богадельня, где принимали нуждающихся со всех уголков континента, но сейчас от нее остались только приют да маленький лазарет. Церковь старалась помогать: людьми, материалами, деньгами – но королю и его свите давно уже не было дела до таких мест.

Эйнар довел бродяжку до лазарета, и пока вокруг нее суетились сестры, он прошел между кроватями, внимательно вглядываясь в лица лежащих. Еще несколько месяцев назад зал был разделен ширмами на женскую и мужскую части, но сейчас людей стало так много, что перегородки убрали – это позволило поставить дополнительную койку.

Большинство он уже знал по именам. Рыбак Питеро, которого сын выгнал из дома, и старик заболел, ночуя под мостом. Оника, ей едва исполнилось четырнадцать, но она чуть не погибла, попав в руки бабки, которая должна была сделать аборт, да только изрезала девчонку и наспех зашила. Дильяна – женщина угодила под карету какого-то богача, переломала кости и от удара потеряла память, но никто, никто ее не искал.

Их было много. Они кашляли, стонали, ворочались, а некоторые лежали без движения и стеклянными взглядами пялились в потолок. Вступая в должность, Эйнар был уверен, что сможет помочь всем. Жизнь быстро показала, что это просто наивная юношеская мечта. Помочь всем нельзя, невозможно. Но та мысль не уходила и напоминала, что надо хотя бы стремиться к этому.

У Ордена жизни и церкви Эйна были одни предводители. Духовного лидера называли «душой», а «телом» – защитника, хотя на самом деле тот отвечал за организацию и материальную сторону. Да, вступая в должность, Эйнар действительно верил, что если он станет главой многочисленной и богатой церкви, сильного Ордена, то и сделать сможет многое. Его ведь готовили к этому. Но в жизнь вмешались деньги, отношения с королем и двором и бесконечные внутренние противоречия, которых оказалось слишком много.

– Душа Амадо, – послышался приятный женский голос, тихий, чтобы не потревожить лежащих.

– Сенора Ката, – Эйнар поклонился.

Среди прихожан было принято обращаться «отец» или «мать», «брат», «сестра», но он никак не мог назвать подошедшую «матерью» и использовал «сенору», как было принято в Алеонте обращаться к замужним женщинам.

Как и многие, она не родилась в городе, а приехала сюда в поисках новой жизни. Уже больше десяти лет Ката Меха возглавляла приют, для обездоленных став настоящей матерью. Эйнар никогда не вел с ней откровенных разговоров, но ему казалось, что она сама когда-то была на их месте и поэтому так яро сражалась за чужие судьбы.

– Вы прекрасны, – честно сказал Эйнар.

Ей было лет сорок пять, и она действительно хорошо выглядела, но он говорил из-за другого – вид этой красивой богатой женщины, так легко тянувшей руки к нищим, вдохновлял его и помогал верить, что скоро город изменится.

Пряча улыбку, Ката поделилась:

– Вы были правы, тот благотворительный вечер действительно имел успех. Мы начнем восстанавливать оранжерею. Жаль, что вас не было.

– Конечно же! – фыркнул Эйнар. – Чтобы аристократы так открыто показали свою жадность?

Женщина посмотрела с осуждением, как мать на ребенка, сказавшего грубое слово. Такое сравнение часто приходило на ум – наверное, потому что мать умерла так давно, что Эйнар едва ее помнил, но с Катой они были бы одного возраста.

– Позвольте сказать: вы хоть и возглавляете орден и церковь, но еще очень молоды. Уметь говорить – это важно, но иногда важнее промолчать. Если вы хотите договориться с королем, не будьте так резки. Не война дает результат, а мир.

Эйнар улыбнулся вместо ответа. В ее словах был резон. Даже не так – она оказалась права, да, но одно лишь молчание не могло примирить королевскую власть с религией, их сражение началось не год, даже не десяток лет назад. Власть обвиняла церковь в том, что та лезет в управление городом, дурит головы, обманывает, а церковь ставила власти в укор закрепощение народа, бесправие – как тут договориться о мире?

– Душа Амадо, – совсем мягко проговорила Ката. Эйнару показалось, что она хочет продолжить начатую мысль, но вместо этого женщина сказала: – Я соберу детей, они ждали вас.

– Хорошо, – он кивнул и, осмотрев лежащих и переговорив с некоторыми, прошел в зал.

Это была большая комната с простыми светлыми обоями. По стенам стояли скамейки, на которых расселись приютские дети, а воспитательницы нависали над ними, как стражницы. Единственным украшением комнаты была икона Эйна. Когда Эйнар увидел его изображение – будто самого себя в зеркале, в голове снова появилась предательская мысль, что его выбрали не из-за того, что он мог, каким был – из-за внешности, из-за имени. Он оказался на своем месте случайно.

Эйнар вздохнул и улыбнулся собравшимся, садясь на стул напротив. Оказался же – надо соответствовать.

Это взрослые нуждаются в тихой гавани и ищут ее в любимом деле, другом человеке или в религии. Дети хотят иного, но и у них рано или поздно наступит сложное время, когда потребуется опора. Пусть знают, что Эйн примет их любыми, что бы ни произошло.