Эйнар все понял. Грубость в присутствии короля могла стоить головы любому. Этот лощеный двор никогда не позволял себе прямого вызова – не считая юнцов, живущих ради дуэлей, – нет, здесь проклятья прятали за лестью, а вместо кулаков пускали в ход слова острее кинжалов. Если король спокойно наблюдает за ссорой, она с его подачи.

Конфликт королевской власти и церкви родился столетия назад, и сейчас, когда Эйнар открыто высказался против войны – уже дважды! – это стало для Альдо финальной чертой, которая могла подвести к крушению его планов. Но он не мог в открытую выступить против церкви – в Алеонте было слишком много верующих. Король хотел, чтобы душа сам скомпрометировал себя – и начал строить план кирпичик за кирпичиком.

Эйнар чувствовал себя мальчишкой во дворе школы, которому бросают оскорбления и подбивают на драку. Ударить первым – быть наказанным. Смолчать – показать слабость. Но он ведь уже не был мальчишкой, да и не школа это вовсе, а на кону не собственная честь, а судьбы жителей Алеонте. Альдо думал, что оба решения ударят по Эйнару: смолчав, он покажет, что церковь ниже королевской власти, выступив против, предстанет несдержанным глупцом.

Видимо, Альдо забыл, что церковь Эйна не про смирение, а про борьбу.

Ользо опять громко хмыкнул – все слова забыл? Королю надо было выбрать кого поразговорчивее.

– Драка? – Дано рассмеялся. – Ну что вы, разве могу я соперничать с магом? А без магии вы будете слабее меня – неравный бой мне не нужен. Я знаю, что ваша вера – не вера сильных.

Во имя Эйна, до чего глупые, жалкие попытки! Проблема заключалась в том, что среди слушающих никого, совсем никого не было из церкви. Что бы Эйнар ни сказал, его поставят на место подстрекателя. Любые его слова перековеркают, а поступки увеличат во сто крат. Альдо даже не нуждался в умных подручных – хватало задир, бросивших несколько громких слов.

Пусть посмотрят, чья это вера, и кто здесь не сильный.

Эйнар положил руку на хлыст, неизменно висящий на поясе. Тот был хорош – легкая деревянная рукоять в двадцать пять сантиметров и четырехметровый плетеный ремень, не чета красивым, почти игрушечным кнутам остальных аристократов.

– Если вы хотите вызвать меня на поединок, сен Фьела, скажите это прямо.

– А вы откликнетесь, религия вам позволяет?

Эйнар легко улыбнулся.

– Скажите и услышите мой ответ.

Седовласый придворный, наклонившись, что-то яростно зашептал на ухо королю, но тот лишь пренебрежительно махнул рукой, продолжая смотреть на Эйнара и своих прихвостней.

– Таким поведением вы ставите под сомнение честь Алеонте, поэтому я вызываю вас на поединок. Немедленно.

Танцы все продолжались, и лишь группа рядом с королем жадно слушала разговор, не обращая внимания на музыку, на кружащихся в танце. Альдо легко мог остановить пререкания. Альдо не хотел.

– Воля ваша, сен Фьела.

Эйнар снял с пояса кнут. Взгляды толпы были прикованы к его руке, они следили, как он берется за гладкую рукоять, как кожаный ремень падает на землю и сразу взвивается вверх. Послышался глухой звук упавшего револьвера. Эйнар снова взметнул бич и в следующую секунду уже подтаскивал к себе упирающегося Ремона. Резким движением он заставил Тью упасть и притянул плеть назад.

Смотрящие закричали так, словно тот уже лежал мертвым, но что у Ремона был револьвер, что это не поединок один на один с двумя секундантами, никто не обратил внимания. Вся честь аристократов осталась где-то там, далеко, и криками, яростно скривленными лицами они напоминали деревенских мужиков, смотрящих на петушиный бой во дворе.

Ользо бросился на Эйнара, подняв руку с кнутом, но плеть того мелькнула в воздухе раньше и, сделав сухой щелчок, обвила ноги аристократа. Еще один удар – Чикрос согнулся, схватившись за живот.

Ремон и появившийся Дано кинулись на Эйнара и сбили с ног. Ремон выкрутил ему запястья, заставляя бросить кнут. Навалившись сверху, Дано огромной ладонью сжал горло, и Эйнар так явственно ощутил запах пота и тяжелый кислый аромат вина.

Уперевшись спиной в землю, он вытолкнулся и ударил Дано в солнечное сплетение. Мужчина, сжавшись, согнулся на боку. Эйнар изогнулся и кулаком ударил Ремона в челюсть, а затем вскочил, схватив кнут.

На секунду он навис над троицей: Ользо со скорбным лицом жался в стороне, Дано поднялся на колени, а Ремон сидел на траве, держась за челюсть – и спросил:

– Что вы сказали про мою паству?

Каждое слово сопровождалось ударом кнута – по каждому из аристократов, друг за другом. Эйнар понизил голос, чтобы смотревшие не слышали:

– Город сам себе хозяин и не даст втравить себя в чужую войну, – он зашагал к выходу мимо рядов карет и редких паромобилей, слуг и кучеров, спиной чувствуя взгляды каждого гостя.

«Хорошо, король Альдо. Вызов принят». Значит, на кону стоит сам город. Надо сделать все, чтобы Алеонте не коснулась война. Сражения должны вести те, кому они нужны, так будет же королю битва.

Сначала Эйнар хотел взять экипаж, чтобы добраться до обители, но в голове была столько разгоряченных мыслей, что им мог помочь лишь прохладный ночной воздух. Наконец, жара спала, поднялся ветер и с шумом трепал кроны деревьев.

Эйнар вышел с кипарисовой аллеи, свернул в переулок, в котором дома подобно врагам стояли друг к другу глухими стенами и щерились кривой кирпичной кладкой.

Из головы не шло: «Вызов принят, король Альдо». Эйнар прокручивал десятки и сотни вариантов того, что может сделать правитель и что он сам способен поставить против него.

Власть церкви Эйна была велика, но каждый, каждый документ выступал на стороне короля. И как бы Эйнар ни пытался защитить свою паству, по указу Альдо люди были обязаны пойти в армию, а сколько бы он ни приказывал магам Ордена, лидером магического совета оставался Игаро Фарьеса. Эти «но» – не повод отступить от решения, конечно, не повод, но пока ответов было слишком мало. Эйнар шумно вздохнул. Хотелось обсудить это с кем-нибудь, но близких людей, с которыми можно разделить тяжесть, уже не осталось.

Дома понемногу расступились и пополнились узкими балкончиками с балюстрадами. Стоило ступить на следующую улицу, сверху хлынул целый поток, липкий и горячий. Кровь пролилась подобно дождю, и с высоты так медленно, карикатурно слетел белый лист. Прежде чем бумага размякла, Эйнар успел прочесть: «Одна сотая тех, кого ты убил».

Он провел рукавом по лицу, но красные струйки все капали с волос, стекали по носу, щекам, подбородку, все ниже и ниже, оставляя на сюртуке разводы, точно это его собственная кровь.

Эйнар посмотрел наверх, на балконы, крыши, но не увидел никого. Взгляд ушел дальше, к высокому густо-синему небу. Неужели Эйн и правда оставил его? Что это было?

«Одна сотая тех, кого…»

– Черт возьми! – от души воскликнул Грей.

– Что? – Ремир оторвался от заполнения отчета.

– Я… Потом.

Грей перечитал последнюю запись дневника Раона, затем снова. Хотелось взвыть. Он должен был найти маньяка в настоящем, а не убийцу среди прошлого. А теперь, теперь-то что делать со всем этим? Да и насколько можно доверять записям мальчишки?

– Есть закурить? – сдавленно спросил Грей.

Ремир кинул пачку сигарет, коршун торопливо чиркнул зажигалкой и с новой силой всмотрелся в лист бумаги, исписанный слишком крупным, неровным почерком.

«Меня заперли в спальне. Отец Гаста сказал, что я должен дождаться, когда приедут родители. Наверное, это потому что я плохо стараюсь. Сегодня на занятии отец Гаста кричал на меня и еще сказал, что я подвожу его, а Эйнар может больше. Неправда, он ничего не умеет, только болтает. Наверное, у отца Гаста что-то случилось, он никогда не кричал раньше. Он назвал меня негодным и заставлял использовать незнакомую мне магию. Я даже упал в обморок в середине занятия. Кьяро, с которым я сражался, посмеялся потом. Отец Гаста не позволил уйти, и мы дрались, пока у Кьяро тоже не заболело сердце, и он сам не упал в обморок. Отец Гаста отпустил меня, а сам остался с Кьяро. Может, он хочет меня заменить?»