Однако люди поверили. Они роптали, жаловались и плакали, но в разговорах все чаще звучало «война». В салонах аристократов и пивных, где собирались работяги, в университетах, парках, на улицах – везде слышалось это проклятое слово. Эйнар все чаще сам проводил службы, еще больше посещал школы, приюты, богадельни и своих прихожан и все говорил, говорил, говорил о том, что нет нужды идти на войну, нет нужды даже в самой войне. Ему кивали, соглашались, но знали – король отдаст приказ, и они пойдут, потому что надо.

В течение трех дней рабочие отвечали стачками, крестьяне разгромили несколько поместий землевладельцев, но это было крошечной искоркой, которая не смогла стать пламенем.

– Долг каждого мужчины сделать так, чтобы в его городе не слышали о войне, – не сдержавшись, произнес Эйнар и пошел в другой конец зала, продолжая кивать и улыбаться гостям.

Официальный приказ не был отдан, но все уже знали, к чему идет дело. Сегодняшний благотворительный вечер стал тому доказательством – зачем собирать деньги на нужды армии и во вдовий фонд, если не война стучится в двери? Вернее, если город сам гостеприимно не распахивает их.

Толстяк-распорядитель, одетый в слишком тесный для него костюм, объявил о том, что базар заканчивает работу. Женщины, с вымученным видом сидящие за деревянными стойками, принялись торопливо сгребать непроданные украшения и безделушки. Судя по тому, как опустели ряды, продать удалось многое. Еще бы, богачи всегда старались перещеголять друг друга – и уж если они видели, что кто-то сделал пожертвование, то не могли остаться в стороне.

Сцепив руки за спиной, Эйнар встал сбоку от кружка аристократов-прихвостней. Желая угодить королю, некоторые из них надели военные мундиры, но большинство, все же, явились в обычных сюртуках. И женщины, и мужчины так и льнули к правителю, сидящему на высоком кресле с резной спинкой. Альдо смотрел по сторонам с истинно королевским видом и, заметив, как кто-то делает пожертвование, так кивал, будто солнце лучом одаряет. Но Эйнар видел: глаза у него не менялись – они были как у довольной лисицы, обнаружившей курятник открытым.

Повинуясь приказу распорядителя, два десятка девушек выстроились в линию. С каждой из них можно было «купить» танец, и деньги тоже шли на то, чтобы потешить мечты короля о войне.

– Пятьсот лено за сену Орьядо! – послышался голос мужчины в военном мундире.

Одна из девушек покраснела и улыбнулась, прикрыв рот рукой. Первые ставки были сделаны, деньги собраны, музыканты начали медленную, нежную мелодию, и несколько пар закружились. Основной свет приглушили, сделав атмосферу более таинственной, остались лишь свечи с длинными, трепещущими тенями.

– Душа Амадо, что же, церковь не будет жертвовать? Или вы не танцуете? – голос прозвучал громко, с вызовом.

Эйнар обернулся – Ользо Чикрос, сын крупного землевладельца и верный прихвостень короля. Белозубая улыбка резко выделялась на смуглом лице, и сам он так и светился лживым благодушием.

– Сен Чикрос, церковь не будет жалеть ни денег, ни сил, когда поймет, что война неизбежна. Пока же я верю, Алеонте и Киону хватит благоразумия сберечь своих людей.

– Благоразумия? – Ользо искривил губы. – По-вашему, мы должны закрыть глаза на провокации Киона? Подождем, пока их армия сама подойдет к стенам города?

– Не псы, а комнатные собачки, – раздался презрительный голос – вроде бы тихий, но недостаточно, чтобы не услышать.

На этот раз заговорил Ремон Тью, который за глаза хвастался, что король относится к нему как к брату, а увидев Альдо, лебезил перед ним как слуга, а не брат.

У Эйнара появилось нехорошее предчувствие, что оба заговорили неспроста. Сколько бы лет ни длилась вражда церкви Эйна и людей короля, на открытый вызов решались немногие. Может, Чикрос и Тью хотели выслужиться перед Альдо? Пусть попробуют.

– Уважаемые сены, – Эйнар с улыбкой оглядел кучку аристократов вокруг короля. – Церковь стоит на том, что каждый способен сделать ошибку и каждый заслуживает того, чтобы его выслушали. Нет в мире тех вещей, которые не может решить разговор. И если мы в силах избежать потери тысяч людей и половины бюджета Алеонте, надо сделать для этого все возможное. Не гордость будет кормить нас зимой, и не гордость согреет.

Танец кончился, начался новый круг торгов. Ользо и Ремон исподлобья поглядывали на Эйнара, словно копили слова, чтобы высказаться. Однако когда снова заиграла музыка, они не успели раскрыть ртов – их опередил Дано Фьела, очередной из стайки короля. Он него так и разило вином, а глаза были, как мутные стеклянные шары, но на ногах он держался уверенно и столь же твердым голосом произнес:

– Может и так, душа Амадо, но как жить, если знаешь, что смолчал, когда тебя оскорбили? Если Кион покушается на наши территории, нашу свободу мы дадим отпор.

Он выпячивал мощную грудь, стянутую военным мундиром. Уж кто-кто, а Фьела был на войне – вернее, сдерживал восстания в колониях и защищал южные границы от Торлигура. Лишь его рвение Эйнар мог понять – третий сын обедневшего землевладельца, он мог сделать имя только в сражениях. И сделал – возвращался, чтобы блеснуть при дворе новой победой, вскружить голову очередной девице и ускакать в закат навстречу новым подвигам. У него просто не было иной жизни. Но ведь она была у других, так почему они соглашались променять ее на боль, страх, потери?

Король Альдо с явным интересом наблюдал за разговором, а придворные, вторя ему, жадно уставились на церковника и троицу. Эйнару все больше казалось, что его, не спросив, обрядили в костюм клоуна и поставили на середину циркового круга.

– Сколько вам лет? – обратился он к ним. – Вы помните осаду триста десятого года? Я – нет, но я родился в самый голод, в начале зимы, когда не осталось ни муки, ни дров. Моя сестра умерла, а ведь у родителей были деньги, но что они значат в осажденном городе? Из-за того, что первые месяцы я недоедал, я рос маленьким и щуплым – недокормыш, так меня могли бы дразнить. Да, я не видел настоящей войны, но я застал ее, мое тело помнит, и поэтому каждой своей частичкой я буду против. Пусть войну ведут те, кому она нужна. А обычные люди просто хотят мира.

– Мы все помним ту осаду, – хмуро ответил Ремон Тью. – При всем уважении, не надо делать вид, что вы один настрадались и поэтому стали миротворцем. Если вы против войны, то вы ничего не теряли из-за действий Киона – ни своих земель, ни своих людей.

– А кто-то здесь терял? – Эйнар не удержался от ухмылки. Он увидел, как Альдо покрутил кисть, будто разминал перед ударом.

– Тьяр Дон был моим отцом, и кионский наемник его убил! – худенькая девушка грозно потрясла кулачком. – Мы приехали сюда, потому что мама боялась, за нами придут тоже!

Эйнар жалостливо посмотрел на нее. Может, он ошибался, но… Но, скорее всего, нет, и вряд ли она когда-нибудь узнает, кто стоял за убийством отца на самом деле.

– Я соболезную вам, сена Дон, – Эйнар поклонился девушке. – Если вам или вашей семье понадобится помощь, вы всегда можете прийти в церковь Эйна. Вы не одни здесь.

Ользо громко хмыкнул. Ремон все не унимался:

– При всем моем уважении, я должен сказать, что ваша паства – это по большей части необразованные крестьяне и рабочие. Приличным девушкам не место в вашей церкви.

Кончики пальцев наливались жаром. Чуть сжать руки – и каждый из троицы успокоится. Сердце будет биться медленно-медленно, и не захочется им уже ни спорить, ни даже стоять.

– Алеонте – это и есть крестьяне и рабочие. Большая часть из нас – потомки беглых рабов, и нет здесь тех, кто равнее других.

Дано еще сильнее выпятил грудь – точь-в-точь бойцовский петух.

– Не нужно обвинять нас, если сами не способны дать ответ. Знаете, что я вам скажу? Вы просто душный козел, который как старик прячется за сводами своей церкви и не может по-мужски принять войну.

– Чего вы от меня ждете, сен Фьела? Что я обижусь и пожалуюсь? Или влезу в драку с вами? А может, одумаюсь и начну выступать за войну?