– Это недопустимо, – решительно произнес Эйнар. – Вооруженный отряд будет добираться не меньше месяца. Придут холода, однако у армии нет достаточного оснащения, нет опыта войны на севере. Торлигур не упустит возможности и нападет вновь. И скоро жатва! Нельзя оставлять поля без рабочих рук. Война станет катастрофой для города.

Альдо кивнул, будто соглашался, но взгляд темных, почти черных глаз, сделался еще более жестким:

– Ваше мнение ценно, душа Амадо. Спасибо, что высказались, мы подумаем над этими словами. Вы можете быть свободны.

– Позвольте остаться, ваше Величество, – процедил Эйнар. – Орден сможет помочь силами и средствами, поэтому я бы хотел знать ваши замыслы не по слухам.

Альдо повел ладонью так, как хозяин отмахивается от надоевшего пса. Кончики пальцем уже горели, и Эйнар убрал руки под стол. Надо что-то делать, но появившаяся мысль казалась слишком смелой.

Жаркий раскаленный день сменился нежным прохладным вечером, укрывшим город светом, как золотая парча. Эйнар смотрел в окно, изредка кивая самому себе, а Эррано Ортега в нетерпении следил за ним, ожидая рассказа о встрече с королем и кионскими послами.

Он был вторым лидером. Стоило признать, что Эррано талантлив – и Орден, и церковь богатели, увеличились подвластные им территории, выросло количество служителей, они стали могущественнее других и сравнялись силами с королем. Ортеге было всего двадцать шесть, но опыта и хватки у него, казалось, как у старика, который работал десятилетиями. Одного лишь не понимал Эйнар – он не чувствовал в нем ни капли веры в Эйна.

Наконец, мысли выстроились в единую цепь, видение того, что необходимо сделать, стало более четким, и Эйнар поделился услышанным и своим замыслом. Вместо ответа Эррано прошелся по комнате, задержал руки на фортепиано, поднял крышку, легонько провел пальцами по клавишам, наполнив келью нестройными звуками.

– И это все? – Эйнар сдержал вздох.

Конечно, он знал, что Ортега печется не о городе – тот был настоящим дельцом, и только финансовые дела его волновали. Но поделиться страхом войны, необходимостью бороться против замыслов короля было больше не с кем, и душа надеялся хоть на толику понимания.

Эррано опустил крышку, но недостаточно плотно, Эйнар видел зазор и от раздражения скрипнул зубами. Все должно было находиться на своих местах, в правильной последовательности, только так возможен порядок в мыслях, в поступках, в жизни.

– Сыграешь? Ты же умеешь? – Эррано повернулся с хитрой улыбкой.

У него было, пожалуй, самое порочное лицо из всех, кого знал Эйнар. Приверженцы их религии не следовали законам нестяжательства, и Ортега нарушал их первым. Он был из тех, про кого любят пошептаться, но ни один слух не был пущен зря.

– Умею, но не буду. Я говорю о городе!

Фортепиано было любимым предметом в комнате. Времени на музыку не хватало, но виделось в нем что-то красивое и уютное – это был кусочек спокойной жизни, какой она могла стать, да не становилась.

– Тебе надо расслабиться, – Эррано продолжил улыбаться, не теряя хитрого выражения. – Ты прав, король Альдо выбирает неверный путь, но не давая себе отдыха, ты не получишь город.

Ортега наполнил бокалы вином, услужливо принесенным послушницей, и протянул один из них Эйнару. Тот сделал едва заметный глоток – аромат ежевики оттеняли тонкие ноты гвоздики и корицы.

– Полезно для сердца, – Эррано усмехнулся и обошел кресло, на котором сидел Эйнар.

Ортега положил руки тому на плечи, большими пальцами надавил рядом с шейным позвонком, разминая спину.

– Ты должен предотвратить войну, – голос стал тише, он прозвучал так, словно в словах не было ни капли сомнения, и в нем слышалось так многое от Альвардо – бесконечное «Ты должен».

Эйнар сделал еще один глоток.

– Должен. Но не будет ли мир с другим государством стоить мира в Алеонте? Я не знаю, как найти компромисс.

– Компромисс в том, чтобы прислушаться к народу. Это не только даст мир – это сделает Орден и церковь сильнее, чем когда-либо.

Пальцы Эррано опустились чуть ниже, растирая крупные мышцы плеч.

– Никому не нужна война, – продолжал он. – Пойдут за тобой, а не за королем. Город любит тебя, как бога.

Воздух с улицы пах ванилью и цветами, он был до невозможности сладким, и от этой сладости кружило голову. Эйнар помнил: столь же жаркий день, наполненный теми же запахами, был, когда на его глазах убили родителей. И когда вороны отпустили их убийцу, а еще когда он впервые переступил порог школы Ордена жизни. Когда Альвардо сказал, что видит в нем искру Эйна и что тот единственный сможет построить в Алеонте новый мир.

Наверное, такие жаркие дни, наполненные запахами цветов и ванили, всегда стояли в городе – не стоило видеть в них ничего особенного. Да и не нужны они были, чтобы сделать то, что должен.

– Это мой город, не Альдо решать его судьбу, – жестким голосом ответил Эйнар, прикрывая глаза.

Даже если Эйн готов отвернуться от своего верного пса, он чувствовал, что не потеряется и не свернет с пути. Все стало таким предельно ясным – довольно размениваться на гроши, выслеживая и пробираясь темными переулками. Пора навести в городе настоящий порядок.

– Да, – тихо откликнулся Ортега. – Ты нужен Алеонте, и ты знаешь, что должен делать.

На столе не осталось свободных островков. Половину места занимала карта Алеонте. Грей снял ее со стены в кабинете и расстелил перед собой. На ней так часто оставляли штрихи, что карандашные отметки уже не стирались, и поверху жирными точками он указывал места, где были найдены тела с примятыми сердцами, крестами – церкви и храмы Ордена жизни, а дома, где, как подозревали, собираются некроманты, обводил кругом. Коршун менял линии, наносил все новые отметки, пока карта не превратилась в бесполезный зачирканный рисунок.

По бокам лежали листы бумаги, исписанные бесконечными строками. Грей с педантичной точностью заносил каждое услышанное слово, переписывал информацию из отчетов о вскрытиях, а любую догадку превращал в огромную схему с квадратами, кругами и стрелками. Впрочем, их по-прежнему оставалось всего две – про церковника, возомнившего себя судьей и богом, и про некроманта, интересующегося тайнами жизни и смерти.

Прошло не так много времени, но Грея не покидало чувство, что он напрасно теряет время: ни посещение школы, ни посещение больницы, ни даже публичного дома Гареллы Мато не дало результатов. Будто те часы, которые он всегда показательно ставил на допросах, теперь отмеряли его время, а каждый удар стрелки превращался в «быстрее», повторяемое бессчетное количество раз.

Ладно.

Из инспекторов, с которыми Грей делил кабинет, Ремир пришел первым. Он держался этой привычки уже лет пять, с тех пор как его семейная жизнь превратилась в сплошные крики и скандалы.

– Так, – протянул друг. – Ты что здесь делаешь? Ты же раньше девяти не являешься.

– Одриго заболел, я вышел на дежурство вместо него. Зато было время подумать.

Вообще-то, инспекторов освобождали от дежурств, но офицеры опять начали любимую игру «кто на кого спихнет ночную службу», а Грею хотелось остаться в тишине и подумать. Пустые коридоры полицейской башни делали его мысли более собранными и четкими. Он призраком слонялся по этажам и перебирал в голове варианты один за другим, разговаривая сам с собой и загибая пальцы. Дежурства и прежде казались Грею благодатью – отличное время на подумать, все равно для Третьего отделения никогда не находилось срочных дел.

Хотя сегодня в размышления о деле постоянно закрадывались мысли о грядущей войне. Объявлена она не была, но все уже знали, что ее не миновать. Впервые в истории Алеонте не защищался – он нападал. Грей не брался судить, кто прав, но он видел, что происходит на улицах: их заполонили толпы, крича и скандируя, рабочие и крестьяне оставили работу и, возглавляемые громкоголосыми церковниками, взывали к королю, а полиция и гвардия пытались разгонять толпы. Поговаривали, что жертвы есть с обеих сторон.