Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В этнически подтвержденных могильниках волжских и пермских финнов традиции, связанные с рекой, выступают не особенно отчетливо. Однако все же следует отметить характерное для древних[175] и современных[176] марийцев расположение кладбищ у реки и преимущественное положение языческих погребений по направлению к реке[177]. Это же отмечается и для вычегодских коми[178]. А.В. Збруева сообщает о присутствии лодки или представлений о лодке в погребальном культе удмуртов и мари[179]. Любопытно, что в волжско-финских и пермских языках понятие «плыть» созвучно или тождественно с понятиями «убивать», «умертвить» (но не умереть):

мари — «ияш, ийын» (плыть)[180] — «ойган» (убитый горем)[181]; или — «пуш» (лодка)[182] — «пушташ» (убивать, умертвить)[183], мордва-мокша — «уеме» (плыть)[184] — «шавоме» (убить)[185], удм. — «уяны» (плыть)[186] — «виыны» (убивать)[187], коми — «уйны» (плыть)[188] — «виоы» (убийство)[189].

Последнее очень важно, так как очевидно, по представлению древних (в данном случае раннеананьинских) предков восточных финнов, так же, как и обских угров[190], окончательная смерть у человека наступала лишь после ухода из тела этой души, которая отправлялась по реке смерти и у обских угров так и называлась «уходящая вниз (по реке) душа»[191]. В представлениях ранних ананьинцев этот процесс, вероятно, происходил насильственным путем, для чего, может быть, совершались какие-то обряды, ускоряющие переход от жизни к смерти, и совершались какие-то действия, символизирующие процесс отплытия — убийства.

До окончательной смерти по представлениям обских угров вторая душа умершего человека превращалась в какое-то водяное насекомое (жука, жужелицу и т. д.)[192]. У восточных финнов также существовало близкое представление. В частности, аятские марийцы полагали, что человек может умирать до семи раз, переходя из одного мира в другой, и окончательно умирает, когда превращается в рыбу[193]. В связи с этим интересно отметить, что во многих финских языках понятие «умереть» — общеперм. «kul» (мари — колаш; удм. — кулыны; морд. — куломе и т. п.) созвучно с понятием «рыба» — общеперм. «kal» (мари — кол, морд. — кал, финск. — кала и т. п.)[194].

Наблюдается еще одна весьма важная особенность в расположении раннеананьинских могильников. Почти все они занимают места предшествующих позднеприказанских поселений (см. Ст. Ахмыловский, Акозинский, Морквашинский, Гулькинский, Ананьинский и другие могильники) или же места: позднеприказанских могильников (I Новомордовский, Тетюшский, II Полянский и др.), которые в свою очередь оформились на местах более ранних поселений. Такое явление, очевидно, не случайно. У многих первобытных народов, в том числе и древних финно-угров, отчетливо проявляется непосредственная связь кладбищ с поселениями. На волосовских поселениях (см. Володары, Владычино, Сахтыш и др.) часто погребения обнаруживаются непосредственно на поселении[195]. Погребения известны также и на поселениях предшествующей приказанской культуры (см., например, Балымскую стоянку)[196]. Нередко, очевидно, были и случаи, когда местом захоронения становился и сам жилой дом, чему имеется немало этнографических примеров[197]. В одном из жилищ Володарского поселения волосовской культуры в 1971 г. было исследовано погребение женщины с ребенком[198]. Правда, захоронение в жилище вынуждало оставшихся обитателей покидать дом, что «влекло за собой необходимость строительства нового жилища, новых больших затрат труда… Это обходилось очень дорого и, вероятно, поэтому вызвало к жизни строительство отдельного условного „жилья“, куда переносили все принадлежавшие умершему вещи… ранее всего это начали делать народы, у которых жилищем стал служить не чум, а бревенчатый дом или землянка с бревенчатыми стенами, устройство которых было дорого само по себе»[199].

Как мы видели выше, ананьинцы и их предки уже строили бревенчатые дома, и поэтому в волосовско-приказанское время такие дома строили не только для живых, но и для умерших. Первоначально на функционирующих поселениях, а потом на заброшенных поселениях. Хотя на раннеананьинских могильниках как будто не обнаружено наземных сооружений, но их археологические остатки в виде следов сгоревших наземных конструкций фиксируются почти на всех широко исследованных памятниках. Есть основание считать, что почти над каждой могилой сооружались небольшие срубы — жилища (именно срубы, а не столбовые конструкции), которые служили своеобразным наземным домом для закрытого в большинстве случаев, а иногда и оставленного непосредственно в срубе погребенного. Все это, очевидно, было связано с поверьем, что материальные остатки человека (кости, одежда и пр.) должны были остаться в жилище, а душа должна была переселиться или должна была быть переселена в иной мир.

Распространенность такого обычая у древних ананьинцев подтверждается и тем, что почти у всех из потомков, как волжских, так и пермских финнов, в прошлом наблюдались такие домовины, о чем свидетельствуют как археологические[200], так и этнографические[201] и лингвистические[202] материалы. Очень долго этот обычай бытовал у обских угров. З.П. Соколова, по данным полевых материалов 1973–1974 гг., отмечает, что куноватские ханты поверх могилы «устанавливали намогильное сооружение в виде домика», внутрь которого «клали вещи умершего — одежду, посуду, папиросы, оленью упряжь, посудный ящик»[203].

Наличие таких «домов» у древних ананьинцев подтверждается и тем, что почти во всех могильниках мы не наблюдаем нарушения погребений более поздними захоронениями, что возможно, было лишь при наличии каких-то внешних признаков. Надмогильные сооружения позволяли делать неглубокими и сами могильные ямы. В преобладающем большинстве случаев их глубина не превышает 70 см (до 80 % ям Ст. Ахмыловского могильника, до 90 % — Акозинского, 100 % — Тетюшского и т. п.), а в ряде случаев отмечались остатки захоронений почти на уровне древней поверхности (см. Ст. Ахмылово, погр. № 29, 66, 99, 101, 123 и т. п.). На этой же глубине в Ст. Ахмыловском, Тетюшском, II Полянском и других могильниках с относительно хорошо сохранившимися более верхними напластованиями обнаружено довольно много разных предметов (на Ст. Ахмыловском и далеко за пределами так называемых «домов мертвых») — кельты, наконечники копий, бляхи, «оселки», накладки, обломки керамики и т. п. Их, очевидно, следует считать остатками той одежды, утвари, орудий и оружия, которые клали внутрь наземного «дома». Между прочим, уфимские (восточные) марийцы также строили над могилой дом-сруб и помещали в нем различные бытовые предметы — лукошки, чашки, горшки и т. п.[204]

вернуться

175

Архипов Г.А. Марийцы IX–XI вв. Йошкар-Ола, 1973, с. 11.

вернуться

176

Смирнов И.Н. Черемисы. Историко-этнографический очерк. Казань, 1899, с. 158.

вернуться

177

Архипов Г.А. Марийцы IX–XI вв., с. 14.

вернуться

178

Лашук А.П. Формирование народности коми. М., 1972, с. 82.

вернуться

179

Збруева А.В. Луговской могильник. — «Труды ИЭ», 1947, с. 260.

вернуться

180

Марийско-русский словарь, с. 140.

вернуться

181

Русско-марийский словарь. М., 1966, с. 773.

вернуться

182

Марийско-русский словарь, с. 474.

вернуться

183

Там же, с. 475.

вернуться

184

Русско-мокшанский словарь. М., 1941, с. 206.

вернуться

185

Там же, с. 307.

вернуться

186

Лытнин В.И., Гуляев В.И. Краткий этимологический словарь коми языка. М., 1970. с. 296.

вернуться

187

Русско-удмуртский словарь, с. 369.

вернуться

188

КЭСК, с. 296.

вернуться

189

Коми-русский словарь. М., 1961, с. 107.

вернуться

190

Чернецов В.И. Представление о душе у обских угров, с. 130.

вернуться

191

Там же, с. 126.

вернуться

192

Там же, с. 125.

вернуться

193

Смирнов И.Н. Черемисы…, с. 150.

вернуться

194

КЭСК, с. 143; SKES, I, s. 146.

вернуться

195

См. сводку об этом: Крайнов Д.А. Стоянка и могильник Сахтыш VIII. — В кн.: Кавказ и Восточная Европа в древности. М., 1973, с. 51–53.

вернуться

196

Халиков А.Х. Поселения эпохи бронзы в Среднем Поволжье. — КСИИМК, 1953, вып. 50.

вернуться

197

См. об этом подборку в статье Г.Н. Грачевой «Народные названия…» (с. 39–41).

вернуться

198

Архипов Г.А., Вайнер И.С. и др. Работы Чебоксарской экспедиции. — АО, 1971 г. М., 1972, с. 178.

вернуться

199

Грачева Г.Н. Народные названия…, с. 41, 42.

вернуться

200

Остатки обгорелых срубов нередки в могильниках «перми вычегодской» (Савельева Е.А. Пермь Вычегодская. М., 1971). Следы сгоревших наземных конструкций прослежены над рядом погребений Крюково-Кужновского (мордва-мокша) могильника, исследованного в 1968 г. (Воронина Р.Ф. О погребальном обряде Крюково-Кужновского могильника. — КСИА, 1971, вып. 128, с. 117).

вернуться

201

У горных мари еще в XIX в. на кладбищах над могилами встречались наземные срубы, называвшиеся «шугар-виче» (дословно — могильный навес, могильный хлев) (Смирнов И.Н. Черемисы… с. 150–151). Как у горных, так и луговых мари (Wichmann Y. Volksdichtung und Volksbräuche…, s. 60 usw.), в обращении к умершему, когда его клали в гроб, нередко говорили: «Не бери с собой наш дом, а иди в свою избу». Следы наземных сооружений в виде срубов или иногда навесов известны и в этнографии удмуртов. (Маркелов М. Культ умерших в похоронном обряде волго-камских финнов. Религиозные верования народов СССР, т. II. М., 1931, с. 280; Смирнов И.Н. Вотяки. — ИОАИЭ, т. VIII, вып. 2. Казань, 1890, с. 186). Упоминание о бытовании в прошлом срубов-изб над мордовскими могилами также отмечается исследователями (Смирнов И.Н. Мордва. Историко-этнографический очерк. Казань, 1895, с. 172; Документы и материалы по истории Мордовской АССР, т. 2. Саранск, 1940, с. 290).

вернуться

202

В коми и удмуртском языках слово «горт» одновременно означает «дом, деревня, селение, село» и «гроб» (КЭСК, с. 79).

вернуться

203

Соколова З.П. Новые данные о погребальном обряде северных хантов. Полевые исследования Института этнографии. 1974. М., 1975, с. 168.

вернуться

204

Смирнов И.Н. Черемисы…, с. 122.

23
{"b":"819744","o":1}