Аленка, нимало не смущаясь, пожала плечами.

— Ну, Ник. Мы ж собирались в феврале на вечер встречи выпускников, а ты тогда уже была здесь, и Егор в первый раз за все время пришел... Сама понимаешь, про вас никак не вспомнить не могли.

— Значит, сплетничали, — сказала я спокойно, хотя при звуке имени Егора внутри все обмерло.

— Ник, да никто ничего такого не сказал, — Аленка поерзала, чтобы усесться поудобнее, и снова открыла сумку, ища в пончике спасение от моего осуждения. — Ну как бы мы встретились классом и не вспомнили одноклассников, ты подумай.

Она откусила, поискала глазами в толпе детей своего сына. Возразить мне было нечего; Аленка была права, ведь для того и собираются одноклассники, чтобы поделиться воспоминаниями...

— Он был там один? — вырвалось у меня.

— Егор? — Аленка кивнула. — Ну да. Мы все были без пар, поодиночке приходили... Под конец, конечно, все уже перепили и мутить начали кто с кем... Мазурина с Лапшиным прямо на глазах у учителей в штаны друг другу полезли, чокнутые. Но Егор рано ушел. Вакханалию не застал... — Аленка прищурилась. — Сказал, что вы не общаетесь. Ничего о тебе не знает.

— Не общаемся, — подтвердила я, отведя взгляд.

Аленка откусила от пончика, прожевала, так же деловито достала из сумки небольшую бутылочку с газировкой.

— Но от Лаврика я, конечно, такого не ожидала, — заявила, отпив глоток, и я едва не застонала и не ткнулась лбом в колени, понимая, что тему для разговора Теркина еще не исчерпала. — Отнять ребенка... Он хотя бы алименты тебе платит?

Я снова начала говорить, что никого и никто у меня не отнимал, но Аленка меня не слушала. Порылась в сумке, достала из нее какую-то визитку и сунула мне в руки так торжественно, словно делилась величайшей тайной.

— На. Вот. — Я взяла, как обычно, почти без борьбы пасуя перед ее напором. — Это юристка наша новая, Черномаз. Здорово нам помогла, когда Димке зарплату выдавать его ипэшник перестал, и взяла недорого. Сходи к ней. Она скажет, что делать.

— Да не надо мне ничего...

— И не трусь, — с нажимом сказала Аленка, потрепав меня по руке свободной от пончика рукою, — она все сама напишет. Тебе только подпись поставить.Ребенок должен жить с матерью!

— За короля-я-я-я!

Олежка с воплем пронесся мимо нас к горке, на которую взобрался в две секунды, едва касаясь ступенек ногами, и мы с Аленкой ахнули и подскочили на месте, когда вслед за моим и ее сыном с такой же скоростью на «башню» разом взобралось еще пять детей.

— Ура-а-а-а!

— Победа-а-а-а!

На горке вдруг стало слишком много народу, кто-то напер слишком сильно, кто-то кого-то толкнул, и победители покатились вниз дружной кучей, на ходу расквашивая носы и придавливая друг другу руки и ноги.

Обо всем другом было забыто. Мы, мамы, тоже дружной кучей бросились детям на выручку.

Артем влетел прямо в лужу и уже рыдал, и Аленка, взвесив сыну для острастки подзатыльник, потащила его прочь. Олежка оказался, как ни странно, почти наверху, заявил, что ему ничуточки не больно и попытался вырваться, но я держала крепко. Коленки были грязные, рукава куртки — тоже, а уж про ладони, которыми мой сын уперся в землю, чтобы встать, и вовсе было нечего говорить.

— Игры закончены. Все. Домой.

— Ну мам! — возмутился он.

— Не нумамкай мне, — строго сказала я, доставая из сумки салфетки, чтобы вытереть сыну руки. — Смотри, какой тычумазéй. Придется тебе сегодня организовать внеочередное купание. Прощайся с друзьями.

— Ну мама! — заныл он, оглядываясь на друзей, которых, к слову, тоже растаскивали в разные стороны их мамы и бабушки. — Ну дай мне пять минуточек, а?

— Завтра придешь и поиграешь. Придем домой, я сразу твою одежду в стирку и закину, до утра уже все высохнет. Идем.

— Идем, — мрачно сказал он и очень тяжело вздохнул. — Только за руку не бери.

— Ладно, — сказала я. — Не буду.

Мой сын покорно попрощался с друзьями и поплелся за мной, правда, уже за воротами площадки отодвинулся от меня, насупился и всем своим видом стал изображать недовольство и обиду.

— И чего надулся?

— Ничего. — Резко и глухо.

— Раз ничего, тогда… — начала я с намерением сделать Олежке замечание, но фразы не закончила, так как в кармане плаща завибрировал телефон.

Номер Егора, который я внесла в записную книжку в день, когда мы встретились на колесе. Черно-белый конвертик сообщения в правом углу экрана — и я вдруг почувствовала какое-то сверхъестественное спокойствие, увидев адресованные мне буквы.

«Я знаю, что ты уезжаешь».

***

— Мам, только не забудь сейчас постирать мою куртку, ладно? Я обещал Пашке, что завтра приду, — напомнил о себе Олежка, когда мы зашли в дом, но я едва обратила на него внимание.

— Иди, переодевайся, — и пошла в кухню, где моя мама готовила обед и откуда уже вкусно пахло щами.

Притворила за собой дверь.

Прижалась к ней спиной.

Решилась.

— Мам.

Она обернулась от плиты, у которой стояла с ложкой в руках, и, казалось, совсем не удивилась, увидев меня такой.

— Уже пришли? Сейчас будем обедать.

Я уперлась затылком в дверь, взгляд скользил по родной кухне, но будто не узнавал. Телефон жег мне карман плаща, и сообщения, на которые я ответила лишь однажды, тоже будто жгли мне разум.

«Нам нужно увидеться».

«Тебе не нужно меня бояться, Ника».

«В 5 на колесе», — написала я и выключила телефон, чтобы не дать себе шанса передумать.

— Зачем ты сказала Егору?

— Что я сказала? — удивилась мама.

— Что я уезжаю. Это ведь ты?

Но она покачала головой.

— Нет, Ника. Это не я. И я не видела Егора уже очень давно. Как я могла сказать?

Я еле слышно застонала от бессилия, ткнулась в дверь затылком.

— Он хочет встретиться со мной. Поговорить. А я так не хотела, чтобы он узнал!..

— И что же, значит, не встретишься? — спросила мама, спокойно отворачиваясь от меня к плите. — Не пойдешь?

Я посмотрела на часы над кухонным столом. Черная стрелка на серебристом циферблате неумолимо отсчитывала секунды, и время уже перевалило за три часа.

И у меня была сотня дел и тысяча отговорок.

— Мне нужно уложить Олежку спать.

— Так я уложу, — сказали мне мамин голос, уверенный разворот плеч и прямая спина.

— Мне нужно закинуть в стирку его куртку и штаны.

— Так я закину, — подтвердил строгий пучок темно-рыжих, как у меня, но с проседью, волос.

— Я не пойду.

— Ну что же, не ходи, — нестройно запрыгали в ушах сережки-капельки, когда мама дернула головой. — Садитесь, поешьте, а потом уложишь Олежку, и посмотрим какой-нибудь фильм...

Как же трудно иногда быть взрослой и самой принимать решения.

И я уже набрала воздуха в грудь и почти попросила у мамы совета, как в дверь забарабанил Олежка.

— Мам, а чего это вы там закрылись? Какой-то сюрприз мне готовите?

— За что это тебе сюрприз, за внеочередную стирку? — заворчала я, открывая дверь и позволяя ему вломиться внутрь. — Руки помыл? Бабушка нам такой вкусный суп приготовила, скорее садись!

— Ну конечно, помыл! – тут же заявил мой проголодавшийся после прогулки сын, забираясь на стул и показывая нам чистые ладошки. — Бабушка, не клади мне большую капусту, ладно? Она скользкая!

— А мясца тебе положить? — подмигнула мама.

Олежка, страшный мясоед, как и его папа, сразу оживился:

— Мясца? Эт-то мо-ожно!..

И, глядя на своего сына, за будущее которого я несла ответственность перед собой и миром, я решилась.

Хоть разбейся, хоть умри — не найти верней ответа,

И куда бы наши страсти нас с тобой не завели,

Неизменно впереди две дороги — та и эта,

Без которых невозможно, как без неба и земли.

(Булат Окуджава)