— Что ж, удачи вам в ваших занятиях, — он слегка поклонился и уже направился к двери, но тут его остановил возмущённый голос Эжени.

— Как, вы даже не поцелуете меня на прощание?

— Простите, — Леон криво усмехнулся, поворачиваясь к ней. — Не привык я к таким нежностям.

— Привыкайте, — девушка соскользнула с кровати, подбежала к нему, обняла и невесомо тронула его губы своими — мягкими, нежными и тёплыми. Уже отъезжая от гостиницы, Леон всё касался рта затянутой в перчатку рукой и сожалел, что этот поцелуй не продлился дольше.

Среди крестьян, как и в замке, его ждало разочарование. Местные объявили, что у них хватает бед и без того, чтобы спасать какую-то знатную дамочку, и что если она действительно богата, то разбойники наверняка запросят за неё выкуп, а значит, жизни её ничего не угрожает. На слова Леона о том, что разбойники не нуждаются в деньгах, раз не забрали медальон и дорогую одежду, они отвечали невнятным мычанием и мрачно переглядывались между собой. Сын Портоса пробовал взывать к их совести, голосу разума, говорил, что сегодня неизвестные разбойники напали на проезжих богачей, а завтра доберутся и до местных, под конец даже сулил деньги, но всё было тщетно. Крестьяне явно боялись отправляться в лес, даже при свете дня, причём больше боялись неведомых вампиров, чем каких-то там разбойников. В конце концов Леон не выдержал, послал их к дьяволу и отправился в замок.

В замке дела обстояли не лучше. Сначала Леону долго не хотели открывать, потом его не пускали внутрь, а когда он всё-таки попал в замок, ему пришлось долго ждать. Оглядывая от нечего делать комнату, в которую его провели, сын Портоса отметил, что имение графа д’Эрвье явно богаче, чем у Эжени или Луи де Матиньи, но при этом выглядит каким-то полузаброшенным и запущенным. Из-за приспущенных штор в замке царил полумрак, но он не помешал Леон разглядеть следы сырости на стенах, паутину в углах, увидеть потёртости на роскошных коврах, царапины на дорогой мебели и потрескавшуюся краску на старых портретах. Именно в тот момент, когда Леон пытался различить черты нынешнего владельца замка или кого-то из его предков на висевшем в углу портрете, наконец-то вошёл управляющий.

С ним разговор тоже не сложился. Этот бледный рыхлый мужчина, казалось, имел в жизни только две задачи — сохранять на лице выражение необыкновенной важности и беспрестанно взбивать пальцами свои редкие светлые волосы, не то напомаженные, не то смазанные каким-то бальзамом. От них исходил слабый сладковатый запах, и под конец разговора Леон едва сдерживался, чтобы не вцепиться в эти лохмы и не вырвать их один за другим. Управляющий твердил, что не может принимать важных решений без разрешения графа, а граф сейчас далеко, и сколько будет идти до него письмо — неизвестно, что никаких разбойников, возможно, нет в природе, а крестьяне сами убили и ограбили незнакомца, а потом сочинили слезливую сказочку про Изабеллу. На вопрос Леона, почему они тогда не забрали медальон, и на кой чёрт им вообще понадобилось тащить мёртвое тело в гостиницу, когда можно было просто бросить его на берегу, управляющий начинал вздыхать и нервно приглаживать волосы. Так ничего и не добившись, Леон в конце концов покинул замок графа д’Эрвье и, выехав на дорогу, задумался, что делать дальше.

Люди графа не станут помогать ему ни со спасением Изабеллы, ни с охотой на вампира, это ясно. На местных также надеяться не приходится. Оставалось либо несолоно хлебавши возвращаться к Эжени, которая, судя по её потухшим глазам, не очень-то верила в возможность вызвать дух убитого и тоже могла остаться ни с чем, либо действовать в одиночку. «Что ж, мне не привыкать», — мысленно подбодрил себя Леон, разворачивая вороную кобылу в сторону моря. Он решил осмотреть место, где крестьяне нашли убитого, а затем поискать возможные следы в лесу. Был день, на небе, пусть и слабо, светило солнце, у Леона был при себе пистолет, заряженный серебряными пулями, в одном сапоге он прятал серебряный нож, в другом — остро заточенный осиновый колышек, так что при встрече с вампиром имелись кое-какие шансы выжить. Но пока что никаких вампиров поблизости не наблюдалось — кобыла шла спокойно, время от времени лишь фыркая и подёргивая ухом.

Место, где был обнаружен раненый, Леон нашёл без труда — крестьяне описали его во всех подробностях, не забыв и огромный камень, называемый среди местных Горбатым камнем или просто Горбуном, и редкие деревца, виднеющиеся вдали на склоне. Бывший капитан внимательнейшим образом изучил камень, к которому, по словам крестьян, прислонился истекающий кровью незнакомец, но не обнаружил ничего, кроме засохших красновато-бурых капель в нижней части валуна. Рядом на песке виднелись следы ног, но их уже наполовину размыла вода и стёр ветер, поэтому Леон мало что смог разобрать. Ориентируясь на слабые отпечатки сапог и изредка встречающиеся следы крови, он направился вверх по склону, в сторону леса.

Убитый, судя по всему, долго боролся за свою жизнь. Истекая кровью из многочисленных ран, он выбрался из леса, скатился по склону к берегу, дополз до Горбатого камня и лишь там окончательно обессилел. После долгих поисков удача всё-таки улыбнулась Леону — если, конечно, это можно было назвать удачей. Он нашёл место, где произошло столкновение: на небольшой поляне земля была густо истоптана сапогами, ветви поломаны, и следов крови здесь было больше. Впрочем, тут успели побывать лесные животные, и под их следами было трудно различить те, которые были нужны Леону. Осмотрев поляну, он собирался уже возвращаться в гостиницу, когда на соседней лесной тропе ему в глаза бросилось кое-что интересное: следы колёс, слабо отпечатавшиеся на влажной земле.

Сын Портоса не мог знать точно, имеет ли проехавшая здесь телега или карета отношение к произошедшей схватке, но чутьё подсказывало ему, что имеет, и он уверенной рукой направил кобылу по следам колёс. Они то терялись из виду, расплывались среди прошлогодней листвы и пробивавшейся сквозь землю новой травы, то опять виднелись чётко, и было видно, где прошло колесо, примяв своей тяжестью травинки и листья. Леон ехал довольно быстро и вскоре нагнал неизвестных путников — он и сам не успел опомниться, настолько неожиданно это произошло.

Началось всё с того, что неподалёку послышалось ржание лошадей. Вороная кобыла приоткрыла рот, чтобы заржать в ответ, и Леон тихонько похлопал её по морде: молчи, не сейчас. Он спешился, привязал кобылу к ближайшему дереву и, стараясь ступать как можно тише, направился к источнику звука. На небольшой поляне, как две капли воды похожей на ту, где произошло сражение, стоившее жизни незнакомцу с медальоном, стояла чёрная карета с зарешёченными окнами. Возле неё возились двое мужчин и, вяло ругаясь, пытались вытащить застрявшую в грязи карету. Третий стоял неподалёку, держа под уздцы двух лошадей. Ему пришлось напрягать все силы, чтобы заставить их стоять на месте: кони ржали, фыркали, брыкались, бешено косили налитыми кровью глазами в сторону кареты и, судя по всему, испытывали дикий страх. Леон, вспомнив, что лошади могут чуять нечистую силу, в том числе и вампиров, порадовался, что забрал из седельной сумки пистолет, заряженный серебряными пулями.

— Живее! Живее, мать твою! — ругался на напарника один из мужчин, до самых глаз заросший густой чёрной бородой. Второй, безбородый, худой, с узким скошенным подбородком, то и дело нервно посматривал на дверцу кареты и своими суетливыми движениями только усугублял их и без того незавидное положение.

— Сильнее! Сильнее толкай, чтоб тебя! Хочешь, чтобы мы тут до ночи проторчали?

— Да толкаю я!

— Скоро вы там, нет? — окликнул их третий. — Кони с ума сходят, того и гляди вырвутся, и тогда нам конец! Или хозяин головы снесёт, или эта тварь…

— Типун тебе на язык! — ругнулся чернобородый. — Привязал бы коней и помог бы лучше!

— Господа, вам чем-нибудь помочь? — Леон вышел из-за деревьев, на всякий случай спрятав пистолет под плащом. Все трое обернулись в его сторону: у безбородого выражение лица было испуганное, у двух других раздражённое. Капитан заметил, как они быстро переглянулись, и как рука безбородого скользнула за пазуху.