Дело в том, что в моём замке с недавних пор поселилось привидение, которое я называю Девой в белом, потому что не знаю его настоящего имени. Это молодая женщина в белом платье и плаще, с лицом, укрытым капюшоном, которая ночью и в сумерках проходит по коридорам моего замка, жалобно плача и стеная. Её видели я, мой слуга Жакоб, моя служанка Марта, а также один из моих друзей, недавно гостивших у меня. Я не могу найти никакого разумного объяснения происходящим событиям и, признаюсь, встречаю каждый день в страхе. Я боюсь, что Дева в белом несёт с собой погибель, что она утянет меня за собой в ад, что слуги сбегут, бросив меня одного в доме с неприкаянной душой. Я приглашал священника, чтобы он освятил замок, но это не дало никакого результата, только плач Девы в белом стал ещё жалобнее — или это мне так кажется из-за моего измученного рассудка?

До меня доходили слухи, что Вы в Ваших краях успешно справляетесь с такого рода вещами, что Ваши крестьяне считают Вас чуть ли не святой, изгоняющей демонов. Если это и вправду так, и Вы настолько бесстрашны, что готовы встретиться лицом к лицу с привидением, то прошу Вас не отвергать просьбу того, кто когда-то был Вашим другом, и приехать ко мне как можно быстрее. Я же, со своей стороны, обещаю, что создам для Вас все необходимые удобства и окажу любое содействие, какое потребуется.

Искренне надеющийся на Вашу помощь,

Луи де Матиньи»

Завершив чтение, Леон поморщился от количества только что прочитанной лести, затем поднял голову и посмотрел в задумчивое лицо Эжени.

— И что вы решили? Поедете к нему?

— У меня сейчас нет неотложных дел в моих владениях, да и вообще никаких неотложных дел, — ответила она. — Было бы любопытно посмотреть на привидение, поговорить с ним… Возможно, у меня получится его упокоить — получилось же у меня упокоить Филиппа Тома и Агнессу Сенье! Да и просто вырваться отсюда хоть на пару недель, развеяться, отдохнуть от рутины… Я, конечно, не могу вас заставить, — Эжени посмотрела Леону в глаза, — но я была бы бесконечно благодарна, если бы вы отправились со мной.

— За этим вы меня и наняли, — он чуть склонил голову, ощущая, как радостно и вместе с тем тревожно трепыхается сердце в груди. — Куда вы, туда и я — ведь я должен вас охранять!

— Тогда решено, — Эжени забрала у него письмо, и лицо её осветилось улыбкой. — Едем к Луи де Матиньи и посмотрим, что за привидение скрывается в его замке!

Леону по долгу службы часто приходилось путешествовать, одному или в сопровождении отряда гвардейцев, но никогда ещё — в компании молодой девушки, и столь непривычная близость Эжени смущала его. Она заявила, что от поездок в карете у неё болит голова, что ей не хочется лишний раз таскать с собой Бомани, который принесёт больше пользы в замке, и в гости к Луи де Матиньи Эжени и Леон отправились верхом: она на своём верном Ланселоте, бывший капитан — на вороной кобыле. Им и раньше приходилось скакать бок о бок по дороге, выезжая из замка в деревню или мчась от одной деревни к другой, как это было в случае с Катрин Дюбуа, но никогда раньше их нахождение друг рядом с другом не было настолько длительным.

Постоялые дворы мелькали один за другим, не отличаясь ничем, кроме количества крыс в подвале, жёсткости постелей, красочности ругани, которой трактирщик посыпал не желающих платить постояльцев, да качества подаваемой пищи, которое колебалось от «невозможно есть» до «терпимо». В дороге или за трапезой Леон развлекал свою спутницу историями из прошлой жизни: рассказал ей и про своё сиротское детство, и про гвардейскую юность, и про де Жюссака, ставшего его наставником, и даже про некоторые подробности погони за детьми мушкетёров, опущенные им в предыдущем рассказе. Некоторые истории были невыносимо грустны, другие — смешны до слёз и неприличны, но Эжени не упрекала Леона — в самые непристойные моменты она деликатно опускала глаза и прикусывала губы, чтобы сдержать рвущийся наружу смех.

Сама она тоже кое-что рассказывала — о своём детстве, проведённом среди тенистых лесов, зелёных лугов и журчащих рек, о первых неловких попытках колдовать, о матери, рассказывавшей маленькой Эжени сказки про нечистую силу, храбрых рыцарей, злых ведьм и очарованных дев, об отце, который научил её ездить верхом и стрелять из пистолета. Такие истории скрашивали долгий путь и томительные вечера в трактирах и постоялых дворах, помогали не пасть духом, но Леон чувствовал незнакомое ему ранее смущение, встречаясь глазами с Эжени или видя её сверкающие белые зубы, когда она смеялась над очередной его историей. Она теперь стала улыбаться и смеяться гораздо чаще, и это можно было бы посчитать добрым знаком, но сын Портоса не мог спокойно смотреть на эту улыбку.

Это чувство возникло в нём в ту самую ночь, когда Эжени пришла за ним в ночной лес, бесстрашно прошла сквозь ряды нечисти и вышла в центр круга, одетая лишь в рубашку и пару нижних юбок, чтобы сплясать танец и спасти жизнь Мишеля Буше. Было ли дело в том, что Леон впервые увидел её почти без одежды, или в той мрачной истории, что она поведала ему несколько месяцев назад, или в беспросветном одиночестве, преследовавшем его последние годы, а если смотреть шире — то и всю жизнь, он не знал. Доподлинно бывший капитан знал только одно — его тянуло к Эжени, манило, влекло так, как если бы она сама была лесной нимфой, зазывающей проходящих мимо путников своим нежным пением, а Леон — тем самым заблудившимся путником.

Раньше он уважал Эжени за её храбрость и стремление защитить слабых, восхищался её умом и умением держать себя в руках в минуту опасности, желал оберегать и защищать её, теперь же к этим чувствам добавилось иное, самое простое из всех и в то же время самое опасное, — плотское чувство. Да, эта хрупкая печальная девушка, кажущаяся такой серьёзной и далёкой от всего земного, вызывала у Леона желание, и в то же время он понимал, что никогда не посмеет не то что прикоснуться к ней, но даже заговорить об этом. Стоит ему хоть как-то проявить свои истинные чувства, Эжени с отвращением оттолкнёт его — хорошо если только в переносном смысле, а то может ведь и отбросить Леона, как она сделала это с Антуаном де Лавуалем… «Она видит во мне надёжного спутника и защитника, что же будет, если она узнает, что ночами я мечтаю о ней?» — терзался бывший капитан. «Должно быть, возненавидит меня, решит, что я ничем не лучше де Лавуаля, Жиля Тома или священника-убийцы. Конечно, я никогда не причиню ей вреда, но после пережитого насилия одна мысль о том, что кто-то хочет овладеть ей, должна вызывать у неё отвращение. Чудо ещё, что Эжени спокойно перенесла мои прикосновения, когда я тащил её прочь с холма! Наверное, она просто была слишком измучена».

Думать о том, что Эжени, возможно, сама испытывает к своему стражнику нечто большее, чем дружеское расположение, и была бы не против, если бы он коснулся её, Леон себе запрещал. Это было бы слишком хорошо, было бы слишком невероятным везением, а везение на пути сына Портоса встречалось реже, чем лучи солнца на небе в эти хмурые мартовские дни.

За такими размышлениями, разговорами обо всём и ни о чём и рассказами о жизни путь пролетел быстро, и вскоре Эжени с Леоном приближались к замку шевалье де Матиньи. Он был больше, чем замок Эжени, и издалека казался весьма внушительным, но при приближении становились видны и потёки на стенах из серого камня, и зелёные полоски мха, и выщерблины на ступеньках. Здание конюшни — всё какое-то скособоченное, с покосившейся крышей — тоже не вызывало особого доверия, но путникам пришлось спешиться и отдать лошадей в руки конюха — крупного седобородого мужчины, который был слегка горбат, но при этом имел невероятно важный вид.

— Мадемуазель де Сен-Мартен! — хозяин замка сам вышел к ним навстречу, сияя лицом и поспешно поправляя ярко-алый плащ. — Вы прибыли! Я получил ваше письмо, но не знал, что вы прибудете так скоро.