Должно быть, всё потрясение, вызванное столкновением с Корнелией де Пуиссон и последовавшим сразу за этим разговором с Кольбером, ясно отпечаталось на лице Эжени, потому что Леон не стал задавать никаких вопросов, а легонько сжал её локоть и прошептал, притянув девушку к себе:

— Не бойся, всё хорошо. Со мной ты в безопасности, никто тебя не обидит.

— Нам нельзя так близко стоять друг к другу, — Эжени с трудом проглотила застрявший в горле комок и попыталась отстраниться. — Вдруг кто-то догадается о нашей связи?

Леон вздохнул и покачал головой, но выпустил её руку и галантно поклонился.

— В таком случае, сударыня, позвольте пригласить вас на танец. Уж потанцевать-то вместе нам, надеюсь, можно?

— Ты же не любишь танцы, — она была так удивлена, что даже страх немного отступил. — Ты за весь вечер ни с кем ни разу не станцевал!

— Ты тоже, — ответил он.

— Меня никто и не приглашал, — поникла Эжени. — Хотя я, признаться, не очень-то и хочу танцевать. Стыдно будет опозориться перед всеми этими важными дамами и господами.

— Ты танцуешь лучше многих из них — я-то видел, — заметил Леон. — Просто представь, что здесь не Лувр, а лесная поляна, а вместо важных дам и господ — феи, эльфы, лешие и другая нечисть. Поверь, разница не столь уж велика!

— Ты нарочно меня смешишь, — она не сумела сдержать улыбку и слегка присела, принимая протянутую Леоном руку.

— Если уж ты боишься просто стоять и разговаривать со мной, танец — лучший способ незаметно переговорить, — прошептал бывший капитан ей на ухо, выводя её в центр зала.

Сначала Эжени вся дрожала от волнения и беспрестанно оглядывалась, пытаясь краем глаза проследить за другими парами, но потом немного успокоилась и позволила Леону вести её. Он был не лучшим танцором, но далеко не таким плохим, каким считал себя сам, двигался осторожно, благо музыка лилась плавно и танец был небыстрым, и за всё время даже ни разу не наступил Эжени на ногу. От ощущения его сильной руки на своей талии она обмякла и позволила телу насладиться окутавшим его теплом, но потом заметила мелькнувшее неподалёку огненно-золотое платье и снова встрепенулась.

— Леон, видишь ту женщину в золотом платье?

— С рыжеватыми волосами? — он оглянулся через плечо. — Вижу.

— Десять минут назад я столкнулась с ней, и она назвалась Корнелией де Пуиссон.

— Корнелией? — Леон нахмурился. — Но это может быть просто совпадением! Мало ли женщин носят имя Корнелия!

— Но она подходит по возрасту, если она чуть моложе моего отца — или если она сохранила свою молодость благодаря колдовству. И когда мы познакомились, она взглянула на меня с такой ненавистью… Послушай, Леон, моё чутьё говорит мне, что это та самая Корнелия! Она исчезла, едва услышав моё имя!

— И это тебя так встревожило? — хмыкнул он, снова бросая через плечо взгляд на Корнелию, которая кружилась в танце с каким-то высоким мужчиной в роскошном камзоле и хохотала над его шутками, запрокидывая голову. — Я-то думал, это Кольбер тебя так напугал…

— Не напугал, но он мне неприятен, — Эжени поморщилась. — Он, видимо, навёл справки о тебе и других детях мушкетёров и узнал, что у них появилась новая спутница. Он прямо сказал мне, что дети мушкетёров — не лучшая для меня компания!

— А ты что ответила? — Леон с любопытством посмотрел на неё и даже замедлил движение по кругу.

— Что сама способна решить, кто для меня лучшая компания, а кто нет.

— И правильно! — он усмехнулся и сверкнул глазами. — Кольбер отвык получать отпор, пусть теперь привыкает. К тому же ты здесь всего лишь случайная гостья, ты ему не подчиняешься, и он ничего не сможет тебе сделать.

— А вам? — Эжени вскинула на возлюбленного свои большие серые глаза. — Не навредит ли он тебе, Анжелике и остальным?

— Королева-мать нам благоволит, особенно после истории с сокровищами, Мария-Терезия добра и милосердна ко всем, а Людовик считает, что нас лучше иметь в друзьях, чем во врагах, — Леон покосился в сторону короля, со скучающим видом выслушивавшего Анну Австрийскую, которая что-то шептала ему на ухо, прикрываясь веером. — При таких союзниках Кольбер не сможет нам навредить.

— Королевская милость переменчива.

— Однако думаю, на ближайшую пару лет её хватит. Ты в безопасности, — повторил Леон, слегка сжав плечо своей спутницы. — Кольбер тебе ничего не сделает, Корнелия тоже, да и возможно, это вообще не та Корнелия. Ты со мной, с моими друзьями, ты на балу, так радуйся жизни!

И Эжени следовала этому указанию весь остаток вечера. Она пила шампанское, вкушала устриц, паштет из угрей, рагу из ягнёнка с зёрнышками граната, куропаток, виноград и сладкие замороженные сливки; вдыхала ароматы цветов, фруктов и духов, смотрела на картины, и древние боги уже не казались ей высокомерными; отдавалась волнам музыки и кружилась в танце — вскоре после Леона её пригласили Анри д’Эрбле и Рауль де Ла Фер, и оба оказались отличными танцорами, хотя она была уверена, что они танцуют с ней только из жалости. Весь этот бал прошёл для Эжени как длинный чудесный сон, а под утро, вернувшись в гостиницу, она почувствовала себя Золушкой и долго сидела у очага, размышляя, существует ли на самом деле магия, способная превратить мышей в коней, тыкву в карету, а серую провинциальную мышку — в прекрасную принцессу.

На следующее утро её охватила лёгкая грусть, которая всегда сопутствует осознанию того, что праздник кончился, и Эжени подумала, что понимает Людовика, выбрасывающего огромные суммы на балы, пиршества и маскарады: Король-Солнце стремился продлить праздник жизни как можно дольше. В этом же состоянии лёгкой печали и недомогания — живот опять крутило, и совершенно не хотелось есть, Эжени направилась в гости к чете д’Эрбле, чтобы поблагодарить Жаклин за приглашение, и там её грусть сменилась тревогой, а затем настоящим ужасом.

— Да, бал был прекрасный, что и говорить, — Жаклин уже успела побывать во дворце и теперь, переодевшись в домашнее платье нежно-персикового цвета, расчёсывала свои густые золотистые кудри. Эжени невольно залюбовалась, в очередной раз поражаясь тому, как столь красивая и на первый взгляд хрупкая девушка может быть такой смертоносной. — Но Кольбер, как обычно, всё испортил. Его племянница, глупышка Клер, съела что-то несвежее или же просто съела и выпила слишком много, и её ночью ужасно тошнило, у неё были жуткие рези в животе, жар, и она бы отправилась на тот свет, если бы не старания лекаря — Кольбер нашёл самого лучшего. Теперь он всем твердит, что его племянницу пытались отравить, но никто в это не верит. Кому нужно травить Клер, у которой в голове может удержаться только одна мысль, и та о нарядных платьях?

— Может, она стала свидетельницей чего-то, — предположила Эжени, глядя в окно на пробуждающийся Париж. — Хотя мы говорили всего пару минут, мне она показалась болтушкой — сразу же выпалила, что на бал потратили половину королевской казны, как сказал её дядюшка — министр финансов. Может, Клер знала какую-то тайну, и кто-то не хотел, чтобы она проболталась!

— Поверьте, если бы Клер знала что-то по-настоящему важное, она давно бы уже проболталась всему Лувру, — пренебрежительно отмахнулась Жаклин. — Кольберу во всём видятся заговоры. Я же думаю, что его племянница просто съела или выпила что-то не то.

— Съела или выпила, — задумчиво повторила Эжени, переводя взгляд с вида за окном на хозяйку дома. — Она действительно выпила не то — шампанское из моего бокала…

Она осеклась, не договорив: перед её глазами внезапно пронеслась череда картин — вот Корнелия налетает на неё, толкает, едва не разлив вино, и мило извиняется, пылая ненавистью в глазах; вот Эжени отходит в сторону, чтобы перевести дух, и ставит бокал на столик, боясь уронить его; вот Клер залпом выпивает из него шампанское, напрочь забыв, что это не её бокал.

— Она выпила вино из бокала, из которого должна была пить я, — путано принялась объяснять Эжени, видя недоумение в глазах Жаклин. — А Корнелия за несколько минут до этого столкнулась со мной, и я чуть не пролила вино на платье. Ах, вы же не знаете, кто такая Корнелия!