Небо постепенно посинело, а потом почернело, туман окутал деревья и кусты, скрывая их очертания, и из-за туч медленно, словно нехотя, выплыла луна. В эту ночь она была огромной и идеально круглой, её мертвенный бледно-жёлтый свет струился над землёй и рекой, играя на водной глади, и Леон без особого удивления подумал, что в полнолуние нечисть разгуляется на полную. Что ж, тем лучше для него.

Военное прошлое научило капитана бодрствовать по несколько суток, но сейчас не заснуть и остаться в сознании оказалось невероятно сложным делом. Холод заставлял дрожать, порывы ветра трепали полы плаща, в реке то и дело что-то плескалось, и Леон каждый раз вздрагивал, но это оказывалась всего-навсего рыба или лягушка. В какой-то момент он, видимо, всё же закрыл глаза, потому что очертания женской фигуры, вырисовавшиеся из тумана, появились перед ним совершенно неожиданно. Леон вздрогнул сильнее, чем раньше, и приподнялся, стараясь производить как можно меньше шума и сжимая в одной руке шпагу, а в другой — порядком измятый и поникший букетик полыни.

Женщина стояла на расстоянии вытянутой руки от него — изящная, черноволосая, с большими тёмными глазами и бледной кожей, почти сливавшейся с белизной длинной рубахи. Больше на ундине не было ничего — она стояла босая, облепленная рубахой, с ткани и с длинных распущенных волос стекала вода. Утопленница сделала несколько шагов в сторону, втянула носом воздух, принюхиваясь, и Леон усилием воли сбросил охватившее его оцепенение.

Он медленно выпрямился и вышел из кустов, держа перед собой шпагу.

Ундина резко развернулась и издала сдавленное шипение. Глаза её засверкали, лунный свет упал на лицо, и Леон увидел широкую чёрную полосу, пересекавшую её шею. На ней были какие-то вмятины, похожие на следы пальцев, но только их было больше, и расположены они были равномерно. Леон не успел как следует рассмотреть шею утопленницы — та снова зашипела и шагнула вперёд, но покачнулась, увидев блеснувшее в лунном свете остриё шпаги.

— Агнесса Сенье? — Леону самому словно сдавили горло, и он еле прошептал её имя. Ундина подняла на него свои огромные, подёрнутые чернотой глаза и медленно кивнула. Он выдохнул, ощутив каплю облегчения, — что ж, она, по крайней мере, разумна, с ней можно говорить…

— Я не причиню тебе вреда, — несмотря на эти слова, он всё ещё держал шпагу перед собой. — Мне нужно всего лишь с тобой поговорить.

Агнесса замотала головой и указала рукой на свою шею. Потом открыла рот, но из него вырвался лишь неясный хрип.

— Ты не можешь говорить, я понимаю, — кивнул Леон, остро осознавая всю абсурдность ситуации: он ведёт светскую беседу с немой утопленницей, пытаясь предотвратить бунт в глухой провинции, в то время как его госпожа рыщет где-то в поисках тёмных тайн священника. — Но ты помнишь, что с тобой случилось?

Снова глухое шипение и медленный кивок.

— Ты не покончила с собой, верно? Тебя убили?

Ещё один кивок и шаг в его сторону. Леон поспешно отступил.

— Кто это сделал?

Агнесса схватилась за горло, пытаясь что-то сказать, но из него шёл только сип. Тогда она яростно затрясла головой, сделала несколько шагов назад и поманила Леона за собой.

— Хочешь, чтобы я пошёл с тобой? — он заколебался. — Ты приведёшь меня к дому твоего убийцы?

Несколько быстрых кивков и снова манящий знак рукой.

— Здесь замешан твой брат? — рискнул Леон. И без того большие глаза ундины распахнулись ещё шире, её черты исказились, она замотала головой и по-кошачьи зашипела. Леону стоило больших усилий выстоять и не отступить в кусты.

— Тогда священник? Отец Клод?

Глаза ундины загорелись, и она закивала так же яростно, как до этого мотала головой. При этом Леону снова бросились в глаза следы на её шее, и внезапно все детали головоломки сошлись в единое целое.

— Мы нашли на берегу бусину от чёток, — медленно произнёс он. — Он задушил тебя чётками, верно? Задушил и сбросил тело в воду, а чепчик оставил на берегу и после убеждал всех, что ты утопилась. Вот как он порвал чётки, вот откуда у тебя эти следы на шее. Но ты не умерла — ты осталась здесь, в реке, стала ундиной и приходила в деревню, чтобы отомстить ему.

Агнесса снова закивала, взгляд её горящих глаз стал почти умоляющим.

— Ты хотела рассказать обо всём своему брату, но случайно напугала его сына Шарля и сбежала. Ты ведь не хотела причинить вред мальчику, верно? — снова отчаянный кивок. — И Этьену Леруа ты не желала зла. Ты хотела, чтобы они узнали правду, но не могла им ничего сказать. Хотела добраться до священника, но не могла войти ни в церковь, ни в дом, а к реке он не приходил. Тебе оставалось лишь ждать, пока кто-то начнёт задавать вопросы — и ты дождалась, — Леон почувствовал, как сильно колотится его сердце. — У меня только один вопрос: почему? Почему он задушил тебя?

Прекрасные, словно выточенные из мрамора черты Агнессы исказились жуткой улыбкой, и она неожиданно сделала непристойное движение, качнув бёдрами взад-вперёд. Леону не понадобилось много времени, чтобы понять, что она имела в виду.

— Он… изнасиловал тебя? — его пальцы сжались на эфесе шпаги. — Я убью его! Люди не поверят, если рассказать им, и у меня нет никаких доказательств, кроме слов водяной нечисти… Но отец Клод может просто пропасть, исчезнуть, не оставив на берегу ничего, кроме своих проклятых чёток. И я сделаю так, чтобы он исчез!

На этот раз ундина зашипела громче, замотала головой и схватила Леона за рукав — он невольно отшатнулся, учуяв доносившийся от неё запах рыбы, тины и гнили. Агнесса ткнула пальцем себе в грудь и снова умоляюще уставилась на капитана.

— Хочешь убить его сама? — догадался он. — Что ж, если это освободит твою душу… Я не стану тебе мешать.

Ундина блеснула глазами, оскалила в довольной улыбке зубы — слишком длинные и острые для обычной человеческой женщины, тряхнула мокрыми волосами, которые ударились о её спину, выбив множество мелких капель, и скользнула в кусты. Леон отбросил так и не выполнившую своего предназначения полынь в сторону и поспешил за Агнессой, сжимая шпагу и молясь, чтобы не потерять ундину в сгущающемся тумане и темноте ночи. Он догадывался, что отец Клод после того, как пошли слухи о явлениях Агнессы, проводит все ночи в церкви, а не в своём доме, ведь освящённое здание — более надёжная защита от воскресшей утопленницы.

Вот только ни одна дверь не защитит от живого человека, движимого праведным гневом.

***

Несмотря на потрясение, которое Эжени испытала, догадавшись, что её стражник скрывает свою истинную личность, она не забыла о деле, ради которого покинула дом, и вскоре отправилась расспрашивать местных жителей о священнике. Навестила она и владельца этих земель, дряхлого старичка, единственный сын и наследник которого стал мушкетёром в Париже и теперь постоянно писал отцу письма, полные восторженных описаний красот и красоток столицы, а также постоянных просьб выслать денег. Все разговоры старого шевалье сводились к его сыну: он в зависимости от настроения либо гордился сыном-мушкетёром, либо жаловался на современную молодёжь, которая только и знает, что тратить деньги на кутежи и красавиц. Про отца Клода старик почти ничего не помнил, и Эжени, отчаявшись, отправилась искать помощи у крестьян.

Там её тоже ждало разочарование — про священника, конечно, отзывались нелестно, припоминая его строгость, ворчливость и вечные обещания кары нечестивцам, но никто не мог заподозрить его в связях с девушками или, упаси Боже, с юношами. Мужчины, похохатывая, заявляли, что ни одна девушка не взглянула бы на лысеющего и седеющего старика, женщины поджимали губы и обиженно говорили, что отец Клод, будь его воля, запер бы всех женщин в монастырях, чтобы они до конца жизни отмаливали грехи своей праматери Евы. За несколько дней Эжени не выяснила ничего нового и уже собиралась отправляться домой, тем более что Бомани не раз отмечал, что местные смотрят на него косо и «как бы не вышло беды». Уже перед отъездом она зашла в небольшую часовню, хотела преклонить колени перед алтарём, но застыла в нерешительности. Вера в Бога пошатнулась в Эжени, когда скончался её отец, и последние события ничуть не укрепили её.