Но Мария знала. И много лет назад она поклялась никогда больше не воспринимать как должное, простые, казалось бы, вещи.

На ее плечо опустилась чья-то рука. Мария в испуге обернулась. Перед ней стояла мать-настоятельница.

— Простите, Преподобная мать, — прошептала Мария, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.

Мать-настоятельница улыбнулась.

— Я трижды тебя окликнула.

— Я забылась в своей благодарности, Преподобная мать. В молитве и признательности Господу.

— Я так и подумала, дитя мое. Здесь не найти никого, кто был бы так же благодарен за свое положение, как ты.

— Спасибо.

— Пойдем, дитя мое. К тебе посетители.

— В самом деле? — растерянно спросила Мария.

У Марии не было семьи — никого, кроме церкви, которая и стала ей новым домом.

— Они пришли именно к тебе.

Мария послушно последовала за сестрой Терезой — своей матерью-настоятельницей, по коридору, ведущему к кабинету отца Куинна и учебному классу. Опустив голову и сжав руки, Мария попыталась сосредоточиться на Боге и Христе, как того требовали правила, но никак не могла выбросить из головы вопрос о том, кто же мог прийти к ней.

Но вопросы Марии отпали сами собой, когда дверь в кабинет открылась, и из-за стола поднялись отцы Мюррей и Куинн.

— Добрый день, сестра, — сказал отец Куинн.

— Отец Куинн, — тихо произнесла Мария. — Отец Мюррей.

— Присаживайся, — отец Куинн жестом указал ей на стул по другую сторону стола.

— Я вас оставлю, ― сестра Тереза вышла и закрыла дверь.

Мария не стала оглядываться. В комнате воцарилась тишина. Девушка опустила голову, уставившись на свои сцепленные руки.

— Не беспокойся, сестра Мария, — сказал отец Куинн. — Ты здесь не для того, чтобы получить выговор.

Облегченно выдохнув, Мария подняла голову и взволнованно посмотрела на двух священников.

— Сестра, нас уже некоторое время занимает один серьезный вопрос. На самом деле, долгие годы, — произнес отец Куинн. — Уже через несколько месяцев послушницам предстоит решить, подходит ли им такая жизнь, и, если да, то они принесут последние обеты.

Он замолчал и с любопытством посмотрел на нее.

— Каково твое решение? Насчет последних обетов?

— Я уже все решила, — быстро и уверенно ответила Мария. — Я уже вижу себя невестой Христовой. И очень хочу этого. Только такой я представляю свою дальнейшую жизнь. Теперь я понимаю, что такова и была Божья воля. Все, что случилось со мной… должно было направить меня на этот путь, каким бы мучительным и трудным он ни был.

Отец Куинн и отец Мюррей переглянулись, словно перекинувшись какими-то личными мыслями. Затем отец Куинн повернулся к ней и улыбнулся.

— Сестра Мария, ты даже не представляешь, как меня радует это.

Мария с облегчением выдохнула.

— Но, — сказал отец Куинн, прервав ее недолгое успокоение, — у меня есть к тебе одна просьба.

Мария терпеливо ждала продолжения. Отец Куинн облокотился на разделяющий их деревянный стол и сложил ладони домиком.

— Сестра, порой нам, священникам и опытным служителям церкви, необходимо удостовериться в том, что послушники готовы к тому, что им предстоит.

Когда с губ отца Куинна слетели эти слова, у Марии екнуло сердце, и казалось, будто разорвалось надвое. Никто не подходил для монашеской жизни так, как Мария! Ей хотелось возразить, сказать, что она готова, готова к тому, что повлечет за собой эта жизнь. Но она никогда не высказывалась без разрешения. Никогда не посмела бы перебить настоятеля.

Отец Куинн вскинул руки.

— Сестра, никто не сомневается в твоей вере и в старании исполнять свои обязанности. Но мы считаем, что тебе не хватает уверенности. Способности выполнять суровые и часто пугающие задачи ради Бога и рода человеческого. Уединенная жизнь в монастыре Сестер Милосердной Богоматери весьма благородна и подготовит тебя к служению, но нам необходимо доказательство того, что ты готова выйти за пределы этих высоких стен и стать ученицей Христа, а не просто его раболепной невестой.

При одной мысли о том, чтобы выйти за ворота ее надежного убежища, у Марии задрожали руки. Когда в семнадцать лет она решила посвятить себя церкви, Мария стала самой молодой монахиней в монастыре. Ей и сейчас был всего лишь двадцать один год, ее двадцать второй день рождения приходился как раз на неделю пострига. Но недостающий возраст с лихвой компенсировал жизненный опыт. В шестнадцать лет она чувствовала себя на все девяносто. Трудности и лишения очень старили душу, даже если твоя кожа и говорит об обратном.

Отец Куинн откинулся на спинку кресла.

— Ты готова к испытанию, сестра Мария? К такому, которое подтолкнет тебя и выведет из зоны комфорта прямиком в прекрасные объятия Христа?

Мария не нашлась с ответом, и отец Куинн воспользовался этим молчанием.

— Чтобы спасти род людской, Христос принял медленную мучительную смерть на кресте. Неужели так сложно пожертвовать чем-то ради Него? Любовь — это обоюдный процесс. Нужно не только брать, но и отдавать.

— Любовь и самопожертвование, сестра Мария, — впервые заговорил отец Мюррей. Его голос был ласковым и нежным. — Вот в чем заключается наша церковная жизнь. Церковь защищает нас и наши смертные души. И, порой, нам приходится защищать ее в ответ.

Мария сглотнула, опасаясь, что голос будет дрожать.

— Я… я… — она запнулась и откашлялась. — Я готова пожертвовать собой ради Церкви.

И это действительно было так. Может, голос и выдал ее страх, но Мария знала, что просто создана переносить тяготы.

Она уже не раз это делала.

Отец Куинн так широко улыбнулся, что в груди у Марии разлилось приятное тепло. Она угодила ему.

— Это прекрасно, сестра. Надеюсь, это станет твоим последним испытанием перед постригом. И когда ты преклонишь колени и вверишь себя Христу, то будешь знать, что Он доволен тобой.

Мария кивнула. Лицо отца Куинна в один миг утратило всю веселость.

— Иногда нам приходится сталкиваться со злом, которое не все могут понять, — вздохнул отец Мюррей, и его взгляд смягчился. — Но ты можешь, сестра. Нам известно, что ты знаешь о таких силах. Знаешь и сама сталкивалась с ними.

Мария изо всех сил старалась дышать ровно.

— Да, святой отец, — прошептала она.

Она старалась не чувствовать жжения оставленных у нее на теле отметин. Не чувствовать дурные прикосновения, которые пыталась забыть. Его дыхание, звук его голоса, и убийственную издевку в жутком смехе, просачивающемся в замкнутое пространство ее тюрьмы.

— За все годы служения церкви, нам приходилось сталкиваться со многими развращенными людьми, похожими на Уильяма Бриджа.

От одного звучания этого имени, по коже Марии пробежали мурашки, а на лбу выступили капли пота. При упоминании об этом человеке она вспомнила его лицо, от которого все еще просыпалась по ночам, задыхаясь и не в силах унять колотящийся пульс. Она вспомнила, как он улыбался, глядя на ее обнаженное тело, как блуждали по коже девушки его глаза. И как блестела кровь на его лице, когда он разрушал ее мир. И все для того, чтобы рвать ее на части, кусок за куском, для удовлетворения своих безумных нужд.

Отец Куинн откашлялся, выдернув ее из кошмарных воспоминаний.

— На самом деле, существует целая группа мужчин, которых мы считаем еще большим злом, чем он. Мужчин, чье положение позволило им уклониться даже от власти закона и ассимилироваться в обществе добрых и честных людей. Мужчин, стремящихся причинить боль другим, не заботясь о том, есть ли у их жертв семьи, близкие, которые зависят и нуждаются в них. Им просто нравится причинять людям боль самыми мерзкими и извращенными способами. Им нравится убивать.

Лицо отца Куинна раскраснелось, и Мария увидела, как в его всегда добрых глазах закипает гнев.

— Мы и раньше попадали в подобные ситуации, когда рядовым Божьим воинам надлежало уничтожить зло. Заставить его заплатить за все. И этот раз — не исключение.

Мария сосредоточилась на своем дыхании, понимая, что если она не будет делать этого, то просто потеряет сознание. Ей не хотелось сталкиваться с такими мужчинами, как Уильям Бридж, или с кем-то еще хуже него. Ей нравилась ее спокойная жизнь. От воспоминаний об ужасах прошлого ее парализовал страх.