— Здесь за хребет платят дешевле.

— Нет, я не согласен, — сказал Охрем. — Хотя работа пастуха и не высоко ценится, зато спина будет целой.

Дмитрий помолчал в раздумье и сказал с усмешкой:

— Если я буду очень беспокоиться о собственной спине, мне во век не расплатиться ни с тобой, ни с лесником.

В избе наступила напряженная тишина. Ни Охрем, ни Васена никогда не напоминали о долге, но он камнем сел на Дмитрии. От него во что бы то ни стало надо освободиться. Будь Охрем побогаче, можно было бы и повременить с уплатой. Но у него даже соли не на что купить. Тяжело ли, легко ли, а придется идти на Волгу. К тому же если Охрем молчит о долге, то лесник все время напоминает...

Зимой умерла бабушка Орина. Ее отвезли на Алтышевское кладбище. Здесь своего кладбища еще не было, да и женщины, Пракся и Марья, запротестовали. Чего она здесь будет лежать одна, соскучается и встанет, детей перепугает. Старик Назар только покачивал лохматой головой. Все это бабьи страхи, сказки для детей. Выходцев из могил еще никто не видел, но спорить не стал. После смерти человеку все одно, где лежать, вблизи своей избы или подальше. Бабушку Орину оплакали Пракся и Марья в два голоса. На кладбище ее проводило все взрослое население поселка. Гроб везли на лошади: дорога заснеженная, мало наезженная, пролегала лесом. В Алтышево тронулись в середине дня, а домой возвращались вечером. Женщин посадили в сани, а мужчины шли за ними пешком. Дорогой Дмитрий, чтобы отвлечь старика Назара от грустных мыслей, заговорил с ним о работе на Волге. Он имел в виду его сына. Может быть, старик отпустит сына с им. В молодости Дмитрий не раз ходил с артелью. Свои в обиду не дадут. И на этот раз он сговорился с алтышевкими мужиками. Не плохо будет, если удастся уговорить кого-нибудь из своего поселка.

— Сын пусть сидит дома, возле жены. Попробую тронуться сам, — сказал Назар. — Он уйдет, а у него здесь останутся дети. Не дай бог что случится, мне одному не прокормить их. А обо мне, если и пропаду, теперь горевать некому...

— Мы с отцом, бывало, каждое лето ходили, и ничего, — возразил Дмитрий. — Сгинуть, дядя Назар, можно не слезая с печи.

— Знамо, можно, — подтвердил Назар. — Моя-то вот сгинула. Всю жизнь нигде не бывала, кроме Алатыря, и то когда венчались...

На этом их разговор и закончился.

Ближе к масленице морозы сдали. Небо заволокло тучами, начались метели. Дмитрий каждое утро прочищал дорожку ко двору, а ночью метель заваливала ее снегом. Иногда на помощь Дмитрию выходил Охрем. Но старый зипунишко плохо защищал его от морозного ветра. Продрогнув на холоде, Охрем уходил в, избу, ворча на ходу:

— Для чего тратить силы на пустой работе, перебрасывать снег с места на место? Весной он и без того растает.

Дмитрий не отвечал ему. Чего попусту молоть языком.

Перед самой масленицей из Алатыря неожиданно пришел Иваж. Не успев как следует согреться, он собрался уходить обратно.

— Ради чего же тогда пришел? — с удивлением спросила Марья.

— Пришел пригласить вас на свадьбу, — слегка смущаясь, сказал Иваж.

Васены в избе не было. Охрем со Степой настолько увлеклись Волкодавом и деревянным волчонком, что не слышали, о чем идет разговор у стола.

Дмитрий с Марьей были ошарашены этой новостью. Как же так все обошлось без них, без их благословения?

— Знать, в Баево ездил, за Ольгой? — прервала Марья молчание.

— Зачем за Ольгой? — отозвался Иваж. — Без нее девушек, что ли, нет? Ольга больно капризная, я ей говорил — не уходи к сестре, не послушалась, ушла. Ну и пусть...

— Не отдал бы ей свой зипун, без зипуна бы не ушла, — осторожно заметил Дмитрий.

Марья посмотрела на притихшего Охрема и подтолкнула мужа.

— Ладно тебе про зипун, — шепнула она.

Охрем догадался, что ему лучше выйти из избы. Он оделся и позвал с собой Степу.

— Она хотела уйти без зипуна, — сказал Иваж, возвращаясь к прерванному разговору. — Зипун я надел на нее насильно...

— Кто же у тебя невеста? — не выдержала Марья. — Кто тебе без нас ее просватал?

— Дед Охон просватал, — сказал Иваж. — Я ему говорил, давай позовем отца и мать, а то они обидятся. Он сказал, что не обидитесь, зачем, говорит, гонять их по холоду в такую даль.

По мрачному виду Дмитрия и молчанию Марьи было видно, что они опечалены. Видное ли дело, просватать невесту без их ведома и согласия. Подобного в семье у них не бывало. Они сами сошлись по воле родителей и живут, слава богу, хорошо.

— Кто же она, эта твоя невеста? У кого ее просватали? — спросила Марья, всхлипывая,

— Родители ее живут постоянно в городе, сама она находится в услужении у попа Рождественской церкви. Родом из села Канаклейки, — говорил Иваж, потупясь от смущения.

— Где эта Канаклейка находится? В какой стороне? — допытывалась Марья.

— Кто ее знает, говорят, где-то за Ардатовом. Да нам это и не нужно, ведь ее родители живут в городе.

— Вам с дедом Охоном, может быть, не нужно, а вот нам с отцом надо бы съездить туда да поспросить, что они за люди, с кем ты хочешь породниться, — возразила Марья, повышая голос. — Может, они какие-нибудь конокрады или того хуже и их прогнали из села, вот они и обосновались в городе. Добром из своего села в город никто не уйдет.

— Дед Охон расспрашивал, — тихо отозвался Иваж.

— У кого он расспрашивал, у родителей? Разве они скажут о себе плохое?

— На что свадьбу думаете справлять? Знать, вы очень богаты с дедом Охоном? — вмешался до того молчавший Дмитрий.

— Дед Охон все взял на себя. Говорит, не трогай родителей, у них все равно ничего нет...

Это сообщение немного разрядило обстановку. Что верно, то верно, Дмитрий в настоящее время был не в состоянии справить свадьбу. Лицо его заметно посветлело. Марья тоже обмякла, вытерла глаза и предложила сыну поесть. Тот отказался, ему надо торопиться обратно в город. Не остался он и ночевать, чтобы завтра поехать всем вместе. «Знамо, к невесте торопится», — подумала Марья, проводив его за избу Назаровых.

Наутро Дмитрий с Марьей поехали на свадьбу. Фиму с собой не взяли. Какая уж там свадьба в городе. Марья не ошиблась. Народу собралось мало. Со стороны невесты пришли ее родители и брат с женой. Родни в городе у них не было, так же, как и у Нефедовых. В Алтышево решили не сообщать, хотя этим и обидят родню жениха, но оттуда могли приехать человек десять, а помещать их некуда.

В первый день свадьбы гуляли на своей квартире, второй день — в доме невесты. Марье свадьба не понравилась, прошла она без эрзянских свадебных песен и плачей невесты. Как только пришли с венчания, сразу уселись за стол. Невеста, правда, была видная: высокая, белолицая, но то, что она одета по-русски, Марью огорчало.

Возвращаясь с Дмитрием домой, она всю дорогу ворчала:

— Такая красивая эрзянка, а надругалась над собой, нарядилась в эти темные тряпки.

— Живя в городе, не эрзянскую же руцю ей надевать? Смеяться над ней будут, — возразил Дмитрий.

Она ему тоже понравилась, не чета Ольге. Понравились и ее родители. Люди степенные, деловитые. Отец работает на лесопилке и, как Дмитрий, не любит болтать лишнего. Так вот и женили своего первенца Нефедовы.

...После масленицы Дмитрий стал собираться в дорогу. Подобралась артель из двенадцати человек. Своих, новоземельных, трое, алтышевских — девять. Марья сушила ему сухари из ситного хлеба, испеченного на молоке, сшила для него порты из толстого портяночного холста и покрасила черной краской. Порты получились не хуже, чем из магазина. Дмитрий укрепил лапти пеньковой бечевкой, собрал верхнюю одежду. Отправиться решили по зимней дороге. Пока дойдут до Волги, она вскроется. В это время в приволжских городах и нанимают работников на баржи, пристани, пароходы.

Охрем несколько раз напоминал Дмитрию, что им надо сходить в Алтышево. Там Охрема не знают и без Дмитрия местные старики разговаривать с ним не будут. У Нефедова со сборами на Волгу своих дел было немало. Все же он выбрал день посвободнее. В это утро Марья приготовила овсяные блины. На масленицу их часто стряпают, почти целую неделю. К столу пригласили и Охрема с Васеной.