— Много еще осталось листов заполнять тебе этими крючками? До весны хватит? — промолвит он, снова возвращаясь к своему лаптю.
— Еще много, — скажет Дмитрий. — Если бы у меня было только это дело.
Степа при этом всегда сидел рядом с отцом. Дмитрий сначала с великим трудом прочитывал страницу-две, потом начинал показывать Степе буквы. Степа некоторые из них уже знал, но никак не мог сложить, чтобы получилось слово. Когда отец начинал писать, он обязательно спрашивал:
— Как называется этот знак, который я сейчас делаю?
Степа сначала произносил про себя, шевеля губами, затем говорил:
— Гы-ы-ы. — А после некоторой паузы прибавлял свое: — Гусиная шея.
Взглянет и Охрем и захохочет:
— А ведь правда похоже на гусиную шею!
Марья, Васена и Фима прядут. Когда женщины готовят из кудели мочки, в избе поднимается густая пыль. На это время мужчины выходят из избы. Дмитрий идет во двор кормить или проверить скот. Охрем попросит у старика Кудажа лыжи и, бродя по лесу, набивает карманы различными лесными редкостями. Причудливыми наростами, похожими на разных зверей, изогнутыми, точно бараньи рога, палками, кусками трута всевозможной формы. Дома он все это раскладывает по подоконникам, говоря, что они украшают избу. Эти украшения остаются на подоконниках лишь до первой вспышки Васены. Она их обычно сгребает в кучу и выбрасывает в печь.
Охрем пытается с ней ссориться, но бесполезно. Васена не уступает.
Степе нравятся эти занятные вещицы. Многие из них он попрятал на полатях и под изголовьем, и под ваталой. Как-то раз Марья там их и обнаружила.
— Степа, знать, ты ошалел! Для чего насовал под себя куски трута и дерева, чтобы спать было пожестче?
— От Васены уряж спрятал, а то она все побросает в печь, — сказал Степа.
— Зачем тебе нужны эти деревяшки?! — подивилась Марья.
Но не сожгла их, а сложила в кучу возле постели Степы. Она знала пристрастие сына к необычным игрушкам и решила не мешать ему. Худого в этом нет. Степа подолгу вглядывался в причудливые куски дерева и трута, складывал их и так и этак. Иногда у него получалось какое-нибудь домашнее животное или зверь, каким он его себе представлял, так как зверей ему видеть не приходилось, а иной раз — нечто несуразное, ни на что не похожее, но почему-то ему нравящееся. Домашние не заставляли его спускаться с полатей — в избе было холодно. Как бы Марья ни топила печь все равно невозможно ее обогреть. Васена с Фимой пряли в зипунах. На воле снегу навалило до крыши двора. Морозы стояли сильные, в стене избы потрескивали бревна. Два раза в день Марья вводила корову в избу, утром и вечером. Здесь ее кормили и доили. Степа теперь не бегал кататься на лед. Река по краям берегов завалена снегом.
Утро в это морозное время начиналось с того, что Дмитрий с Охремом брали лопаты, пешню и шли на реку расчищать прорубь. Но прежде чем до нее добраться, приходилось прокопать в снегу глубокий проход. Поэтому воду запасали на три-четыре дня. Вода здесь мягкая, не как в баевских колодцах. Дмитрию все здесь нравилось. Кругом такая тишина и благодать. Под окно никто не придет и не постучит. Можно запастись и дровами, вырубая сушняк. А сена коси, сколько успеешь за лето. Все здесь нравилось и Марье, кроме тишины. Она привыкла жить среди людей, любила по вечерам слушать, как поют девушки, как звенят под окнами их веселые голоса. Здесь же, на новой земле, хорошо, если за весь день услышишь трех-четырех людей, а о песне вечером и думать не приходится. Стемнеет — и наступает тишина. Шумит лишь лес. А ближе к ночи часто доносится волчий вой. Вначале откуда-то из лесу, затем все ближе, и вот уже совсем рядом, за стеной, Марья, прильнув к окну, продувает в мерзлом стекле глазок. Потом долго вглядывается в снежную муть ночи и, конечно, ничего не видит. Отвернувшись от окна, вздохнет и скажет:
— Надо бы корову проверить.
— Куда денется твоя корова, стоит за крепким плетнем и под крышей, — возражает Дмитрий.
— Все равно, на волков надежда плохая, они могут и плетень развалить, — настаивает Марья.
Дмитрий откладывает в сторону свое дело, не спеша надевает овчинную шубу.
— Погоди, и я с тобой, — говорит Охрем и тоже начинает одеваться. — Может, хоть одного уложим дубиной, тогда они перестанут выть под окнами.
Дмитрий улыбается в усы, берет в сенях железные трехрогие вилы и, преодолевая метель, пробирается к двору, увязая по пояс в рыхлом снегу. За ним следом со своей ясеневой палкой бредет Охрем. Они долго не возвращаются в избу, укрывшись от пурги в тихом кутке двора. Марья начинает беспокоиться, опять подходит к окну и снова продувает уже успевший заледенеть глазок.
— Не тревожься, — успокаивает ее Васена. — Наш Охрем один разгонит всех волков.
Мужчины наконец возвращаются, облепленные с ног до головы снегом. Отряхиваются у двери, снимают верхнюю одежду и снова берутся за свои лапти. Лаптей за зиму надо наплести много, чтобы их хватило на все лето. Дмитрий плетет лишь на свою семью, Охрем часть лаптей продает на базаре.
Зимние дни короткие. Почти все дела по дому справляются долгими вечерами. Много лучины сгорает за вечер. Степа следит за огнем, пока не захочет спать. Его щенок все время вертится возле него. Но как только Степа отправляется па полати, щенок спешит под коник, к поросенку.
Как-то вечером Охрем сказал Степе:
— Знаешь что, давай сделаем маленького деревянного волчонка и начнем учить собаку охотиться на волков.
Степу можно было и не спрашивать. Он и сам несколько раз пытался вырезать хотя бы собаку, но у него ничего не получалось. А потом он сильно порезал палец, и мать решительно запретила ему брать в руки нож.
С деревянным волчонком Охрем возился два полных дня, забросив свои лапти и прочие дела. Васена не переставала пилить его с утра до вечера. Охрем словно не слышал ее, продолжал вырезать волчонка. Он начал топором, а закончил осколком стекла, которым выровнял все шероховатости. Волчонок получился отличный, точная копия волка, голова слегка приподнята, пасть раскрыта, зубы оскалены, уши торчком. Будь он в натуральную величину, вполне сошел бы за настоящего. На шею игрушке привязали тонкую бечевку. Степа принялся возить ее по полу, а Охрем взял щенка за уши, стал натравливать его на волчонка. Вначале щенок никак не мог понять, что от него хотят, но, войдя в раж, укусил Охрема за палец, и, заодно прихватив ухо волчонка, начал его с остервенением трепать. Охрем в восторге от удачного опыта катался по полу и хохотал безудержно.
— Когда вырастет этот пес... не то что волков... медведей будет давить... — выкрикивал он сквозь смех.
Васена, не выдержав, схватила полено и бросилась унимать мужа. Охрем, как был в одной рубашке и без шапки, выскочил вон из избы, чтобы не попасть под горячую руку жены. Поостыв, он вернулся обратно.
Васена жаловалась:
— Только и знает возиться с игрушками...
— А чего еще мне знать? — отшучивался Охрем.
— Посмотри на Дмитрия, разве он занимается такими пустяками, как ты! — наседает на него Васена.
— Он занялся бы, да не умеет. Разве ему сделать такого волка!
Все в избе смеются. Заливается и его любимая дочь — Наташа, хохотушка, как и отец. Ростом Наташа не вышла, да и выглядит она слабенькой, ножки у нее кривые, маленькое личико желтого нездорового цвета.
Но в последнее время Охрем все чаще тяжело задумывается и заговаривает о том, что ему необходимо опять наниматься в пастухи.
Васена тоже беспокоится:
— Куда наймешься пасти? В Баево теперь не показывайся. Никита-квасник и близко не подпустит тебя к стаду.
— И не надо. В Баево я и сам не пойду. Возьмусь пасти алтышевское стадо. Дмитрий за меня замолвит слово, его там знают. Замолвишь, Дмитрий?
— Отчего же, ты пастух хороший, лучше тебя сыскать трудно, — подтвердил Дмитрий и, помедлив, неожиданно сказал: — А я, признаться, хотел тебя взять с собой бурлачить на Волгу.
— Зачем так далеко ходить? Хребет можно сломать и здесь, — возразил Охрем.