«Должно быть, чья-то молоденькая сноха», — с невольным сочувствием подумал Дмитрий. Он хорошо знал нравы баевцев, и не только их, такое было в каждом эрзянском селении. В бесплодии, или в том, что родятся только девочки, как у Охрема, винили только женщину. И ох как горька была участь такой женщины в семье! Ее объявляли порченой, обвиняли во всех грехах, нагружали самой тяжелой работой, иногда даже переставали кормить, лишь бы поскорее ее извести...

— Моложе меня, знать, не нашла, дура эдакая?

— Говорю, что ворожея на тебя указала.

Дмитрий вышел из сарая, посмотрел на соседские гумна. Кругом было пустынно и тихо. Вернувшись обратно в сарай, он прикрыл дверь и замотал веревочку с внутренней стороны о колышек...

Оставшись один, Дмитрий посидел в невеселом раздумье, затем, увязав вожжами солому, зашагал к избе...

Во дворе его поджидала Марья.

— Ты, должно, из ума выжил, столько времени пробыл на гумне. Чего там делал?

— Солому в сарае перекладывал, мыши ее здорово изгрызли, — в первый раз соврал Дмитрий.

— А я думала, что ты пошел на сходку. С чего, думаю, потащился туда без завтрака. Знать, не пойдешь?

— Нечего мне там делать, обойдутся без меня, — ответил Дмитрий, не поднимая головы.

Он занес охапку соломы в небольшой сарайчик, где они обычно хранили корм для скотины, и приготовился ее резать. Марья вошла за ним.

— Что же ты не идешь завтракать? Куда денется солома, после нарежешь.

На душе у Дмитрия было муторно...

На сходке старики решили, как узнал Дмитрий, что пока дорога еще держится, каждому хозяину, имеющему лошадь, привезти два воза строительного леса. А неимеющим лошадей возместить привоз леса холстом.

Безлошадники, как и следовало ожидать, запротестовали.

— Грязные портянки свои и те не отдам, не то что холст! — кричал Охрем у Нефедовых. — У Васены теперь четыре дочери! Когда подойдет время выдать их замуж, откуда нам взять столько холста на приданое?! А тут им еще подавай на церковь.

— Небось беспокоишься о дочерях, — шутливо заметила Марья.

— Куда же денешься, ведь их нарожала Васена, а не какая-нибудь из снох Никиты-квасника... Может, когда-нибудь родит и сына.

По поводу решения сходки высказался и Дмитрий:

— Нам незачем ездить за лесом на церковь, мы переселяемся на новую землю. Оттуда не приедешь молиться в такую даль.

Пока санная дорога не растаяла, Никита-квасник раза три наведывался к Дмитрию, торопил его ехать за лесом. Дмитрий держался неопределенно: не обещал, но и не отказывался, тянул время. Когда же снег растаял и пошла талая вода, он прямо объявил Никите, что лес возить не поедет, а как только немного подсохнет, начнет переселяться на новую землю.

— На новой земле, знать, хочешь прожить без бога? — возмутился Никита.

— Там богов найдется сколько хочешь и поближе — в Алтышеве, Алатыре, — возразил Дмитрий.

Никита со злости покраснел, борода его затряслась.

— Ты, я смотрю, не из простаков, но и мы не лыком шиты, — свирепо сказал он. — Не поехал за лесом, отдашь холстом.

— Не отдам! — отрезал Дмитрий.

— Не отдашь, сам заберу, когда твоя жена настелит их белить.

Дмитрий на мгновение потерял самообладание и выпалил в лицо Никите:

— Заберешь за своей снохой!

Такое Никите еще никто не смел сказать. Многие поговаривали, что он грешит снохачеством, но ведь это за спиной. Лицо Никиты из багрового стало синим. Он так начал заикаться и спешить, что не смог выговорить ни слова. И лишь когда он отошел от окна и зашагал по улице, к нему наконец вернулась способность говорить членораздельно. И он сказал, потрясая вскинутыми кулаками:

— Земли и страны разрушатся, горы и деревья попадают — Нефедов Дмитрий пошел против бога!

Марья испугалась за мужа.

— Вай, Митрий, зачем ты с ним связался?! Ну съездил бы, привез им воз, он бы отстал от тебя.

— Теперь он и без того отстанет, больше к окну не подойдет, — сказал Дмитрий.

И в самом деле, рассуждал Дмитрий, раз он переезжает из Баева, с какой стати ему гонять свою лошадь за этими бревнами в три обхвата. Его лошади и без того работы будет больше чем достаточно.

Никита-квасник бывал не только под окнами Нефедовых. Он не отставал и от Охрема. Тому он грозил тем, что если Охрем не отдаст положенный с него холст, у него вычтут из оплаты за выпас сельского стада.

— Ничего он не получит от меня! Коли на то пошло, теперь уж обязательно переселюсь на новую землю. Ни за что не останусь в Баеве. Пусть сам он возьмется пасти стадо, весь заработок достанется ему! — кричал Охрем перед соседями после того, как Никита ушел от него.

В эту весну он действительно отказался пасти баевское стадо. Его пасли по очереди сами баевцы почти половину лета, пока не нашли пастуха.

Как только сошел снег, Дмитрий с Охремом отправились на новую землю корчевать под пахоту кустарник.

Осенью, после окончания летних работ, Нефедовы были готовы к переезду на новое место. Все, что нужно было взять со старого гнездовья, понемногу перевезли за летние многочисленные поездки. И все же довольно много остается и здесь. Избу и двор они продали Савкиным, взяли за них рожью и овсом. Большая семья Савкиных собиралась делиться. Баню и сарай на гумне Дмитрий оставил им даром. И то и другое было старое. Их лучше не трогать, развалятся. По этой же причине осталась и изгородь вокруг огорода. Конечно, Савкины могли бы хоть сколько-нибудь заплатить за все это. Но они рассудили: зачем тратиться на то, что может достаться даром. Дмитрий и не настаивал. Там, на новом месте, с лесом повольготнее, а руки свои. В избе остались стол и лавки. С проданной избы их не выносят так же, как не снимают недоуздка с проданной лошади. В старой избе остались и незамысловатые игрушки Степы — расписанная палка, шарик, сделанный из конца гладкого бревна, и самое ценное, что у него было, гвоздь. Он остался на полатях. Как назло застрял в щели между досками, и Степа второпях не мог его достать. Фима же ничего не оставила своего. Не забыла даже кузовок с тряпичными куклами. Степа порядком потешался над ней. Что это она о них вспомнила? Знать, на новой земле собирается играть...

Марья последний раз прошлась по опустевшей избе, заглядывая под лавки и во все углы — не забыли ли что-нибудь. Потом остановилась посередине избы, поклонилась на четыре стороны и заговорила с держателем дома[7]:

— Не осуди нас, держатель дома, не прогневись на нас, уходим от тебя не по своей воле, не по своему желанию, злая нужда гонит нас из насиженного места. Уходим на новую землю искать новой доли. Отдай ты с нами, держатель дома, от своего очага щепотку золы и горсть пылающих углей. Твоими углями мы разожжем новый очаг, и пусть он будет таким же благостным, каким был твой...

Она опять поклонилась во все стороны и подошла к шестку, чтобы взять в тряпицу золы и уголек. Тряпицу с углем и золой она положила себе за пазуху. Выходя в сени, она еще раз окинула взглядом избу. Семнадцатилетней девчонкой ввели ее в первый раз в эту избу, через эти двери. Восемнадцать лет она прожила здесь и уходит теперь отсюда зрелой женщиной, матерью троих детей. Вся молодость прошла в этих четырех стенах, прошла не так уж плохо. У нее нет причин жаловаться на избу и на мужа. Если жизнь здесь и случалась горькой, то в этом виноваты вовсе не они. Пусть и изба не пожалуется на нее, на Марью, когда войдет сюда другая хозяйка. Она ее чисто вымыла, тепло истопила.

Во дворе Марья прошла под задний навес, встала лицом к плетню и начала созывать предков Дмитрия, чтобы они последовали за ними на новую землю. Потом она обратилась к держателю двора[8]: