Степа сидел за столом и с изумлением наблюдал, как дядя Охрем, оторвав от изрядной стопки блинов порядочный кусок, без труда отправил его в рот.
— Дядя Охрем, а солонину сможешь засунуть в рот? — простодушно спросил он.
Фима прыснула в горсть и тут же получила шленок от матери. Досталось и Степе за свой вопрос.
Лишь один Охрем был невозмутим:
— Не пробовал, возможно, и засунул бы, — серьезно ответил Охрем и рассказал, как в Баеве однажды он поспорил на два десятка яиц, сможет ли засунуть в рот шапку, и выиграл.
— А куда девал яйца? — спросил Степа.
— Как это куда? Съел, понятно...
— Все сразу?
— Не домой же их нести. Тут же и съел.
Взрослые в Баеве хорошо помнили эту историю и лишь улыбались. Но Степу удивило, что дядя Охрем за один присест съел двадцать яиц.
Дмитрий с Охремом ушли в Алтышево. Фима села прясть, Степа что-то притих у коника. Марья крикнула сыну:
— Вышел бы на свежий воздух, трубу рано закрыли, угоришь!
Она подошла к конику.
— Степа, ошалел, что ты делаешь?
У Степы лицо от натуги покраснело. Он вытащил изо рта варежку и втянул в себя воздух.
— Шапка все же не полезла, попробовал засунуть варежку. Варежка полезла! — доложил он, сияя.
Марья всплеснула руками:
— Посмотрите на этого бестолкового! Наслушался рассказов дяди Охрема и запихал в рот варежку.
Над Степой посмеялись и выпроводили его с Волкодавом из избы.
На улице тепло. С крыш капала талая вода. Снег мокрый. Назаровы близнецы возле своего двора катали снежные глыбы и складывали из них горку. Здесь у них, на новой земле, нет горок и кататься негде, если не считать льда на реке. Но он всю зиму лежит под глубоким снегом.
Степа не пошел к близнецам. Ему надоело их вечное поддразнивание. С Волкодавом лучше. Он и без этих насмешников бабу вылепит.
Близнецы, заметив Степу, стали звать его. Но Стела сделал вид, что не слышит их. Он скатал большой ком, поставил его перед крыльцом и принялся катать ком поменьше. Этот, меньший, он поднял на большой, подтесал их с боков лопатой, получилось вроде человеческой фигуры. Теперь нужно насадить голову. Для этого надо скатать небольшой круглый ком.
— Не поможешь нам построить горку, не пустим тебя на ней кататься! — крикнул Петярка, подойдя близко ко двору Нефедовых.
— И не пойду! — отозвался Степа, принимаясь накатывать третий ком.
На помощь к брату подоспел Михал. Он похвалился, что у них с Петяркой есть красивая игрушка.
— Иди сюда, покажем тебе таташку![12]
— Откуда она взялась у вас?
— Отец принес из города!
Этого Степа выдержать не мог, оставил начатый ком на половине, пошел к близнецам. У него еще никогда не было своей таташки. У Фимы есть маленькие, кругленькие. Она ими частенько играет в праздник. Подбросит одну кругляшку вверх и, пока та падает, она быстро со стола хватает следующую и ловит подброшенную. И так, пока не подберет все кругляшки со стола. Фима держит их в кузовке, где лежат ее тряпичные куклы, Степе не дает даже посмотреть. А среди них бывают очень красивые, с золотыми полосочками, красными цветочками, ягодками...
Таташка близнецов была красивая. На одной стороне ее красовался пышный цветок, как будто шиповника, с другой стороны торчал кусочек фигурной ручки, весь в золотых колечках. Степа не успел как следует разглядеть таташку, как Петярка спрятал ее в карман, сказав при этом:
— Пусть пока полежит у меня, после отдам тебе, Михал.
Степа принялся упрашивать близнецов, чтобы они дали бы ему подержать ее в руках.
Михал был характером помягче:
— Петярка, дай ему, пусть подержит.
— Будешь с нами строить горку, дадим тебе подержать таташку, — сказал Петярка, подмигнув брату.
Что оставалось делать Степе? Согласился...
Он скатал три больших снежных кома и поднял их на прежние, которые скатали близнецы. Степа весь вспотел, шубейка его и варежки намокли, в лапти набился мокрый снег. Близнецы за это время сделали лишь по два небольших кома.
— Теперь дайте посмотреть таташку по-настоящему, как уговорились.
— Какой ты хитрый, дай ему в руки таташку, а горка-то не доделана, — возразил Петярка.
— Если вы будете катать снег, как сейчас, горку не сделать и за неделю, — сказал с досадой Степа.
Близнецы с усмешкой переглянулись.
— Значит, через неделю ты и получишь таташку подержать, — решительно заявил Петярка.
В первый раз в своей жизни Степа почувствовал не обиду, а презрение, и он так взглянул на близнецов, что они невольно попятились. Степа, круто повернувшись, пошел к своей избе. Дойдя до неоконченной снежной бабы, он остановился, постоял немного, подумал и принялся ее доделывать.
8
Накануне отбытия артели, с которой уходил и Дмитрий со своим соседом, сыном старика Кудажа, Марья затопила баню. Ей помогала Кудажева сноха. В бане дымно, у обеих женщин глаза покраснели и полны слез, то ли от дыма, то ли от горечи разлуки. Управившись, женщины присели отдохнуть, Марья — на опрокинутое корытце, Кудажина сноха — на толстые поленья. Сидели молча. Говорить не о чем, печаль у них одна. Баню они натопили жарко, воды нагрели много, пусть мужчины в дорогу помоются и попарятся вволю. Кто знает, есть ли там на Волге бани? Перед тем как уйти, женщины намочили в корыте два веника — дубовый и березовый, пусть парятся, кто каким захочет. Пол бани подмели. Чтобы не было угара, верхнее окошечко оставили открытым.
Баня стояла на берегу реки. От двора Кудажей к ней вела узенькая тропинка. Женщины направились по ней. Марья шла впереди.
— Скажи своим мужикам, пусть не спешат в баню. Там еще угарно, да и дым не весь вышел, — посоветовала она соседке.
— Наши не очень-то разбирают, угарно или нет. Они и в избе никогда не угорают, — отозвалась та.
К вечеру стало подмораживать. Затвердевший снег хрустел и рассыпался под ногами. Солнце только что скрылось за сосновым лесом, и над его темными зубцами разгоралась вечерняя заря, окрашивая нижние кромки облаков в золотисто-оранжевый цвет. Ночью опять предвиделся морозец. Тропа привела женщин к Кудажевым воротам. Они по своему обыкновению остановились здесь ненадолго.
— В молодости и я горевала, как ты, когда Дмитрий в первый раз ушел с отцом на Волгу. А потом привыкла, — сказала Марья и вздохнула. — Теперь вот опять подошло время расставаться, и снова надо привыкать.
— В жизни, Марья уряж, и без того мало радостей, для чего еще расставаться.
— От добра наши мужики не пошли бы на край света, нужда гонит, — сказала Марья и медленно пошла по тропе дальше, к двору Назаровых. Дойдя до их избы, она легонько ударила ладонью по наличнику и, помедлив, крикнула:
— Дядя Назар, париться идите, баня истопилась.
Наконец Марья дошла до своего двора. У жителей небольшого поселка, кроме этой тропинки, других дорог нет. Она тонкой цепочкой связывает их три двора. На лошадях ездят очень мало. Если кому-либо раз в неделю и придется поехать в лес за дровами или в город, на базар, то след этой поездки закрывает первая же метель. Но с тропинкой метели не справиться, по ней часто ходят.
В избе Марья сказала мужу:
— Иди скорее, Охрем уже ушел.
Степа у двери ожидал, когда соберется отец. Васенина старшая дочь, Наташа, пока они готовились в баню, светила лучиной. Здесь, в поселке, не очень-то придерживались старинных обычаев и огонь зажигали не по времени года, а когда была в нем надобность. К тому же здесь не было вздорного Никиты-квасника, любившего соваться в чужие дела.
Было уже темно, на небе тускло светились звезды. Степа бежал по тропе за отцом, задрав голову вверх и поминутно спотыкаясь. Отец подшучивал над ним:
— Ты, Степа, как неподкованная лошадь.
— Это я смотрю на звезды, потому и спотыкаюсь. Много их рассыпано по небу. По-твоему, сколько?