— Уйди от холстов, не то отстегаю прутом!

— Я еще не все плошел! — возразил Степа, продолжая свое занятие.

Фима не сразу поняла, что значит «не все плошел», когда же заметила, что Степа зашагал по холсту, схватила прутик и бросилась к нему.

— Вай, мама, все мои холсты истоптал! — кричала она на бегу.

На этот раз Степе досталось основательно. С плачем он побежал жаловаться отцу. От обиды плакала и Фима. Ей пришлось собрать истоптанные холсты и заново мочить их в кадке с водой.

— Чего плачешь? — спросил Дмитрий сынишку, когда тот вошел в избу.

— Фима плутом побила.

— За что?

— По холстам ходил.

— Вот за это я тебе еще добавлю костылем, — пригрозил Дмитрий, но не ударил.

Он никогда не поднимал руки на детей и Марью останавливал, если с досады ей приходилось шлепнуть иной раз не в меру расшалившегося ребенка.

— Ладно, не плачь, пойдем навестим Иважа. Посмотрим, как они там с матерью справляются в поле. По дороге нарвем дикого луку.

У Степы мгновенно высохли глаза. Он никогда еще не уходил так далеко от избы. Поле видел только из окна и за баней. С больной ногой Дмитрий тоже не отлучался так далеко. Эта дорога им обоим показалась очень длинной и трудной. Они часто останавливались отдыхать. Степа садился на травку у края дороги. Дмитрий стоял, опершись на костыли.

На яровом поле, где пахали, надо было пройти через паровой клин. Дмитрий свернул с дороги и направился напрямик. Проходя мимо стада, остановился возле Охрема поговорить.

— Далеко ковыляешь? — спросил Охрем.

Из-под коротенького зипуна на нем виднелись новая холщовая рубашка и штаны из плотного холста. Смуглое лицо его выглядело как-то светлее, то ли еще не успело загореть, то ли от перемены жизни. Брак с Васеной изменил его не только внешне. Он и говорить стал степеннее, без шуток.

— Идем проведать Иважа, — сказал Дмитрий.

К ним подошла Ольга и протянула Степе пучок дикого луку. Она теперь помогала новому отцу пасти стадо.

Своих Дмитрий узнал еще издали. Марья шла по полосе с лукошком на шее и рассевала. овес. Ваня допахивал последние борозды клина. Двенадцатилетний паренек издали казался будто привязанным к сохе. Он шагал за ней, спотыкался, его бросало из стороны в сторону. Дмитрию вдруг стало тоскливо. Лучше было бы не ходить сюда и не видеть, как работают жена и малолетний сын. Сколько он еще будет мучиться с этой несчастной ногой? Его взяла неудержимая злость, он бросил костыли и попытался встать на обе ноги. Но тут же присел и взвыл от боли. В глазах у Дмитрия потемнело. Он еле удержался на одной ноге и руках, чтобы не свалиться на пахоту. Степе показалось, что отец решил отдохнуть, и тоже присел. Когда Дмитрий поднял костыли и двинулся дальше, он закапризничал. Не хотел больше идти.. Отец принялся уговаривать его, показывая ему на мать и Иважа, видневшихся вдали. Но Степа их не узнавал. На поле было много людей. Как тут разобраться, где мать, где Иваж. Но он все же лениво поплелся сзади.

Степа заметил мать, когда они подошли к своей полоске. Куда девалась его усталость. Он обогнал отца и побежал впереди. Марья закончила сеять и двинулась к нему навстречу. Дмитрий пошел к телеге на конце полосы, сел на нее. Марья посадила Степу в пустое лукошко и тоже пришла к телеге.

— Ума, знать, лишился, Митрий, в такую даль пришел на одной ноге. И ребенка таскаешь с собой, — недовольно сказала, она и, сняв с шеи лукошко, поставила его вместе со Степой в телегу.

— Засеяла полосу? — спросил Дмитрий жену, не обращая внимания на ее слова.

— Чай, сам видишь, что кончила, — ответила Марья, все еще дуясь на него. — Пойду сменю Иважа, закончим пахать — он бороной будет закрывать семена.

— Бороновать заставим Степу, — сказал Дмитрий, улыбаясь.

Марья не отозвалась на шутку. Перевязав платок и поправив пулай, она пошла подменить Иважа. Ей не понравилось, что муж появился в поле. Зачем показывать людям больную ногу. Сидел бы уж дома да сидел.

Иваж дошел до конца полосы, развернул лошадь и передал вожжи матери.

— Пойдем собирать дикий лук, — сказал он младшему брату, подойдя к телеге.

Степа вылез из лукошка, и они пошли на невспаханное поле. Дмитрий остался у телеги один. Он сидел на краю, на самой грядке, держась за нее одной рукой, больную ногу положил на сухое сено, а здоровую — свесил вниз. Пальцами свободной руки теребил светлую курчавящуюся бородку. Глаза его неотступно следили за женой. Он так и сидел до конца, пока она не вспахала всю полосу.

Закончив, Марья подвела лошадь с сохой к телеге и перепрягла ее в борону.

— Подбрось ей немного сенца, пусть поест, пока подойдет Иваж, — промолвил Дмитрий.

Марья посмотрела на солнце, оно склонилось к западу.

— До темноты надо пробороновать засеянный клин, — сказала она и подвела лошадь к сену.

Дмитрий осторожно снял ногу и опустил ее вниз, потом, опершись на костыли, совсем слез с телеги. Ему захотелось немного постоять, он уже успел как следует отдохнуть.

Подошли Иваж со Степой, принесли охапку дикого лука, кинули ее в телегу. Лошадь потянулась было к зелени.

— Не для тебя! — воскликнул Иваж и замахнулся на нее рукой.

Марья вынула из лыковой кошелки хлеб, отломила всем по куску и посыпала солью.

— Фиме оставьте, — сказала она, кивнув на лук.

Иваж поскорее доел свой кусок хлеба с диким луком и увел лошадь бороновать. За ним поплелся и Степа. Брат посадил его верхом, прошелся с ним два круга и снял, отправив к телеге.

На другой день Дмитрия опять потянуло из избы. Оп вышел во двор, постоял на огороде и пошел на гумно. Сегодня утром Марья, отправляясь на пахоту, строго наказала ему, чтобы он больше не появлялся в поле. Но разве усидишь! Хотя после вчерашней ходьбы нога и побаливала, Дмитрий решил: пусть ноет, он все равно будет ходить. Нельзя в поле, пойдет на гумно. Степа ушел куда-то с Фимой. Дмитрий добрел до гумна, посидел на кучке прошлогодней соломы и направился ко двору. Шагая по тропе на костылях, Дмитрий пробовал понемногу ступать и на больную ногу. «Надо же приучить ее ходить, — думал он. — Пусть болит, а все же надо».

Возле бани Дмитрий увидел детей. Фима возилась с холстами, а Степа, немного в стороне, строил из прутиков дом. Заметив отца, он бросился к нему:

— Тятя, пойдем опять в поле за луком?

— Нет, сынок. Нам с тобой велено сидеть дома.

— Сидеть дома и смотлеть класивые иглуски дедуски Охона?!

— Какие игрушки? — удивился Дмитрий. — Красивую игрушку дед Охон взял с собой.

— Иглуска на полке, я видел с полатей, — сказал Степа и потянул отца за штанину.

Дмитрий подумал, что мальчик не раз видел, как дед Охон клал книгу на полку напротив полатей, поэтому так и говорит. Все же он заковылял с ним в избу, а когда взглянул на полку, несказанно удивился: псалтырь действительно находился там.

— Вот тебе на, — в раздумье произнес он. —Дед Охон, видимо, ее забыл здесь. Иначе как же могло случиться это.

Он подсел с книгой к столу и принялся ее перелистывать. Буквы, которые показывал ему старик, он помнил все, а те, что не успел запомнить, называл по догадке. Степа тоже взобрался на лавку, положил локти на стол и уставился в книгу. Дмитрий потрепал его по светлой головке и, улыбаясь, спросил:

— Что же ты молчал о красивых игрушках дедушки Охона?

Степа передернул остренькими плечами и ничего не ответил.

Теперь Дмитрию нашлось занятие. Каждое утро, позавтракав, доставал с полки псалтырь и садился читать. С ним рядом какое-то время сидел и Степа. Когда ему надоедало сидеть без дела, уходил на улицу. Там куда интереснее, тепло, повсюду появилась зеленая травка. Фима и ее подруги играли в мячик, прятки, догонялки. Поиграют немного, разойдутся мочить холсты, затем — снова собираются. Соседи — Назаровы близнецы — под своими окнами играли. Степа тоже пробовал с ними играть, но они все время его заставляли водить.