Выгоды от такой реформы были очевидны: крупное воинское подразделение могло десятилетиями постоянно находиться на защищаемой территории, охраняя ее от постоянных мелких набегов врага, не требующих мобилизации императорской армии. При этом его содержание не ложилось дополнительным бременем на государственную казну.
Однако такой принцип имел и существенный недостаток: двойственность задач воинов-землевладельцев приводила к серьезному понижению уровня подготовки каждого стратиота, вынужденного часть времени заниматься собственным хозяйством, а не подготовкой к бою. Наиболее ярко можно проиллюстрировать это проблемой ухудшения навыков стрельбы из лука.
Достаточно широко известен факт, что стрельба из лука, особенно на движущемся коне, требует от воина специфических умений, которых сложно достигнуть в обычных условиях оседлой жизни. Поэтому самыми лучшими конными лучниками были народы, для которых охота была частью образа жизни и ежедневно тренируемым навыком.
Знаменитая похвала стрелков Прокопия Кесарийского, с которой начинается его история войн[217], показывает действительно высокий уровень этого искусства в армии Юстиниана, достигнутый во многом благодаря большому количеству «гуннов», под которыми подразумеваются варвары-кочевники, принятые на службу Империи.
Уже во второй половине VI века, когда количество подходящих по навыкам федератов заметно сократилось, появилось достаточно детальное руководство по обучению стрельбе, обычно присоединяемое к анонимному трактату «О стратегии»[218].
Переход на фемную армию особенно сильно ударил по этому роду войск. Понятно, что по сравнению с наемником-гунном, с детства постоянно упражняющимся в стрельбе из лука и владению конем, аналогичные навыки стратиота-ополченца были намного ниже. К тому же хроническая нехватка денег не позволяла содержать большое количество воинов с дорогостоящим комплектом соответствующего вооружения.
Все это привело к заметному ухудшению навыков использования луков и отказ от тактики боя, предполагавшей массированное применение конных лучников. Их нехватку пришлось компенсировать возвращением к менее совершенным видам стрелкового оружия. Так, в источниках стали чаще упоминаться пращники, метатели дротиков и даже появились рекомендации массово учить всех солдат метать камни вручную.
Разделяя в целом аргументацию А.В. Банникова и М.А. Морозова, мы не можем согласиться с категоричностью вывода: «Византийский лучник VII-IX вв. — персонаж скорее вымышленный, нежели реальный»[219]. Конные и пешие лучники оставались важной частью войска, причем даже на уровне фемного ополчения. Без них противостояние угрозам восточных неприятелей было бы просто невозможно.
Тем не менее следует признать, что поддержание хоть какого-то уровня этих навыков требовало постоянных усилий от командиров. Поэтому неудивительно, что в «Тактике Льва» появляется настойчивое требование обучать воинов стрельбе[220]. Увеличение экономического и военного могущества страны во второй половине X века привело к возвращению практики активного использования больших масс лучников, однако последующие кризисы вновь привели к новому падению уровня подготовки воинов, на этот раз уже окончательно.
Аналогичные примеры можно привести и из других родов войск. В целом надо признать — боевые навыки фемных стратиотов были заметно ниже, чем воинов предыдущего периода.
Еще одним важным фактором стало серьезное изменение противников империи на восточных и южных границах. Персы, давний враг Рима, формировали свое войско по аналогичным своим западным соперникам принципам. Активно привлекая к службе национальные контингенты из проживающих на территории страны народностей, они пользовались и услугами наемников-кочевников.
При довольно умелом обращении с оружием, в том числе стрелковым, персидская пехота была известна низким боевым духом, неоднократно отмечавшимся в источниках еще античных времен, зачастую обращаясь в бегство при малейших трудностях. Это приводило к часто вынужденному использованию по преимуществу осторожно-оборонительной тактики действия сасанидов на поле боя.
Полководцы персов предпочитали не рисковать, вступая в битву только при численном перевесе. В «Аин-Намэ» (букв. «Книге установлений»), известной нам лишь во фрагментах, дается такая рекомендация полководцу: «Не следует войску сражаться с врагом, если число его не превышает в четыре или три раза числа врагов; если же враг нападает на него, то оно может сражаться, если превышает число врагов приблизительно в полтора раза»[221].
Кроме того, персы старались не ввязываться в долгую рукопашную борьбу, предпочитая массовый стрелковый бой. Часто они оттягивали начало битвы до второй половины дня, чтобы при неблагоприятном развитии боя отступить, пользуясь ночной тьмой[222]. Эти тактические приемы были хорошо известны и византийцам, которые часто и охотно их применяли.
Увы, недостаток источников не позволяет нам подробно описать мотивацию воинов персидской армии войны 602—628 годов. Сам Хосров II, как уже упоминалось, видел в этом конфликте определенный религиозный подтекст. Однако разделяли ли эти мысли его воины? Ответа, к сожалению, нет.
Экспансия арабов под знаменем ислама столкнула византийцев с совершенно иным противником, совершенно очевидно воспринимавшим свои действия как религиозный подвиг. Это мнение разделяли не только полководцы, но и рядовые воины, которые не боялись решительных действий и часто нападали даже на превышающих по численности врагов. Для многих из них смерть в бою была желанна, обещая попадание в рай в общество гурий, обеспечивавших героев всеми возможными блаженствами.
Даже когда Халифат уже начал ослабевать из-за внутренних конфликтов, а жизнь его правителей в VIII-IХ веках все меньше стала походить на суровый аскетизм праведного воина и правителя Умара ибн аль-Хатаба, идеи джихада продолжали вдохновлять рядовых воинов и их непосредственных начальников.
Д. Хэлдон отмечает, что в конце VIII века «мусульманские набеги на византийскую территорию начали все более и более принимать ритуальный характер, поскольку ромеи представляли главного неисламского врага халифата и стали вследствие этого первой жертвой джихада, или священной войны. Захват добычи и сам факт набега заменили в глазах арабов присоединение территории или достижения долговременных стратегических преимуществ»[223].
Э. Люттвак добавляет: «Отношения (с государствами ислама. — Г.К.) были практически все время натянутыми и очень часто выливались в вооруженные конфликты… Правители-мусульмане… должны были рассматривать все немусульманские страны на планете как “дом войны”, дар ал-харб, который мусульманам предстоит завоевать до дня искупления. Поэтому постоянный мир (салам) с немусульманской державой нельзя было… заключить на законных религиозных основаниях… Верным позволялось лишь перемирие (худна), временное, прагматически обусловленное соглашение, целью которого было выиграть время: на неделю, на год или на срок одного поколения покуда джихад не возобновится»[224].
То, что Византии все-таки удалось выжить и отразить натиск новых врагов, заметно превосходящих ее по возможностям, свидетельствует о сохранении высокой боеспособности ее армии.
До конца века ромеи медленно отступали под давлением халифата, используя сохранившиеся у них технический потенциал, сыгравший, например, значительную роль в разгроме вражеского флота знаменитым «греческим огнем». Однако такие победы носили лишь временный характер. Для изменения ситуации требовалось найти способ серьезно поднять боеспособность фемного ополчения.
