Весьма интересна позиция еще одного христианского историка и богослова V века св. Феодорита Кирского. В отличие от большинства церковных писателей, описывающих историю как коллективный труд многих людей под руководством Промысла и не придающих самостоятельного значения действиям нечистых сил, этот автор стремится показать, что силы тьмы активно противодействуют христианам в их земной жизни.
«Для лукавого и завистливого демона, губителя людей, невыносимо было видеть плавание церкви при попутном ветре; он составил злокозненные замыслы и старался потопить ее, управляемую Творцом и Владыкою всяческих. Так как эллинское заблуждение сделалось уже очевидным, так как разные ухищрения демонов выведены были наружу и весьма многие люди, перестав чтить тварь, вместо нее воспевали Творца, то он не открыто воздвиг войну на Бога и Спаса нашего, но нашел людей, удостоенных наименования христиан и, однако ж, поработившихся любочестию и тщеславию, и их-то употребил в орудие своих замыслов»[137].
Совершенно нехарактерными для раннего христианства (за исключением уже упомянутого Евсевия Памфила), но совсем не чуждыми логике ветхозаветных авторов, а иногда и текстуально их повторяющими (См., например, Ам. 6:14: «Вот Я, говорит Господь Бог Саваоф, воздвигну народ против вас» или 3 Цар 11:23 «И воздвиг Бог против Соломона еще противника») звучат его слова, что Бог сподвигает на войну народы.
Однако у Феодорита насылаемые Богом войны служат уже не воспитательным средством, а используются Им для защиты верных: «Впрочем человеколюбивый Бог удостаивал тогда церкви не этого только промышления. Он сподоблял их и другой своей милости… Возбудив готский народ к войне, (Бог) отвлек к Боспору того, который умел сражаться с одними благочестивыми»[138].
Более того, в его речи начинают звучать едва ли не крестоносные мотивы, более характерные, как мы покажем ниже, для последующих эпох. Так, император Феодосий Великий, по случаю уже упомянутой выше битвы с узурпатором Евгением, говорит предлагавшим отступить соратникам: «Не должно… спасительный крест обвинять в… слабости, а изображению Геркулесову приписывать такую силу, ибо этому войску приидет крест, а неприятельскому — то изображение»[139].
Сам Бог, по мысли Феодорита, также применяет «силовые методы» для защиты христианской державы: «Когда предводитель кочующих скифов, Роил, с многочисленным войском перешел Истр, опустошал и грабил Фракию с угрозой… Бог бросил с неба громы и молнии и ими истребил как его самого, так и все его войско. Нечто подобное совершил Господь и в войну персидскую… тогда Господь ниспослал всеувлекающий дождь и величайший град и, этим воспрепятствовав бегу лошадей… остановил дальнейший поход врагов»[140].
Такие сюжеты, на наш взгляд, можно объяснить достаточно явным стремлением автора провести параллели с библейской историей. Если Бог защищает империю и помогает ей сражаться с врагами так же, как и во времена Иисуса Навина, значит, на троне находятся «как и в старые времена» осененные небесным благоволением помазанники Божии.
Кроме того, нельзя не отметить, что Феодорит Кирский являлся ярчайшим представителем именно антиохийской богословской традиции, любившей библейские аналогии и ценившей буквальные ее трактовки. Поэтому неслучайно его желание описать историю, максимально уподобляя ее библейским образцам.
Об этом говорит и прот. Георгий Флоровский: «Его (Феодорита) представления о смысле и характере пережитого Церковью за изображаемое им столетие исторического процесса, пожалуй, страдают излишней простотой. Он злоупотребляет провиденциализмом и не дает слишком часто ни прагматического, ни психологического анализа… У Феодорита история перестает быть только хроникой, — в ритме событий он усматривает общий смысл, изображает прошлое как борьбу Церкви с ересью»[141].
Автор допускает и силовые методы в достижении мира, так, об обращении эфиопов (называемых им индийцами) он пишет: «Когда слава о мужестве и благочестии царя пронеслась всюду и окрестные варвары самым опытом научились предпочитать мир войне»[142]. Разделяет он и общее для раннехристианских текстов убеждение, что благочестие способно решать политические проблемы, ведь по молитвам ревностных христиан «утишаются войны»[143].
Все вышесказанное приводит к подтверждению тезиса, высказанного Эдвардом Люттваком, о том, что Византия с самых первых веков своего существования стремилась избегать непосредственных военных действий из-за связанных с ними многочисленными затратами и серьезным риском. В ситуации IV-V веков, да и позднее, любая даже самая успешная война против одних захватчиков могла привести к истощению страны и поражению от новых варваров[144]. Поэтому Римская империя на последнем этапе своей истории и Византия просто стремились сохранить свои границы, но не вела борьбу за их расширение. Даже в случае удачного похода прибыль от военной добычи практически никогда не могла покрыть расходы на ту или иную кампанию.
Содержание регулярной армии, несмотря на очевидные ее преимущества, обходилось дорого, а потери в ее живой силе могли быть восполнены лишь со значительным трудом и временем. «Разбавление» же императорских подразделений отрядами храбрых, но недисциплинированных союзников-федератов, ухудшало общий уровень войск, делая их морально неустойчивыми.
Поэтому империя старалась сделать ставку на хорошую подготовку полководцев и богатую традицию «науки воевать»[145], а по возможности, вообще избегать вооруженных столкновений, отводя значимую роль знаменитой византийской дипломатии. Действительно, оказывалось намного дешевле и безопаснее подкупить врага (или натравить на него другого соседа), чем испытывать прочность своих укреплений и войск.
Эти соображения прекрасно подытоживает анонимный полемолог VI века: «Хорошо известно, что война есть большое бедствие и наихудшее из всех зол. Но поскольку враги превратили пролитие нашей крови в побудительный стимул и наивысшее выражение доблести, и поскольку каждый обязан защищать свою родину и своих соотечественников словом, пером и делом, мы приняли решение написать о стратегике, благодаря которой мы сможем не только противостоять врагам, но и разгромить их… Тот, кто намерен воевать с другими, должен, прежде всего, обеспечить безопасность собственной земли. Говоря о безопасности, я имею в виду безопасность не только одной лишь армии, но также и городов и всей страны вообще, так чтобы никто из местных жителей не потерпел от врагов никакого урона… Когда у нас не имеется никаких способов вести войну, мы должны предпочесть мир, даже если вследствие этого мы окажемся в невыгодном положении. Ибо из двух зол выбирают наименьшее: в данном случае гораздо важнее уберечь нашу собственную землю, и поэтому состояние мира более предпочтительно по сравнению со всеми другими»[146].
В отличие от германских или тюркских кочевых племен, довольно развитое общество ромеев знало иные способы самореализации личности, чем воинские подвиги. Высоко ценилось хорошее светское или духовное образование, успешная карьера чиновника, литературные таланты, способность к философии и богословию, личное благочестие и прочее.
Примечательно, что сама по себе идея «симфонии» гражданской и церковной власти не предполагала активного вовлечения государства в религиозные дела, в том числе в аспекте войны.
Основанием права вести войны считалась идея справедливости, о которой мы уже упоминали выше. Сам император Юстиниан заявлял, что поддержание справедливого устройства общества является едва ли не главной задачей светской власти. Поэтому тема законности и обоснованности войн стала одной из главных в этот период времени и часто встречалась в официальных документах и сочинениях историков.
