— Если ты будешь брать такой тон с нами, — возразил мне первый приказчик, очевидно, старший между остальными, — то тебя отсюда выведут!..

В это время вошёл в магазин покупатель в чистом, не таком, как было на мне, платье.

— Ну, ступай, — махнули мне.

— Да позвольте… — начал было я.

— Ступай, ступай…

Я пожал плечами и, стараясь сохранить достоинство, вышел.

— Много тут таких шляется! — пустили мне вслед.

Я направился в соседний магазин и там повёл себя умнее.

Я начал с того, что объяснил, что я здесь иностранец, русский, что со мною случилось несчастье — меня обобрали, и просил указать, где живёт русский консул.

В объяснении своём я старался держаться общих выражений, не вдаваясь ни в какие подробности.

Наученный уже опытом, я боялся спросить, какое число сегодня, чтобы не подвергнуться снова насмешкам. Я поискал только глазами, нет ли стенного календаря где-нибудь, и нашёл его над конторкой. Это был обыкновенный отрывной календарь, но, взглянув на него, я разинул рот от удивления: на листке календаря стояла большая цифра восемь.

Пришли мы в Порт-Саид второго числа. Это помнил я отлично, потому что записал наше прибытие в записную книжку, оставшуюся с прочими вещами на пароходе.

— Неужели сегодня восьмое число? — спросил я.

Мне ответили, что «да, сегодня восьмое июля». Это значило, что или всё пережитое мною случилось на самом деле, или я проспал шесть дней.

Но шести дней проспать я не мог. Конечно, это было немыслимо.

По дороге к консулу я подсчитал дни — всё вышло, как по писанному: второго мы пришли в Порт-Саид, в тот же день ночью, в два часа, я ушёл на керосинщике. По каналу мы шли двадцать часов; третьего, в девять часов вечера, были в Суэце — вышли через два часа. На другой день, четвёртого, прошли «Дедалус»; пятого с утра дул хамсин, а ночью мы сели на риф; шестого отправили лодку с помощником, а вечером увидели баржи. На другой день было нападение черномазых… Это было вчера, седьмого. Целый день я шёл…

А сегодня очутился снова в Порт-Саиде. Сегодня же восьмое число. Всё было совершенно верно. Непонятно было одно только, как я попал обратно сюда, в Порт-Саид?

Консул принял меня недоверчиво и подозрительно оглядел с ног до головы.

Он не посадил меня, хотя и сам не сел, и заговорил со мной стоя.

— Вы русский?

— Да.

— Ваша фамилия?

Я назвал себя.

Консул поднял брови, как бы удивившись.

— Вы Николай Александрович Гринёв, дворянин? — переспросил он, сделав большие глаза.

— Да, я русский дворянин Николай Александрович Гринёв, — повторил я, потому что это было моё имя, отчество и фамилия… [1]

Консул несколько странно улыбнулся.

— Вы шли на пароходе «Добровольного Флота»? — проговорил он.

— И второго числа прибыл в Порт-Саид.

— Совершенно верно, — подтвердил консул.

— Значит, вы слышали обо мне?

— Об вас — не знаю. Капитан парохода заявил мне, что один из пассажиров, Николай Александрович Гринёв, не вернулся на пароход, и отдал мне его вещи и деньги, рассчитывая, что первым делом оставшийся пассажир отнесётся ко мне…

— Слава Богу! — невольно воскликнул я, обрадовавшись, что мои вещи и деньги были у консула. — Удивляюсь, как раньше не пришло мне в голову обратиться к вам.

— В самом деле, отчего вы не обратились раньше?

— Не понимаю. На меня точно нашло затмение. Когда я пять дней назад вернулся на набережную и убедился, что опоздал на свой пароход, я до того растерялся, что упросил капитана американского керосинщика, чтоб он взял меня.

Консул снова улыбнулся.

— Дальше?

— Дальше я отправился, пройдя канал, на том же керосинщике из Суэца, потому что не застал уже своего парохода.

— Куда же вы отправились?

— В Аден. Капитан рассчитывал, что мы можем захватить наш пароход там, потому что пароходу этому нужно было брать в Адене уголь, что задерживало его на сутки.

— Странно! — сказал консул.

— И очень неприятно, — подтвердил я, — мы сели на риф.

— На керосинщике?

— Да.

— Очень странно. Я не слыхал, чтоб за эти дни какой-нибудь американский пароход сел на мель…

— Вы и не могли слышать… Мы сели на риф с пятого на шестое. Шестого отправили лодку с помощником капитана на путь пароходов. В тот же день он, очевидно, не встретил судна, иначе вернулся бы с ним к нам на помощь вчера. А вчера на нас напали дикие…

— Позвольте. Вы говорите, что вчера на вас напали дикие?

— Да.

— На рифе?

— На рифе.

— И об этом не могло ещё прийти известия в Порт-Саид?

— Не только об этом, но и о том, что мы сели на риф. Оно придёт сюда, вероятно, только сегодня, самое раннее…

— Ну, а как же вы-то тут?..

Консул спросил это с таким твёрдым убеждением, что я одним его вопросом уличён уже во лжи, что я растерялся.

В самом деле, всякому должны были показаться мои слова невероятными. Я говорил ему, что известию по телеграфу было рано прийти, а между тем сам был уже в Порт-Саиде…

Только теперь сообразил я всю кажущуюся нелепость своего рассказа. А между тем ничего другого я не мог рассказать. Я развёл руками и ответил:

— Не знаю, как я очутился тут, но уверяю вас, что говорю правду…

Я не мог решить, что было для меня хуже: физическое ли мучение вчерашней подневольной ходьбы или нравственная пытка, которую я испытывал теперь, стоя перед консулом, имевшим полную возможность доказать мне, что я лгу, не верить мне и потому презирать меня.

Со своей точки зрения он был совершенно прав. Поставив себя на его место, я должен был согласиться, что иначе, как с полным недоверием, нельзя было отнестись к моему рассказу.

Мне оставалось только уверять его, что я говорю правду, дать, пожалуй, честное слово, но он не мог придать никакой цены ни моим уверениям, ни моему слову, потому что видел меня в первый раз. К тому же растерзанный вид мой, в котором я предстал перед ним, также не мог внушить ко мне доверия…

— Вот видите, милостивый государь, — наставительно произнёс консул, — как ни странен, чтобы не сказать более, ваш рассказ, но мне кажется ваше появление у меня ещё страннее…

— Это почему? — спросил я, невольно удивлённый. — Что ж тут странного, что я обратился к вам, к кому же мне было прийти, как не к консулу?..

— Но вы пришли слишком поздно…

— В этом моя ошибка…

— И неловкость, — перебил меня консул, — неловкость, потому что настоящий Николай Александрович Гринёв был у меня в тот же день и получил свои вещи, деньги и паспорт…

У меня подкосились ноги, и я сел на подвернувшийся мне стул.

— Как настоящий Гринёв! — воскликнул я. — В какой «тот же» день явился он, и почему вы отдали ему мои вещи?..

— Гринёв явился ко мне, — пояснил консул, — второго числа поздно вечером, после того, что ушёл пароход, на который он опоздал…

— И вы так, по первому слову, отдали вещи и деньги?

Консул с достоинством покачал головою.

— Я не отдал по первому слову. Я просил его прийти на другой день за вещами. И он явился на другой день. Других заявлений у меня не было. Я, осмотрев предварительно вещи, предложил явившемуся описать мне их; он дал подробные указания и вполне точно определил, какая сумма его денег находилась у меня. Дальнейшие предосторожности мне казались лишними: я убедился, что имею дело с владельцем вещей, и отдал их ему под расписку…

— Но это обманщик! — вырвалось у меня.

Консул ничего не ответил, но по выражению его лица было ясно, что он считает обманщиком, конечно, не того, который явился к нему немедленно и, по-видимому, держал себя очень уверенно и доказательно, а меня, вдруг как бы с неба свалившегося через шесть дней, да ещё с рассказом о том, что вчера я сидел на рифе и был в плену у диких, а сегодня очутился в Порт-Саиде.