Глаза снова сомкнулись, и на этот раз так, что я не мог уже и их открыть. Шевельнуть веком не мог я от усталости и заснул, думая о том, что завтра снова станет жечь яркое солнце и снова мне придётся идти…
Заснув, я погрузился в состояние полного забытья, которое продолжается очень долго. Я ничего не видел, ничего не чувствовал, ничего не ощущал.
Потом мне привиделся сон, довольно беспорядочный и нелепый: передо мною тянулись рельсы железной дороги бесконечной, уходящей в пространство нитью. Под рельсами лежали шпалы, ровные и обточенные, словно они были сделаны, как фортепианные клавиши, из слоновой кости. И вот я должен был идти по этим клавишам, но сколько ни шёл, всё-таки не подвигался. Клавиши бежали вперёд под моими ногами и оставляли меня на прежнем месте…
И вдруг взошло солнце и ослепительно блеснуло мне прямо в глаза…
Я открыл их.
XII
Я открыл глаза и сощурился от ослепительного блеска, только это было не солнце, а электрическая лампочка.
Я лежал на мягком тюфяке в каком-то странном, очень узеньком, но вместе с тем очень уютном помещении. Это было что-то среднее между каютой, каретой и отделением вагона.
Двое людей, оборотись ко мне спиной, стояли нагнувшись над столом-полочкой, на котором были разложены бумаги, и спорили.
Они говорили по-английски. Речь у них шла о каких-то вычислениях, касающихся тяжести и соответственной силы для её подъёма.
Ни черномазых, ни их костра, ни звёздного неба не было… Рельс и клавишей тоже.
Я знал, что черномазые были наяву, а рельсы и клавиши во сне, но не мог никак понять, в грёзах или в действительности было то, что я видел теперь перед своими глазами.
Я совершенно определённо чувствовал под собой мягкий тюфяк, видел свет электрической лампочки, слышал разговор двух людей, но вместе с тем помещение, в котором я очутился, было совсем не похоже на что-нибудь виденное мною до сих пор, и если это не во сне, то каким образом попал я сюда прямо с ночлега в пустыне, куда загнали меня насильно?
Я попробовал ущипнуть себя. Щипок вызвал ясное ощущение боли, как это бывает, только когда бодрствуешь…
Нет, я не спал.
Мне пришло в голову, что я галлюцинирую. Правда, о такой реальной галлюцинации я не слыхал и не читал никогда, но объяснение это мне казалось самым подходящим… Некоторое время я боялся шевельнуться, даже дохнуть…
Я опасался, что при движении моём галлюцинация исчезнет, и я снова увижу тогда пустыню, костёр и моих мучителей, черномазых.
Несмотря, однако, на это опасение, или именно вследствие него (так уж странно устроен человек), я почти сейчас же постарался, чтобы галлюцинация исчезла. Мне захотелось проверить себя. Я резко двинулся и кашлянул.
— Проснулся! — сказал один из разговаривавших, не оборачиваясь.
Другой обернулся и поглядел на меня. Лицо у него было не старое, с белокурыми усами и умными серыми глазами.
Он приблизился ко мне, пощупал мне голову, вернулся к столику, взял с него фарфоровую кружку и подал мне её…
— Пейте!..
Когда он отходил от столика, я заметил, что над этим столом был целый ряд всевозможных кнопок, рычагов и рукояток.
В кружке оказался крепкий, наварный бульон, похожий скорее на эссенцию.
Я выпил его с удовольствием.
— Пора опускаться, — сказал в это время стоявший ко мне спиною у стола.
— Сейчас! — ответил белокурый, оставил меня и начал повёртывать рычаги и рукоятки над столом.
Другой низко нагнулся над вделанной в стол трубою…
Они начали обмениваться отрывочными и совершенно непонятными для меня словами, похожими по своей краткости на междометия…
— Гоп!
— Тран…
— Вир…
— Вир, вир, гоп!..
«Неужели мне всё это представляется только?» — подумал я.
Эти восклицания, повторяющиеся и бессмысленные, были очень похожи на звуки, чудящиеся в бреду…
Впечатление бреда усиливалось ещё непрерывным гулом, стоявшим где-то близко, словно кругом меня. Я только что распознал этот гул и, распознав его, стал прислушиваться.
Гудело с завыванием, словно ветер в трубе зимою во время вьюги…
И как бы на фоне этого гула продолжали раздаваться непонятные возгласы:
— Вир…
— Трон…
— Лёч!..
— Трон… Вир!!..
«Нет, это бред, это бред», — решил я и вдруг, ощутив страстное желание услышать свой голос, запел…
Я запел тривиальный мотив шансонетки, но мне показалось, что он удивительно подходил к непрерывному гулу, стоявшему у меня в ушах…
Белокурый обернулся ко мне и повелительно произнёс: — Тссс!..
Я замолк.
Повертев рычаги и рукоятки, он снова приблизился ко мне, на этот раз с рюмкой…
— Где я? — спросил я, взяв у него рюмку, которую он мне протягивал.
Он не ответил на вопрос, а опять проговорил только:
— Пейте!..
Больше я ничего не помню. Я вдруг словно погрузился в тёмный мешок, и всё исчезло. Я перестал сознавать и чувствовать…
XIII
Неужели всё это оказалось сном?.. Всё с самого начала, с самого Порт-Саида?
И Красное море, и пароход-керосинщик, и Суэцкий канал, и маяк «Дедалус», и дикие, и нападение их, и всё, что было потом — неужели мне грезилось всё это?
— Да неужели? — повторил я себе, очнувшись и вскочив на ноги.
Вдали виднелись постройки города с высокой башней маяка в стороне моря. Я узнал их очертание. Не было сомнения — это Порт-Саид.
Так я проспал и видел всё во сне!
И хотя мне должно было быть всё равно, видел ли я сон или переживал действительность, потому, во-первых, что это уже прошло, а во-вторых, все мои впечатления были совершенно реальны, я очень обрадовался тому, что это был только сон.
Но сколько же времени проспал я?
Судя по солнцу, было ещё утро.
Значит, я вчера с вечера заснул после своего странного посещения больной.
Да была ли ещё и эта больная, может быть, мне и она приснилась?..
Обрадовавшись, я направился к Порт-Саиду.
Платье на мне было изорвано, на голове вместо шляпы была накручена тряпка.
Тряпка была точь-в-точь такая, какую мне дали, как я помнил, черномазые во сне.
Это меня смутило.
По мере того, как я продвигался, меня начинала смущать тоже боль в ногах.
Человек, проспавший ночь хотя бы даже и под открытым небом, не мог чувствовать такой усталости. От сна ноги не заболят.
Я спешил, однако, к Порт-Саиду, как к обетованному месту, где должен был узнать решение загадки.
Попав, наконец, на улицу, я заглянул в окно первого магазина, где было выставлено зеркало, и ужаснулся своему виду. В истерзанном платье, с тряпкой на голове, я был похож на оборванца в полном смысле этого слова.
Я вошёл в магазин.
Меня подозрительно оглядели и спросили, что мне нужно.
Сделано это было так, что я невольно потупился и мне стало стыдно…
— Которое сегодня число? — спросил я по-французски.
Меня не поняли.
Я повторил свой вопрос по-английски…
Приказчики усмехнулись и объяснили мне, что они говорят и по-французски, и по-английски (и прескверно говорили, надо отдать им справедливость), но что они не могут взять в толк, почему для меня тайна, какое число сегодня…
— А между тем это так легко, — сострил один из них, — сегодня несомненно число, следующее за вчерашним.
Я совершенно не привык к такому обращению со мной приказчиков, но вместо того, чтобы рассердиться, я как-то глупо ухмыльнулся и не без труда пробормотал:
— Да, но я не знаю, какое было вчера число.
Это вызвало взрыв хохота.
— Тогда вспомните, что было третьего дня! — посоветовал мне другой приказчик, вероятно, такой же весёлый, как и первый.
— Третьего дня он, верно, пьян был! — решил третий.
И взрыв хохота повторился.
— Я вас спрашиваю, — произнёс я серьёзно и внушительно, — которое число сегодня, можете вы мне сказать это?
