Такое Соломоново решение вопроса мне не пришло в голову.

Я задумался.

В самом деле, Джуди казался прав. Это был наиболее верный и действительный выход.

— Хорошо, я постараюсь сделать так, — решил я, — а пока можешь ты сейчас же пойти к тому коттеджу и сторожить? Если туда вернётся усатый, или старик-хозяин уйдёт куда-нибудь, или проведут туда женщину — сейчас же беги сюда ко мне и расскажи, что случилось нового.

— Это Джуди может сделать! — радостно подхватил он. — Джуди сию минуту побежит и будет сторожить. Он понимает, зачем это надо сделать!

— Ну, ступай и будь только осторожен, чтобы тебя не заметили.

— Пусть господин будет спокоен. Джуди умеет прятаться!

Он ушёл, а мне не сиделось на месте.

«Вот что, — сообразил я, — поехать на пароход сейчас! И если она ещё там, рассказать всё капитану и прибегнуть к его защите».

Я живо добрался до пристани и на первой же попавшейся лодке отправился на пароход.

Поездка моя на пароход оказалась напрасною.

Приближаясь к нему, я увидел, что он поднимает якорь, готовясь уйти в море.

Трапы были подняты, и нечего мне было стараться проникнуть на палубу, так как было очевидно, что ту, которую я искал, свезли уже на берег.

Это являлось малоутешительным.

Но зато с другой стороны, хорошо было, что Джуди, который должен был следить за коттеджем, не появлялся ко мне в этот вечер, и я до некоторой степени мог быть спокоен, что торг ещё не состоялся.

Трудно себе представить те разнообразно сложные чувства, которые я испытывал, ожидая на другой день к себе Сарматова к завтраку.

Понятная гадливость к этому человеку смешивалась с беспокойством о судьбе его жертвы, и вместе с тем я волновался, как актёр перед дебютом, боясь, что не сумею выдержать роли до конца.

Роль эта была неприятная, трудная, опасная и рискованная, потому что малейшая оплошность портила всё дело.

Я должен был сохранять совершенно спокойную внешность, полное хладнокровие и вести хитро обдуманный разговор, последовательный и логичный.

Между тем, внутри у меня всё дрожало, и голова отказывалась работать последовательно и логично.

Мне случалось прежде встречаться с дурными людьми, но тогда дело решалось просто: я отворачивался от них и избегал их общества.

Теперь наоборот, я, заведомо зная, что самый дрянной человек, о котором я когда-нибудь слышал, вор будет сидеть со мной за одним столом, должен был готовиться к тому, чтобы скрыть своё отвращение к нему, угощать его и разговаривать с ним.

Завтрак был накрыт на моём балконе.

Круглый стол красиво белел своею скатертью и искрился хрусталём. Серебро блестело на нём. Большой ананас, обложенный бананами, стоял в вазе посередине, и приторный аромат его чувствовался в воздухе.

Солнце пекло над головою и сквозило через полотняный тент, нагревая влажный морской воздух до температуры банного полка.

Ровно в двенадцать часов явился Сарматов. Явился он, наглый и довольный, крепко потирая руки и разразившись беспричинным хохотом плохо воспитанного человека.

— Ну, что ваши дела? — спросил я его.

— Дела мои ничего, — ответил он, развязно подходя к столу. — Эге! Да тут русская водка есть! — одобрил он, увидев водку, которую держат теперь все хорошие гостиницы в портовых городах на востоке и продают её чуть ли ни на вес золота, дороже ликёров.

— Налить вам? — спросил я.

— Не откажусь! Хоть и жарко сегодня, но я не откажусь. Позволите располагаться?

И, не ожидая моего ответа, он шумно отодвинул стул и сел за стол.

Видно было, что ему хотелось, что называется, провести время весело, разгуляться и вместе с тем показать, что он умеет держать себя в обществе, не стесняясь.

Это не выходило у него, и он перебарщивал.

Я сел против него.

Слуга-индиец в белой чалме принёс омара на блюде.

— A-а! Красный кардинал морей, как определяет Виктор Гюго этого зверя! — воскликнул Сарматов, ткнул вилкой и захватил всё мясо шейки, оставив мне одни клешни.

Я думал, что это приведёт его в смущение, но он преспокойно свалил шейку к себе на тарелку и стал её есть с хлебом, громко чавкая и держа вилку, как прилежные гимназисты держат перо.

Сарматов уплетал за обе щеки, а у меня кусок не лез в горло.

Мне не хотелось начинать разговора, чтоб не выдать себя, и я ждал, пока заговорит он. Тогда, мне казалось, будет легче свести речь на обдуманную мной заранее тему. О чём и как говорить с Сарматовым, я определил себе заранее и был уверен, что разговор мой приведёт нас куда следует.

Наевшись омара, Сарматов отвалился на спинку стула и вытянул под столом ноги, проведя каблуками по цементному полу балкона.

— Вы давно ждёте здесь своего приятеля? — заговорил он, пуская в ход зубочистку и выплёвывая крошки.

— Да уж порядочно. И надоело же мне это Коломбо. Музей тут есть недурной. Только и всего, а то и посмотреть нечего.

— А музей хороший?

— Вы не знали о нём?

— Говорили, кажется, да некогда ещё было посмотреть.

— Разве вы в первый раз в Коломбо?

— Случалось бывать прежде, да всё ненадолго и по делу.

— А вы, кажется, постоянный житель востока? У вас здесь даже дела завязались?

— Да ведь без дела не проживёшь.

— Что же, по торговой части?

— Торгуем.

— А каким товаром?

— Разным! — ответил он, ничуть не смущаясь и смахивая в это время к себе на тарелку половину блюда зелени, которое подавал ему слуга.

— А что, скажите, пожалуйста, — начал я, — ведь тайный торг невольницами, я думаю, существует здесь? Вы как давнишний житель востока должны это знать.

— Может быть, и существует, вы почему интересуетесь этим?

— Так. Я думаю, что очень было бы оригинально вдруг купить себе невольницу. Мне иногда приходят такие фантазии в голову.

— Странные фантазии!

— А между тем я не шучу. Право, я купил бы себе женщину, если бы знал только, где.

— Да ведь такая торговля запрещена.

— Я знаю. Конечно, я бы не стал печатать об этом в газетах, в моей выгоде было бы хранить тайну. Ведь покупщик отвечает наравне, я думаю, с продавцом в таком торге.

— Ну, продавец больше рискует. Скверное это ремесло.

Я налил ему вина в стакан и проговорил:

— А вы встречались с людьми, которые занимаются им?

— Не знаю, право.

— Вот, видите ли, я бы не постоял за деньгами. Тысяч девять я хоть сейчас могу дать.

— Франков?

— Нет рублей.

— Сумма немалая! — сказал Сарматов и задумался. Он сощурил глаза и стал смотреть мимо меня, видимо, обдумывая что-то и соображая.

— Нет, — заявил он наконец, — вам и при таких деньгах не найти себе продавца.

— Отчего же не найти?

— Оттого что никто не рискнёт и за девять тысяч рублей продать живой товар европейцу. Тут того гляди попадёшься. Восточные люди другое дело. У них это в обычае, и у них никто не разберёт, кроме них самих, кто там невольница, кто жена. Это совсем особая статья, а европеец слишком на виду. Сейчас пойдут расспросы, откуда при нём женщина, да кто она, да что — нет, европейцу никто не продаст.

— Да ведь я же сам скрывать стану.

— Как же вы скроете в гостинице? Да нет, — вдруг круто заключил он, — не будемте и говорить об этом. Никаких я продавцов невольниц не знаю. Да их и нет, вероятно, мало ли что врут! Вы мне скажите лучше, что ж вы намерены теперь делать дальше и как отыскивать своего приятеля?

Сарматов был, по-видимому, опытный, тонкий и осторожный преступник, причём осторожность его близко граничила с трусостью.

Он не рискнул признаться мне в своей профессии. Сам же хотел выпытать у меня всё, что могло его касаться относительно украденных вещей и денег, и прямо ставил вопрос, как я намерен отыскивать приятеля.

«Погоди, — подумал я, — однако, от меня ты ничего не добьёшься, а я заставлю тебя говорить!»

Было ясно, что не следовало продолжать начатого мной разговора. Всякие дальнейшие настояния о невольнице не привели бы ни к чему и могли лишь возбудить подозрение в Сарматове. Уж если он сразу не польстился на девять тысяч рублей, бывших в моём распоряжении, то всякий разговор в этом направлении был напрасен.