Итальяно ждал нас в дверях. Увидел, как я подхожу, и вышел мне навстречу во двор.

– Чинаски?

– Ну.

– Вы опоздали.

Я ничего не ответил. Мы пошли к зданию вместе.

– Я уже почти надумал шлепнуть вас по рукам первым предупреждением, – сказал он.

– О, пожалуйста, не делайте этого, сэр! Не надо, пожалуйста! – ответил я на ходу.

– Хорошо, – сказал он, – на первый раз прощаю.

– Благодарю вас, сэр, – сказал я, и мы вошли внутрь вместе.

Хотите, кое-что скажу? У этого мерзавца воняло из подмышек.

Наши 30 минут теперь были посвящены плановой тренировке. Каждому раздали по колоде карт, чтобы мы учились рассовывать их по своим ячейкам. Чтобы сдать план, требовалось рассортировать 100 карт за восемь минут или меньше, по крайней мере с 95 процентами точности. Сдавать разрешалось три раза, и если заваливался в третий – отпускали. Я имею в виду – увольняли.

– У некоторых из вас не получится, – сказал итальяно. – Значит, видимо, вам на роду написано что-то другое. Может, вы в конце концов станете президентом «Дженерал моторе».

Потом нас избавили от итальяно и дали славного маленького планового инструктора, который начал нас поощрять:

– У вас получится, парни, это не так сложно, как кажется.

У каждой группы был свой плановый инструктор, им тоже ставили оценки в зависимости от процента сданных экзаменов. Нам достался крендель с самым низким процентом. Он беспокоился.

– Тут ничего такого нет, парни, просто не отвлекайтесь, и все.

У некоторых колоды были тощими. У меня же – толще всех.

Я встал и стоял в своем новом пижонском прикиде. Стоял, засунув руки в карманы.

– Чинаски, в чем дело? – спросил инструктор. – Я знаю, что у вас получится.

– Угу. Угу. Я сейчас думаю.

– О чем же это вы думаете?

– Ни о чем.

С тем я и ушел.

Прошла неделя, а я по-прежнему стоял, руки в карманы, – и тут ко мне подошел один из подменных.

– Сэр, мне кажется, я уже готов раскидать этот план.

– Вы уверены? – спросил я.

– Я раскидывал на тренировках девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять и пару сотен.

– Вы должны понимать, что мы на ваше обучение тратим огромные деньги. Мы хотим, чтобы вы разбрасывали их до последнего туза!

– Сэр, я действительно считаю, что готов!

– Хорошо, – я пожал ему руку, – тогда ступайте, мальчик мой, и удачи вам.

– Благодарю вас, сэр!

Он побежал к экзаменационной – застекленному аквариуму, куда тебя швыряют проверить, как ты плаваешь в их водах. Бедная рыбка. Какой облом после того, как побывал местечковым негодяйчиком. Я зашел в тренировочную комнату, снял резинку с колоды и посмотрел на карты впервые в жизни.

– Вот говно! – сказал я.

Парочка парней рассмеялась. Затем плановый инструктор произнес:

– Ваши полчаса истекли. Возвращайтесь на рабочие места.

Что означало – к новым 12 часам.

Им не хватало рук рассылать почту, поэтому тем, кто оставался, приходилось вкалывать за всех. По графику мы обязаны были пахать две недели без перерыва, зато потом получали сразу четыре выходных. Чтобы не сломались. Четыре дня отдыха. В последнюю перед выходными ночь заговорил интерком:

– ВНИМАНИЕ! ВСЕМ ПОДМЕННЫМ В ГРУППЕ ЧЕТЫРЕСТА ДЕВЯТЬ!..

В группе 409 был я.

– …ВАШИ ЧЕТЫРЕ ВЫХОДНЫХ ДНЯ ОТМЕНЕНЫ. ВАМ НАДЛЕЖИТ В ЭТИ ЧЕТЫРЕ ДНЯ ЯВЛЯТЬСЯ НА РАБОТУ!

Джойс нашла себе работу в óкруге, и не где-нибудь, а в Полицейском департаменте округа. Я живу с легавой! Но работа по крайней мере была дневной, что давало мне чутка передохнуть от этих ее ласковых рук. Если не считать того, что Джойс купила двух попугаев, и чертовы твари не разговаривали – они денно и нощно чирикали.

Мы с Джойс встречались за завтраком и ужином – весьма поспешно, и получалось очень мило. Хотя ей и удавалось меня по-прежнему время от времени сношать, все же лучше, чем раньше. Но попугаи…

– Послушай, детка…

– Ну что еще?

– Ладно. Я уже привык к герани, к мухам и к Пикассо, но ты должна понять, что я работаю по двенадцать часов в ночь, а помимо этого изучаю план, а ты насилуешь остатки моей энергии…

– Насилую?

– Ладно. Я не так выразился. Прости.

– Что ты имеешь в виду – «насилую»?

– Я же сказал – выкинь из головы! Но смотри, все дело в попугаях.

– Так значит, теперь попугаи! Они тебя тоже насилуют?

– Да, насилуют.

– Кто же сверху?

– Слушай, не остри. Не надо пошлостей. Я пытаюсь тебе кое-что сказать.

– Теперь ты мне пытаешься сказать, какой мне быть!

– Хорошо! Блядь! Ты у нас – при деньгах! Ты дашь мне сказать или нет? Отвечай: да или нет?

– Ладно, сосунок: да.

– Ладно. Сосунок вот что хочет сказать: «Мама! Мама! Эти ебаные попугаи сводят меня с ума!»

– Ладно, теперь расскажи маме, как именно эти попугаи сводят тебя с ума.

– А вот так, мама: эти твари целыми днями трещат, ни на минуту не останавливаются, а я все жду, когда они что-нибудь скажут, но они никогда ничего не говорят, а я целый день не могу заснуть, слушая этих идиотов!

– Ладно, сосунок. Если они не дают тебе спать, выставь их.

– Выставить, мама?

– Да, выстави.

– Хорошо, мама.

Она поцеловала меня и провиляла жопой вниз по лестнице на свою легавую работу.

Я забрался в постель и попробовал уснуть. Как же они трещали! Болела каждая мышца. Если я лежал на этом боку, если я лежал на том боку, если я лежал на спине – все болело. Я обнаружил, что легче всего лежать на животе, но от этого уставал. Чтобы из одного положения перевернуться в другое, требовалось добрых две-три минуты.

Я ворочался и вертелся, матерясь, постанывая, да и немного похохатывая над нелепостью положения. А те все трещали. Они меня достали уже. Что они знают о боли в этой своей клетушке? Трепачи яйцеголовые! Одни перья – мозгов-то с булавочную головку.

Я умудрился вылезти из постели, сходить в кухню, набрать в чашку воды, а потом подошел к клетке и окатил их обоих.

– Ебанутые твари! – выматерил их я.

Они злобно посмотрели на меня из-под мокрых перьев. Но замолчали! Нет лучше средства, чем старое доброе водолечение. Я позаимствовал страничку у мозгоправов.

Потом зеленый с желтой грудкой изогнулся и цапнул себя за живот. Затем поднял голову и зачирикал красному с зеленой грудкой – и пошло-поехало.

Я сидел на кровати и слушал их. Подошел Пикассо и куснул меня в лодыжку.

Это меня доконало. Я вынес клетку наружу. Пикассо шел за мной. В воздух поднялись 10 000 мух. Я поставил клетку на землю, открыл дверцу и присел на ступеньки.

Обе птички посмотрели на дверцу. Они не могли этого понять и одновременно могли. Я слышал, как у них пытаются работать крохотные мозги. Тут есть пища и вода, а что означает это открытое пространство?

Зеленый с желтой грудкой пошел первым. Соскочил в проем дверцы со своей жердочки. Сел, цепляясь за проволоку. Посмотрел на мух. Постоял 15 секунд, стараясь принять решение. Затем у него в маленькой башке что-то щелкнуло. Или у нее. Он не полетел. Он взмыл прямо в небо. Выше, выше, выше, выше. Прямо вверх! Стрелой! Мы с Пикассо сидели и смотрели. Чертова тварь исчезла.

Настала очередь красного с зеленой грудкой.

Красный оказался гораздо нерешительнее. Он нервно походил по дну клетки. Дьявольски сложное решение. Людям, птицам, всем приходится его принимать. Трудная игра.

Поэтому красный ходил и обдумывал. Желтый свет солнца. Мухи жужжат. Человек и собака наблюдают. И столько неба, столько неба.

Это было чересчур. Старина красный подскочил к проволоке. Три секунды.

ВЖЖИК!

Птицы не стало.

Мы с Пикассо взяли пустую клетку и вернулись в дом.

Я хорошо выспался впервые за много недель. Я даже забыл завести будильник. Я скакал на белом коне по Бродвею в городе Нью-Йорке. Меня только что выбрали мэром. У меня здорово стоял, а потом кто-то швырнул в меня комком грязи… и Джойс меня растолкала.