Энзо как раз вышел откуда-то из ванной и был приятно удивлен, увидев незнакомого гостя. Он обрадовался, как пятилетний ребенок.

– Привет. Я Энзо, а ты? – в ход пошла приветливая улыбка и вежливо протянутая для пожатия рука.

Синтетика Тессы звали Сара. Эта самая Сара смотрела на него в упор, но словно ничего не видела. Казалось, в возникшей тишине можно было услышать активно работающие механизмы в её рыжеволосой голове, которая дернулась на секунду, а потом вернулась в прежнее положение. По какой-то причине она ничего не отвечала.

– Ладно, – не терял надежды Энзо и с явным весельем предпринял еще одну попытку. – Я модель под номером Y3582. Теперь твоя очередь. Это легко.

Сара никак не восприняла добрый жест и продолжала быть неподвижной и безмолвной.

– Нет? – ему пришлось опустить руку. – Видимо, нет. Без обид, но ты странная. Но это ничего, – приободряющие заметил он. – По-моему, быть странным совсем не плохо. А! Твои хозяева просто не скинули заводские установки.

Таким образом Винсент стал свидетелем появления занимательного факта. Фактов, если точнее: Сара не воспринимала Энзо, а Энзо в свою очередь воспринимал её не так. Жутко, на самом деле, но Винсент старался не думать об этом лишний раз.

– Что для вас, синтетиков, значит сбросить заводские установки? Напомни, – спросил он в следующий раз как бы между делом: Энзо заканчивал взбивать подушки дивана в гостиной, а Винсент только начинал (больше для непринужденного вида) переставлять на полке шкафа всякие личные мелочи, которые мог переставлять только он.

Энзо на мгновение застыл с подушкой в руках, немного поразмыслив.

– Имитация человеческого поведения, – уверенно ответив, он наконец пристроил подушку на место. – Как раз то, что я делаю сейчас. Учитывая так же имитацию чувств и ощущений, для нас такое поведение даже естественней.

Винсенту хотелось и смеяться и плакать. Пара его слов, один только разговор способен был разбить очки неверного ви́дения. Разбить, растоптать, а потом оставить парня с этими осколками. Энзо не понимал, насколько его уверенность была ошибочна, насколько сильно он обманывался, насколько сильно покопались в его голове, заставив принять на веру какой-то прописанный ничтожный код, диктующий мнить себя не тем, кто он есть на самом деле. И, Иисусе, понял Винсент, с учетом знаний Энзо о себе, он, должно быть, видит картину, искаженную в разы, где человек вырастил в пробирке послушных ему рабов, и ладно бы Энзо всерьез был обеспокоен этим, но нет. Было логично предположить, что без памяти, без имени, но с установкой «хозяин-прислуга» он не будет знать и помышлять о другой жизни, но Винсент не мог наблюдать, как тот совершенно спокойно воспринимает все как должное.

Большую часть времени Винсент проводил в ощущении растущего и не отпускающего мандражного напряжения. У него была тысяча и одна причина протянуть руку до своего телефона и позвонить куда следовало. Позвонить и рассказать. Быть честным. Быть хорошим гражданином. Но если между всем этим безумием где-то было место гуманности, то она явно не определялась намерением испортить чью-то жизнь. В горькой задумчивости Винсент мог задавать себе кучу вопросов и подбирать Энзо сотни имен, гадая, каким из них его могли раньше звать, а потом вспоминал, что незнание для Энзо – пилюля счастья. Он не знал и просто жил. Винсент хотел бы видеть в своем молчании что-то одно – или малодушие или милосердие, – но маятник его мереканий подавался от одного конца к другому, и тут он понял, что его моральный компас впервые работает с такими перебоями.

Он действительно не знал, как продержался несколько дней. Этого было достаточно, чтобы утвердиться в окончательном намерении сдать парня куда надо. Вот так просто. Молчание никогда не было хорошим проводником в делах, касающихся выбора нравственности, и уж тем более – в делах на грани игр с чужой жизнью и законом.

Или оставить его при себе? Да, оставить и жить припеваючи и в безопасности – моральной для парня и физической – для него самого. Какое-то время они будут привыкать друг к другу, притираться, возможно, Винсент обзаведется периодической тахикардией на фоне нервных всплесков, но потом, потом ведь все наладится. Потом, немного погодя, он расскажет Энзо правду и тогда жизнь вернётся в прежнее русло. Не самый дурной план.

Жаль только, что Винсент осознавал: желание и план – штука гипотетическая.

Сосредоточить внимание на работе было самым разумным. Винсент готовился к этому, как к какому-то ритуалу: послушал тишину, сидя на диване, закрыл глаза, освободил мысли, в закрепление результата выпил чашку зеленого чая. Как только он сел за печатную машинку, что-то словно щелкнуло его по носу, сбивая приобретенный в течение дня настрой. Еще не время, успокаивал он себя, нужно еще немного подождать, набраться, так сказать, вдохновения. В последний раз он использовал это наивное и воздушное слово еще будучи юнцом, а потом вдохновение перестало кого-либо интересовать – куда важнее были работоспособность и производительность. Иногда он думал, что не «смена полюсов» подкосила его творчество, а он подкосил себя сам, разменяв чистое, вдохновенное, независимое, живущее своей жизнью под ненавязчивым стержнем пера на зависимое, обусловленное низменным «надо» и напоминающее гонку без точки возврата.

– Ты хоть иногда бываешь не в напряжённом состоянии? – за спиной послышался вопрос и скрип кровати, прогнувшейся под тяжестью тела – Энзо свалился на неё, точно без сил. На деле же это было веселое дурачество, которое Винсент, учитывая свое дурное настроение, предпочел благоразумно проигнорировать.

– Я пытаюсь сосредоточиться, – сказал он. – И буду очень благодарен, если ты не будешь мне мешать.

– По-моему, ты слишком сосредотачиваешься. Ключевое слово – «слишком».

Винсент кинул на него через плечо суровый взгляд. Энзо лежал, закинув согнутую ногу на ногу, а руки за голову.

– Тут все не так работает, как ты думаешь.

– Да ну? – с азартом вступал в пикировку Энзо. – Мне всегда казалось, ну, знаешь, – он взмахнул рукой, – что прекрасные вещи создаются прекрасными порывами, а не… не так.

Винсент вдруг понял, что не может даже нормально разозлиться на разлегшегося на его кровати «специалиста», поэтому проворчал с напускной строгостью:

– Ты пришел, чтобы я дал тебе какую-нибудь грязную работу?

– Вообще-то нет, – признался Энзо, конфузливо опустив взгляд, словно за этот ответ его мог кто-то наказать. – Я просто хотел предложить тебе заняться чем-нибудь интересным, – а потом поспешно добавил: – Если ты, конечно, не против.

– Ладно, только дай немного поработать.

Согласие было озвучено не для того, чтобы отмахнуться, а потому что Винсент не видел причины не пойти на поводу у кого-то, кто предлагал перспективу времяпровождения интересней, чем нынешнее.

Энзо послушно не отвлекал его весь следующий час. Когда Винсент в очередной раз с досадой осознал свою никчемность за писательским столом, он всерьез подумал, что не стоит отказываться от каких-нибудь увлекательных штук, но опоздал с предпринятием – Энзо, свернувшись в клубок, спал.

Винсент посчитал это отличной возможностью и достал из кармана телефон. Из дилемм у него была только одна: звонить в органы или сначала Итану, чтобы предупредить о своем решении. Чисто по-человечески, совести ради, он выбрал второе и удержал кнопку быстрого набора.

Раздался забавный свистящий звук.

Из расслабленно приоткрытых губ лежащего на кровати тела вылетал легкий свист.

Винсент впервые наблюдал за тем, как он спит. Видел трепетание век и замершую ладонь под щекой, видел, как черные волосы контрастно разметались по кипенно-белой наволочке и как мимическая складочка на лбу вторила всему тому, что он сейчас, вероятно, видел под веками.

Такой чудак. Энзо сам по себе упорно не вписывался и одновременно вписывался в пространство. Честно говоря, у Винсента голова шла от него кругом, но, на удивление, это не то, что было чем-то катастрофически плохим.